Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
ние среди них составляли прямо к поэзии не причастные —
пушкинист Н. О. Лернер да я. Кроме гостеприимного
и милого хозяина, присутствовали Блок, Потемкин, Аус-
лендер, Зоргенфрей, Кузмин, Юр. Юркун и некоторые
другие.
Вечер начался чтением одной из пьес Фр. Ведекинда
в переводе Потемкина. Если не ошибаюсь, то было на
шумевшее впоследствии «Пробуждение весны» 10. Затем
191
обменивались впечатлениями по поводу прослушанного
произведения, против которого
костью ополчился Лернер.
Я следил во все время чтения за выражением лица
Блока. Насколько мне было дано понимать внутренний
мир поэта, казалось, что ведекиндовская драма не про
буждала отзывных струн его души.
Но маска бесстрастной холодности скрывала настрое
ние Блока. И только парадоксально-остроумные критиче
ские приемы Лернера заставили его несколько раз
улыбнуться, и огонь живого удовольствия заискрился в
глубине его задумчивых глаз.
Стало шумно и весело. Перешли в столовую, и
на столе появилось воспетое Блоком в его «Незнакомке»
красное вино.
Приступили к Блоку с просьбою прочесть стихи. Он
не отказывался и, словно угадывая общее желание, на
чал: «По вечерам, над ресторанами...»
Нужно было слышать, сколько проникновенности бы
ло в блоковском чтении «Незнакомки». Его голос звучал
глухо, что сообщало его декламации особенно таинствен
ный, сокровенный смысл. Он не смотрел на н а с , — каза
лось, он нас и не видел, весь уйдя в себя. Это чтение
был повторный процесс творчества, и когда прозвучали
последние слова стихотворения — глаза Блока были пол
ны слез.
Наступило глубокое молчание. Чувствовалось, что
для выявления общего настроения слишком бедны и бес
сильны обычные слова...
В тот вечер я с особенным интересом и вниманием
наблюдал за взаимоотношениями Блока и его собратьев
по перу. В них была трогательная любовность и вместе
с тем сознание глубокого превосходства Блока над всеми
ними. И поэт хорошо понимал эти чувствования по от
ношению к нему: он отвечал ласковым вниманием, но
без малейшего оттенка покровительственной снисходи
тельности. Сколько раз ни случалось мне потом встре
чаться с Блоком, он никогда не стремился разыгрывать
роль maitre'a даже при общении с самыми юными лите
ратурными дебютантами.
В описываемый вечер таковые оказались и в нашей
среде. По настоянию Блока, «волнуясь и спеша», прочи
тали и они кое-что из своих произведений. И ко всем
Блок отнесся с ласковой благожелательностью, а од-
192
ному молодому политическому поэту, описывавшему
смертную казнь в крепости, дружески посоветовал от
бросить риторическое заключение, и от этой безболезнен
ной операции стихотворение, к великому
восторгу автора,значительно выиграло в своей выразительности.
Брезжило раннее утро, когда мы с Лернером вышли
на пустынную Галерную под впечатлением кондратьев
ского вечера.
— Какой чудесный поэт — Б л о к , — задумчиво сказал
Лернер...
— Но вам, как пушкинисту, не могло не броситься в
глаза его чисто пушкинское отношение к младшим со
братьям по п е р у , — добавил я. — Такая же щедрость оцен
ки и увлечение чужими произведениями...
— Да, да... Но этим он совершает бессознательный
грех и провоцирует на литературные бестактности «тол
стокожих». Как не совестно было одному из них после
такой глубокой вещи, как «Незнакомка», читать свою
безвкусную, звукоподражательную «Железную дорогу»!
К тому же еще...
Но Лернер сразу осекся. Стуча по панели кожаными
калошами, нас нагонял как раз «толстокожий» автор
«железнодорожного» стихотворения 11.
Ранняя осень 1909 года. Мы сидим у моего близкого
родственника И. Ф. Анненского на балконе его царско
сельской дачи, в одной из уединенных улиц тихой
Софии.
Я пользуюсь всякой свободной минутой, чтобы пови
дать ласкового Иннокентия Федоровича. Но не всегда
это удается... В последние два-три года его «открыли» —
и в Царское Село началось настоящее паломничество.
Кого только тут не было: от маститых профессоров
классической филологии до мелких газетных сотрудни
ков включительно... Литературная слава, которая так
долго не давалась Анненскому, теперь озаряла его ярки
ми прощальными лучами, подобными лучам этого осен
него заходящего солнца.
Сижу в углу дивана, слушаю оживленную беседу
Анненского с Блоком и не предчувствую, что через три
месяца, всего через три коротких месяца, жилищем вдох
новенного Иннокентия Федоровича станет поэтическое
царскосельское кладбище.
7 А. Блок в восп. совр., т. 1 193
В эти минуты внимание мое приковано к Блоку — и
он открывается мне с новой стороны.
Здесь, в присутствии яркой индивидуальности и мощ
ной, неизбытой творческой силы Анненского, Блок не
стушевывается, остается по-прежнему самим собою.
Он внимателен к творческим замыслам своего собесед
ника, с интересом расспрашивает о его лекциях по
античной литературе, читаемых на Высших женских
курсах 12, но какой-то ледок замкнутости окружает его.
Что это? Боязнь чужого влияния или стремление сохра
нить чувство собственного литературного достоинства пе
ред восходящим литературным светилом?
Кажется, ни то, ни другое, а третье: «самость», глу