Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

предать его собственное отношение к жизни и к себе, а

по мне — и к правде. Или же нужно подняться на такой

предел отрешенности и святости, которых человек может

достигнуть лишь в предсмертный свой час или в анало­

гичной ему подвижнической схиме. Может быть, иногда

Блок и подымал меня на такую высоту в своих просвет­

ленных строках. Может быть, даже и ждал такой меня в

жизни, в минуты веры и душевной освобожденности. Мо­

жет быть, и во мне были возможности такого пути. Но

136

я вступила на другой— мужественный, фаустовский. На

этом пути если чему я и выучилась у Блока, то это беспо­

щадности в правде. Эту беспощадность в правде я считаю,

как он, лучшим даром, который я могу нести своим

друзьям. Этой же беспощадности хочу и для себя. Иначе

я написать и не смогу, да и не хочу, и не для чего.

Но, дорогой читатель, не в ваших интересах знать,

кто пишет и как он берет жизнь? Это необходимо в целях

«критических», необходимо, чтобы оценить удельный вес

рассказов пишущего. Может быть, мы и согласуем наши

интересы? Дайте мне поговорить и о с е б е , — так вы по­

лучите возможность оценить мою повествовательную до­

стоверность.

И еще вот что: я не буду притворяться и скромни­

чать. В сущности, ведь всякий берущийся за перо тем

самым говорит, что он считает себя, свои мысли и чувст­

ва интересными и значительными. Жизнь меня постави­

ла, начиная с двадцатилетнего возраста, на второй план,

и я этот второй план охотно и отчетливо приняла почти

на двадцать лет. Потом, предоставленная сама себе, я

постепенно привыкла к самостоятельной мысли, то есть

вернулась к ранней моей молодости, когда с таким жаром

искала своих путей и в мысли и в искусстве. Теперь ме­

жду мной и моей юностью нет разрыва, теперь вот тут,

за письменным столом, читает и пишет все та же, вер­

нувшаяся из долгих странствий, но не забывшая, не по­

терявшая огня, вынесенного из отчего дома, умудренная

жизнью, состарившаяся, но все та же Л. Д. М., что в

юношеских тетрадях Блока. Эта встреча с собой на скло­

не лет — сладкая отрада. И я люблю себя за эту найден­

ную молодую душу, и эта любовь будет сквозить во всем,

что пишу.

Да, я себя очень высоко ц е н ю , — с этим читателю при­

дется примириться, если он хочет дочитать до конца;

иначе лучше будет бросить сразу. Я люблю себя, я себе

нравлюсь, я верю своему уму и своему вкусу. Только в

своем обществе я нахожу собеседника, который с долж­

ным (с моей точки зрения) увлечением следует за мной

по всем извивам, которые находит моя мысль, восхища­

ется теми неожиданностями, которые восхищают и ме­

ня — активную, находящую их.

Дорогой читатель! Не бросайте в негодовании под стол

это наглое хвастовство. Тут есть пожива и для вас. Дело

137

я том, что теперь только, встав смело на ноги, позволив

себе и думать и чувствовать самостоятельно, я впервые

вижу, как напрасно я смирила и умалила свою мысль

перед миром идей Блока, перед его методами и его под­

ходом к жизни. Иначе быть не могло, конечно! В огне

его духа, осветившего мне все с такою не соизмеримою со

мною силой, я потеряла самоуправление. Я верила в Бло­

ка и не верила в себя, потеряла себя. Это было малоду­

ш и е , — теперь я вижу. Теперь, когда я что-нибудь нахо­

жу в своей душе, в своем уме, что мне нравится самой,

я прежде всего горестно восклицаю: «Зачем не могу я

отдать это Саше!» Я нахожу в себе вещи, которые ему

нравились бы, которые он хвалил бы, которые ему ино­

гда могли бы служить опорой, так как в них есть твер­

дость моего основного качества — неизбывный опти­

мизм.

А оптимизм как раз то, чего так не хватало Блоку!

Да, в жизни я, как могла, стремилась оптимизмом своим

рассеивать мраки, которым с каким-то ожесточением так

охотно он отдавался. Но если бы я больше верила в себя!

Если бы я уже тогда начала культивировать свою мысль

и находить в ней отчетливые формы, я могла бы отдавать

ему не только отдохновительную свою веселость, но и

противоядие против мрака мыслей, мрака, принимаемого

им за долг перед собой, перед своим призванием поэта.

И тут и ошибка его, и самый мой большой в жизни

грех. В Блоке был такой же источник радости и света,

как и отчаяний и пессимизма. Я не посмела, не сумела

против них восстать, противопоставить свое, бороться.

Замешалось тут и трудное жизненное обстоятельство:

мать, на границе психической болезни, но близкая и лю­

бимая, тянула Блока в этот мрак. Порвать их близость,

разъединить их — это<го> я не могла и по чисто женской

мелкой слабости: быть жестокой, «злоупотребить» моло­

достью, здоровьем и силой — было бы безобразно, было

бы в глазах всех — злом. Я недостаточно в себя верила,

недостаточно зрело любила в то время Блока, чтобы не

убояться. И малодушно дала пребывать своему антаго­

низму со свекровью в области мелких житейских неувя­

зок. А я должна была вырвать Блока из патологических

настроений матери. Должна была это сделать. И не сде­

лала. Из потери себя, из недостатка веры в себя.

Так вот теперь, когда мне остается только возмож­

ность рассказать, когда уже все непоправимо, пусть буду

138

я говорить о себе с верой. Все равно, когда я пишу, я

как будто все это читаю ему. Я знаю, что ему нравится,

я несу ему то, что ему нужно. Читатель! За это вы долж­

ны мне многое простить, ко многому прислушаться. Мо­