Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

жет быть, в этом смысл моих «дерзаний»! Пусть это бу­

дет новый, окольный способ рассказать о Блоке.

И вот что еще приходит мне в голову. Я была по

складу души, по способу ощущения и по устремленности

мысли другая, чем соратники Блока эпохи русского сим­

волизма. Отставала? В том-то и дело, что теперь мне ка­

жется — нет. Мне кажется, что я буду своя в ней и по­

чувствую своей — следующую, еще не пришедшую эпоху

искусства. Может быть, она уже во Франции. Меньше

литературщины, больше веры в смысл каждого искусства,

взятого само по себе. Может быть, от символизма меня

отделяла все же какая-то нарочитость, правда, предре­

шенная борьбой с предшествующей эпохой тенденциозно­

сти, но был он гораздо менее от этой же тенденциозности

свободен, чем того хотел бы, чем должно искусству боль­

шой эпохи.

Вот о чем я и скорблю: если бы я раньше проснулась

(Саша всегда говорил: «Ты все спишь! Ты еще совсем

не проснулась...»), раньше привела в порядок свои мысли

и поверила в себя, как сейчас, я могла бы противопоста­

вить свое — затягивающей литературщине и бодлерианст-

ву матери. Может быть, <Блок> и ждал чего-то от меня,

ни за что не желая бросать нашу общую жизнь. Может

быть, он и ждал от меня... Но, я чувствую, читатель уже

задыхается от негодования: «Какое самомнение!..» Не са­

момнение, а привычка. Мы с Блоком так привыкли нести

друг другу все хорошее, что находили в душе, узнавали

в искусстве, подсматривали в жизни или у природы, что

и теперь, найдя какую-то ступеньку, на которую <можно>

п о д н я т ь с я , — как вы хотите, чтобы я не стремилась нести

его ему? А раз я теперь одна, как могу я не горевать,

что это было не раньше? <...>

<2>

О, день, роковой для Блока и для меня! Как был он

прост и ясен! Жаркий, солнечный июньский день, расцвет

московской флоры. До Петров а– дня еще далеко, травы

стоят некошенные, благоухают. Благоухает душица, лег-

139

кими, серыми от цвета колосиками обильно порошащая

траву вдоль всей «липовой дорожки», где Блок увидал

впервые ту, которая так неотделима для него от жизни

родных им обоим холмов и лугов, которая так умела сли­

ваться со своим цветущим окружением. Унести с луга

в складках платья запах нежно любимой тонкой душицы,

заменить городскую прическу туго заплетенной «золотой

косой девичьей» 9, из горожанки перевоплощаться сразу

по приезде в деревню в неотъемлемую часть и леса, и

луга, и сада, инстинктивно владеть тактом, уменьем не

оскорбить глаз какой-нибудь неуместной тут городской

ухваткой или деталью о д е ж д ы , — это все дается только с

детства подолгу жившим в деревне, и всем этим шестна­

дцатилетняя Люба владела в совершенстве, бессознатель­

но, конечно, как, впрочем, и вся семья.

После обеда, который в деревне кончался у нас около

двух часов, поднялась я в свою комнатку во втором этаже

и только что собралась сесть за п и с ь м о , — слышу: рысь

верховой лошади, кто-то остановился у ворот, открыл ка­

литку, вводит лошадь и спрашивает у кухни, дома ли

Анна Ивановна? Из моего окна ворот и этой части двора

не видно; прямо под окном — пологая зеленая железная

крыша нижней террасы, справа — разросшийся куст си­

рени загораживает и ворота и двор. Меж листьев и вет­

вей только мелькает. Уже зная, подсознательно, что это

«Саша Бекетов», как говорила мама, рассказывая о своих

визитах в Шахматово, я подхожу к окну. Меж листьев

сирени мелькает белый конь, которого уводят на конюш­

ню, да невидимо внизу звенят по каменному полу терра­

сы быстрые, твердые, решительные шаги. Сердце бьется

тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары

сердца я слышу и сейчас, и слышу звонкий шаг входив­

шего в мою жизнь.

Автоматически подхожу к зеркалу, автоматически

вижу, что надо надеть что-нибудь д р у г о е , — мой ситцевый

сарафанчик имеет слишком домашний вид. Беру то, что

мы так охотно все тогда носили: батистовая англий¬

ская блузка с туго накрахмаленным стоячим воротничком

и манжетами, суконная юбка, кожаный кушак. Моя блуз­

ка была розовая, черный маленький галстук, черная юб­

ка, туфли кожаные, коричневые, на низких каблуках.

Шляпы в сад я не брала. Входит Муся, моя насмешница-

младшая сестра, любимым занятием которой было в то

время потешаться над моими заботами о наружности:

140

«Mademoiselle велит тебе идти в Colonie, она туда пошла

с шахматовским Сашей. Нос напудри!» Я не сержусь на

этот раз, я сосредоточена.

Colonie — это в конце липовой аллеи наши бывшие

детские садики, которые мы разводили во главе с mademoiselle, не меньше нас любившей и деревню и землю.

Говорят, липовая аллея цела и посейчас, разросшаяся

и тенистая. В те годы липки были молодые, лет десять

назад посаженные, еще подстриженные, не затенявшие

целиком залитую солнцем дорожку. На полпути к Colonie деревянная скамейка лицом к солнцу и виду на сосед­

ние холмы и дали. Дали — краса нашего пейзажа.

Подходя немного сзади через березовую рощицу, ви­

жу, что на этой скамейке mademoiselle «занимает разго­

ворами» сидящего спиной ко мне. Вижу, что он одет в

городской темный костюм, на голове — мягкая шляпа. Это

сразу меня как-то отчуждает: все молодые, которых я

знаю, в форменном платье. Гимназисты, студенты, лице­