Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения
Шрифт:
Подмену эту чеканно выразил Шестов в книге «На весах Иова». Сопоставляя «Записки из подполья» Достоевского с его же «Дневником писателя», философ заметил: человек иногда любит страдание, но из этого не вытекает, что русский народ любит страдать!
Соборное начало может выжить лишь при двух условиях: при четком осознании своих духовных корней и при обеспеченном запасе хоть какой-то личной свободы, а также чувства собственного достоинства. И «крапива у забора» может уцелеть лишь при минимуме правовых гарантий: с их исчезновением она и была безжалостно выполота поборниками и пропагандистами «сильно окрашенных систем
В отрыве от духовной основы — а отрыв этот был насильственно произведен и воспроизводится вновь и вновь — соборность как черта национально-культурной жизни вырождается в ущербную идеологему. Вместо братского сообщества порождается колхозное (в деревне) или коммунальное (в городе) хамство. Соборность требует простора и добровольности — вместо этого предлагается насильственная толчея, взять хоть очереди да автобусы. В с е м д о в с е г о е с т ь д е л о — в бездуховном мире это страшно. Это зощенковский мир. Это «персоналки» коллективных собраний, нагло посягающие на семью, на личную свободу человека. «Ты людям все расскажи, на собрании»,— торжествующе ухмыляется товарищ Парамонова в знаменитой песне Александра Галича.
И все это не случайные черты неустройства в переходный период. Это все то же существенное свойство национального сознания, но проявляющееся в чрезвычайных условиях, за некой чертой.
Взаимовыручка в этих условиях подменяется паразитической психологией. Вместо бескорыстного дара — вечный сознательный расчет на собес и соцстрах, на общество, на доброго дядю. Это развращает личность, ведет к отмиранию личностных свойств. Это развращает и общество: покрывая беспомощность личности, оно полагает себя вправе в подходящий момент потребовать с личности соучастия в общественной неправде. Так рождается удобная для всех, но разрушающая страну круговая порука нечистой совести, уже и открыто названная в печати: коллективная безответственность**.
И еще — равенство снизу, та извращенная «справедливость», сообразно которой стоит не самому возноситься до уровня преуспевающего соседа, но, напротив, притеснять соседа до своего низкого уровня, да еще притеснить с оглаской, в назидание всему миру, чтоб другим неповадно было. Почти чудо, но и эта дрянная наша черта признана теперь открыто. В телефильме по сценарию Ф. Бурлацкого «Два взгляда из окна одного кабинета» черта эта прямо названа по имени: социальная зависть. И, по фильму, это есть едва ли не главный социальный тормоз возможных перемен, на который готовы нажать политические противники нового руководства.
Каков бы ни был наш общественный идеал — благо, если он вправду избавляется от идей уравнительной справедливости. Лишь на этом пути, при условии его последовательности, возможно возвращение нашей соборности к ее духовным истокам.
И прежде чем поддержать распространенные ныне разговоры о национальном возрождении, стоит условиться: что мы собираемся возрождать, с кем, против кого и на какой основе.
* * *
Privacy и соборность — первое в природе западной, второе в природе русской культуры. Ни то, ни другое не годится для звонкого лозунга; ни то, ни другое не есть панацея от всех бед. Но за
тем и за другим — сотни лет народной культурной традиции, то и другое — соответственно на Западе и у нас — есть как бы природная основа духовного богатства.Урок непредвзятости — прежде всего в самой возможности сопоставления двух культур, принятая в их разности. Урок непредвзятости — в том, чтобы, учась друг у друга, не впадать в рабскую подражательность, а отстаивая свое, различать, чтов этом своем жизнеспособно и продуктивно, а чторазложилось и мертво. Урок непредвзятости — в том, чтобы строить не из идеологем, а из живой данности, творчески вдохновляясь подручным материалом.
Privacy и соборность могут творчески дополнять друг друга, взаимодействовать между собой. Лишь в меру известного простора и может полноправно жить соборное начало. Соборная апостольская Церковь строилась под ветром Средиземноморья: вспомнить хоть вольные маршруты апостольских передвижений! В России церковь также набирала силу на воле: в колонизационном продвижении к Волге и в заволжские леса. И не случайно герой известного романа после заключения оценил «восточный замысел» семейной замкнутости в кварталах старого Ташкента (а ведь автор — из числа проповедников соборности)... Но privacy без взаимопомощи, без человеческого тепла, без духовных корней ведет лишь к оледенению сердец.
Тут, говоря о творческом взаимодействии культур, уместно указать на неожиданное сходство России XIX и Америки ХХ столетия. В обоих случаях — мощный, хотя не больно поворотливый колосс, ненавидимый всеми за его силу и снедаемый собственным комплексом культурной неполноценности,— а под шумок исподволь строящий, сам не сознавая того, мощную культуру, говорящий миру новое слово. И не только на элитарном уровне: говорят об убожестве массовой культуры США — а ведь классическую музыку там собираются слушать тоже массы, десятками тысяч по стадионам.
Национальная вражда имеет давние, глубоко сплетшиеся корни, какие не вырвать залихватским рывком. Внутренние споры наших почвенников и западников также имеют под собой глубокие основания. Но тем меньше стоит строить эти споры по шаблонам отошедших времен и с навязшей в зубах подменой основных понятий. На своем нынешнем уровне споры эти слишком легко и с п о л ь з у ю т с я принципиально антикультурными, бездуховными силами для отвлечения одаренных неравнодушных людей от общих наболевших вопросов, стоящих перед страной и культурой.
Не замыкаться на прошлых обидах и взаимных счетах. Но и не замалчивать их, что чревато хроническими нагноениями с последующим экстремистским взрывом. Спорить, и конфликтовать, и резко сталкиваться — но н а п о ч в е к у л ь т у р ы, а не в кухонной расистской мочиловке. Стыдно превращаться в страну люберов и панков, когда обе стороны взялись бы за монтировки и пошли крушить, что под руку попало.
Уместен диалог — острый, конфликтный, но культурный, а не расовый. На этой почве нашлось бы место и национальной гордости, и чувству собственного достоинства, и любви к Божьему миру в захватывающем разнообразии его языков, обычаев и форм людского сообщества. Вот непредвзятый путь культурного и социального творчества, который, быть может, сегодня приоткрывается нам.
Март 1987