Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

ные горизонты. К счастью, я все же обладала достаточ­

ной свободой мысли и достаточной свободой от обыватель­

ского эгоизма. Приехав из Пскова 56 очень «провин­

циально» настроенной и с очень провинциальными

«ужасами» перед всяческой неурядицей, вплоть до неуря­

диц кухонных, я быстро встряхнулась и нашла в себе му­

жество вторить тому мощному гимну революции, какой

была вся настроенность Блока. Полетело на рынок

содержимое моих пяти сундуков актрисьего гардероба!

В борьбе за «хлеб насущный» в буквальном смысле слова,

так как Блок очень плохо переносил отсутствие именно

хлеба, наиболее трудно добываемого в то время продукта.

Я не умею долго горевать и органически стремлюсь

выпирать из души все тягостное. Если сердце сжималось

от ужаса, как перед каким-то концом, когда я вырвала

из тщательно подобранной коллекции старинных платков

и шалей первый, то следующие упорхнули уже мелкой

пташечкой. За ними — нитка жемчуга, которую я обожа­

ла, и все, и все, и все... Я пишу это очень нарочно: чем

мы не римлянки, приносившие свои драгоценности выхо­

ленными рабынями руками, а мы и руки свои пожерт­

вовали (руки, воспетые поэтом: «Чародейную руку

твою...» 57) — так как они погрубели и потрескались за

чисткой мерзлой картошки и вонючих селедок; их запах,

их противную скользкость я совершенно не переносила и

заливалась горькими слезами, стоя на коленях, потроша

их на толстом слое газет, на полу, у плиты, чтобы скорее

потом избавиться от запаха и остатков. А селедки были

основой всего меню.

Помню, в таких же слезах застала я Олечку Глебову-

Судейкину за мытьем кухни. Вечером ей надо было тан­

цевать в «Привале комедиантов», и она плакала над

своими красивыми руками, покрасневшими и распухшими.

Я отдала революции все, что имела, так как должна

была добывать средства на то, чтобы Блок мог не голо­

дать, исполняя свою волю и свой долг — служа Октябрь­

ской революции не только работой, но и своим присут­

ствием, своим «приятием».

184

Совершенно так же отчетливо, как и он, я подтверди­

ла: «Да, дезертировать в сытую жизнь, в спокойное суще­

ствование мы не будем». Я знала, какую тяжесть беру

на себя, но я не знала, что тяжесть, падающая на плечи

Блока, будет ему не по с и л а м , — он был совсем молодым,

крепким и даже полным юношеского задора.

<6>

24 сентября 1921

Когда Саша вернулся из Москвы, я встречала его на

вокзале с лошадью Белицкого. Увидела его в окно ваго­

на, улыбающегося. Ноги болели, но не очень; мы шли под.

руку, он не давал мне нести чемодан, пока не взял но­

сильщик. День был хороший, мы ехали и разговаривали 58.

Была наша пронзительная нежность, радость видеть

опять, за натянутостью после этой несчастной зимы.

Настроение после первых часов опять стало мрачное и

подавленное, и когда в один из дней до 17-го <мая> я уго­

ворила его пойти со мной погулять по нашим любимым

местам (по Пряжке к Мойке, к Неве, к переезду,

назад — мимо Франко-русского завода), был солнечный

день, росла молодая трава, Нева с и н я я , — все, что мы лю­

б и л и , — он не улыбнулся ни разу — ни мне, ни всему;

этого не могло быть прежде.

17-го <мая>, вторник, когда я пришла откуда-то, он ле­

жал на кушетке в комнате Александры Андреевны, по­

звал меня и сказал, что у него, вероятно, жар; смерили —

оказалось 37,6; уложила его в постель; вечером был док­

тор. Ломило все тело, особенно руки и ноги — что у него

было всю зиму. Ночью плохой сон, испарина, нет чувства

отдыха утром, тяжелые сны, кошмары (это его особенно

мучило). Вообще состояние «психики» мне показалось

сразу ненормальным; я указывала на это доктору Пеке-

лису; он соглашался, хотя уловить явных нарушений

было нельзя. Когда мы говорили с ним об этом, мы так

формулировали в конце концов: всегдашнее Сашино

«нормальное» состояние — уже представляет громадное

отклонение для простого человека, и в том — было бы уже

«болезнь». Его смены настроения — от детского, беззабот­

ного веселья к мрачному, удрученному пессимизму, не­

сопротивление, никогда, ничему плохому, вспышки раз­

дражения с битьем мебели и посуды... (После них, преж-

185

де, он как-то испуганно начинал плакать, хватался за го­

лову, говорил: «Что же это со мной? Ты же видишь!»

В такие минуты, как бы он ни обидел меня перед этим,

он сейчас же становился ребенком для меня, я испыты­

вала ужас, что только что говорила с ним, как со взрос­

лым, что-нибудь как с взрослого ждала и требовала,

сердце разрывалось на части, я бросалась к нему, и он

так же по-детски быстро поддавался успокаивающим, за­

щищающим рукам, ласкам, словам — и мы скоро опять

становились «товарищи».) Так вот теперь, когда все

эти проявления болезненно усилились, они составляли

только продолжение здорового состояния — и в Саше не

вызывали, не сопровождались какими-нибудь клиниче­

скими признаками ненормальности. Но будь они у про­

стого человека, наверно, производили бы картину настоя­

щей душевной болезни.

Мрачность, пессимизм, нежелание — глубокое — улуч­

шения и страшная раздражительность, отвращение ко

всему — к стенам, картинам, вещам, ко мне. Раз как-то