Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сто­ит ли удив­лять­ся, что при об­щей не­при­выч­ке к об­ме­ну мыс­ля­ми, при вза­им­ных не­све­ден­ных сче­тах, в за­кол­до­ван­ном кру­гу под­мен и умол­ча­ний — дав­ний спор, по­ло­жен­ный на не­про­спав­шие­ся го­ло­са вне­зап­но раз­бу­жен­ных лю­дей, при­ни­ма­ет тон бо­лез­нен­ный и не­мир­ный?

Ме­ж­ду тем са­ми от­прав­ные точ­ки спо­ра ну­ж­да­ют­ся в ко­рен­ном пе­ре­смот­ре: пре­ж­де все­го с той точ­ки зре­ния ис­то­ри­ко-куль­тур­но­го сдви­га, ис­пы­тан­но­го как Рос­си­ей, так и За­па­дом в но­вей­шее вре­мя. С точ­ки зре­ния, что уч­ла бы в чис­ле про­че­го — де­ся­ти­ле­тия за­мер­ше­го серд­ца и вздыб­лен­ных во­лос.

Бо­го­слов­ские спо­ры, внут­рен­ние сму­ты, рок гео­по­ли­ти­ки то и де­ло ста­ви­ли Рос­сию пе­ред вы­бо­ром За­пад — Вос­ток. Ле­то­пис­ная дра­ма при­зва­ния нор­ман­нов; вы­бор ис­по­ве­да­ния кня­зем Вла­ди­ми­ром; шаг Алек­сан­д­ра Нев­ско­го к Ор­де и бег­ст­во бра­та его Ан­д­рея в Лит­ву; цер­ков­ный спор не­стя­жа­те­лей с осиф­ля­на­ми; об­раз Третье­го Ри­ма; пе­ре­пис­ка Ио­ан­на IV с Курб­ским; со­труд­ни­че­ст­во Сал­ты­ко­ва с по­ля­ка­ми в меч­тах о рос­сий­ской кон­сти­ту­ции; цер­ков­ный рас­кол; уси­ле­ние ма­ло­рос­сий­ских ие­рар­хов; ад­ми­ни­ст­ра­тив­ный то­пор Пет­ра; кон­ди­ции вер­хов­ни­ков, и про­чая, и про­чая — все это ве­хи бес­ко­неч­но­го спо­ра, слиш­ком час­то стес­нен­но­го на поч­ве куль­ту­ры и по­ро­ж­дав­ше­го кровь.

XIX век дал, по­жа­луй, наи­бо­лее мир­ные фор­мы со­пер­ни­че­ст­ва двух то­чек зре­ния на судь­бу стра­ны. То был век свое­об­раз­но­го ди­на­ми­че­ско­го рав­но­ве­сия про­ти­во­бор­ст­вую­щих ис­то­ри­че­ских сил. Мо­нар­хия и цер­ков­ная куль­ту­ра сла­бе­ли; гря­ду­щий экс­тре­мизм еще си­дел за пар­той, зуб­ря диа­лек­ти­ку — ал­геб­ру ре­во­лю­ции. Хо­ро­шо то бы­ло или ху­до — для ко­го как; но в куль­ту­ре имен­но это вы­ну­ж­ден­ное рав­но­ве­сие сил по­ро­ж­да­ло не­по­вто­ри­мые воз­мож­но­сти. Вы­ну­ж­ден­ность об­ре­ка­ла это рав­но­ве­сие на не­ми­нуе­мые бу­ду­щие по­тря­се­ния; но обая­ни­ем пуш­кин­ской эпо­хи мы обя­за­ны имен­но ему. И ес­ли сам Пуш­кин или Ба­ра­тын­ский ми­мо­хо­дом се­то­ва­ли на «же­лез­ный век», то сто лет спус­тя мо­нар­хист Ге­ор­гий Ива­нов и де­мо­крат Ман­дель­штам, не сго­ва­ри­ва­ясь, вздох­нут о том ве­ке как о — зо­ло­том.

Се­го­дняш­нее на­ше мыш­ле­ние склон­но од­но­вре­мен­но к шаб­ло­ну и к под­ме­не по­ня­тий. Вот как это де­ла­ет­ся. Век на­зад упот­реб­ля­лось идео­ло­ги­че­ское про­ти­во­пос­тав­ле­ние: Рос­сия — За­пад. «Зна­чит», все от­но­ше­ния Рос­сии к За­па­ду ос­та­ют­ся преж­ни­ми. Для за­пад­ни­ков: веч­но раб­ская Рос­сия — сво­бод­ный За­пад. Для поч­вен­ни­ков: сво­бод­ный, но без­ду­хов­ный За­пад — Рос­сия как сре­до­то­чие внут­рен­ней, ду­хов­ной сво­бо­ды. Обе сто­ро­ны лишь по­вто­ря­ют схе­мы, ко­то­рые и сто пять­де­сят лет на­зад бы­ли слиш­ком схе­ма­ми. Обе сто­ро­ны упор­но не же­ла­ют ви­деть, что и в Рос­сии, и на За­па­де кое-что за это вре­мя про­изош­ло.

От­ри­ца­ние «фор­маль­ных» де­мо­кра­ти­че­ских сво­бод — ед­ва ли не един­ст­вен­ное, что ос­та­лось от Рос­сии про­шло­го сто­ле­тия. И с этим-то жал­ким ос­тат­ком по пре­иму­ще­ст­ву опе­ри­ру­ют как за­пад­ни­ки, так и поч­вен­ни­ки-го­су­дар­ст­вен­ни­ки. Пер­вые на этом ос­но­ва­нии ма­ши­наль­но су­дят про­шлое стра­ны. Вто­рые столь же ос­но­ва­тель­но ус­мат­ри­ва­ют в не­сво­бо­де не­ис­ся­кае­мый ис­точ­ник ду­хов­ной мо­щи. Поч­вен­ни­ки не­за­ви­си­мо­го на­прав­ле­ния, на­про­тив, ви­дят про­изо­шед­шее с Рос­си­ей очень яс­но. Имен­но с этой сто­ро­ны про­зву­ча­ли са­мые стра­ст­ные и не­дву­смыс­лен­ные сви­де­тель­ст­ва о том, че­го умуд­ри­лось не за­ме­тить об­ще­ст­во в це­лом. За­то у поч­вен­ни­ков всех на­прав­ле­ний рас­про­стра­нен фан­та­сти­че­ский взгляд на со­вре­мен­ный За­пад и его но­вей­шую ис­то­рию: смесь поч­тен­ной, но ус­та­рев­шей ис­то­рио­со­фии с ко­пе­еч­ной га­зет­ной про­па­ган­дой*.

Сто­ит ого­во­рить, что речь идет о куль­тур­ном боль­шин­ст­ве как за­пад­ни­ков, так и поч­вен­ни­ков,— то есть о тен­ден­ци­ях, а не об от­дель­ных ли­цах. Вер­ши­ны ду­ха (или по­тай­ные уг­лы его) за­се­ле­ны во все вре­ме­на — речь, од­на­ко, о н а ш е м вре­ме­ни, об от­ли­чи­тель­но-пре­об­ла­даю­щих его чер­тах. А они, увы, боль­шей ча­стью из­мель­че­ны и ущерб­ны.

Мы ед­ва вы­ка­раб­ки­ва­ем­ся из ду­хов­но­го про­ва­ла, где без со­жа­ле­ния рас­хо­до­вал­ся мил­лио­на­ми «че­ло­ве­че­ский фак­тор», где взле­та­ли на воз­дух хра­мы, а на­са­ж­де­ние все­об­щей гра­мот­но­сти со­про­во­ж­да­лось умыш­лен­ной пор­чей язы­ка и заб­ве­ни­ем дра­го­цен­ней­ших про­из­не­сен­ных на этом язы­ке слов. Дух обо­юд­ных об­ви­не­ний на­счет не­дав­не­го про­шло­го осо­бен­но фаль­шив и опа­сен, по­сколь­ку так от­ре­за­ет­ся всем за­ин­те­ре­со­ван­ным сто­ро­нам вы­ход из ту­пи­ка. Те же, ко­му впо­ру от­ве­тить за все, сто­ят, как пра­ви­ло, в сто­ро­не от на­ше­го спо­ра, ес­ли толь­ко уме­ло не ди­ри­жи­ру­ют им.

Обе точ­ки зре­ния зло­ст­но пе­ре­тол­ко­вы­ва­ют­ся на убо­гом по­ле­ми­че­ском уров­не. Од­ни по­смеи­ва­ют­ся и по­жи­ма­ют пле­ча­ми, не по­доз­ре­вая за рус­ски­ми пра­ва на гор­дость и боль. Дру­гие — боль и рас­кая­ние под­ме­ня­ют на­цио­наль­ным чван­ст­вом, на­го­то­ве взва­лить все гре­хи на ино­род­цев. Од­ним ма­лей­шее дви­же­ние на­цио­наль­но­го или да­же хри­сти­ан­ско­го соз­на­ния пред­став­ля­ет­ся мра­ко­бе­си­ем и ан­ти­се­ми­тиз­мом. Дру­гим не толь­ко во всем ино­род­ном, но и в рус­ском жи­вом не­шаб­лон­ном дви­же­нии ме­ре­щит­ся сплошь жи­до­масон­ский за­го­вор.

По­че­му-то имен­но се­го­дня да­же га­зет­ные пе­ре­до­ви­цы пол­ны со­об­ра­же­ний о д у х о в н о с т и. Она и впрямь по­треб­на, как воз­дух; од­на­ко же­лае­мое так оп­ро­мет­чи­во вы­да­ет­ся за дей­ст­ви­тель­ное, что раз­го­во­ры эти вы­зы­ва­ют сме­шан­ное чув­ст­во, в ко­то­ром оп­ре­де­лен­но при­сут­ст­ву­ет не­лов­кость. Вот один лишь при­мер — край­ний, но тем бо­лее на­гляд­ный. Фи­ло­соф Г.Га­чев на­пи­сал о про­заи­ке Ч.Айт­ма­то­ве, что в по­след­нем ро­ма­не по срав­не­нию с пред­по­след­ним тот воз­вы­сил­ся от вет­хо­за­вет­но­го к но­во­за­вет­но­му ос­мыс­ле­нию ми­ра (см. «Юность», 1987, №3, c. 82). Чу­дес­но, что по­доб­ные сло­ва ста­ли от­кры­то упот­реб­лять­ся у нас в по­ло­жи­тель­ном смыс­ле; но как не по­чув­ст­во­вал фи­ло­соф, что ста­вит пи­са­те­ля в не­лов­кое по­ло­же­ние? Мы жи­вем в эпо­ху обес­це­нен­но­го сло­ва. Так лег­ко бро­сать­ся сло­ва­ми на ве­тер — но сло­ва на­ши по­ви­са­ют в воз­ду­хе — а рас­пла­чи­вать­ся все рав­но при­дет­ся, и чем доль­ше от­тяж­ка, тем до­ро­же. Это осо­бен­но от­но­сит­ся к пред­ме­там, за­де­ваю­щим на­цио­наль­ные чув­ст­ва.

Пуш­кин со свой­ст­вен­ной ему од­но­му не­пред­взя­той про­ни­ца­тель­но­стью шу­тил на­счет лю­бо­муд­ров (этих взра­щен­ных на за­пад­ной поч­ве ос­но­ва­те­лей сла­вя­но­филь­ст­ва!) «Я го­во­рю: гос­по­да, охо­та вам из пус­то­го в по­рож­нее пе­ре­ли­вать — все это хо­ро­шо для нем­цев, пре­сы­щен­ных уже по­ло­жи­тель­ны­ми по­зна­ния­ми, но мы...— «Мо­с­ков­ский вест­ник» си­дит в яме и спра­ши­ва­ет: ве­рев­ка вещь ка­кая?» (ПСС в 10 т. Т. 10. 4-e изд.— Л., 1979, c. 175).— Ме­ж­ду тем об­щая куль­ту­ра лю­бо­муд­ров от­ли­ча­лась от на­шей, как не­бо от зем­ли. По­ло­жи­тель­ны­ми по­зна­ния­ми с тех пор мы так и не пре­сы­ти­лись; яма ста­ла мно­го глуб­же, ве­рев­ка гру­бее.

В ус­ло­ви­ях пу­та­ни­цы, лжи и вза­им­ной глу­хо­ты лег­ко­мыс­лен­но бы­ло бы про­сто за­мал­чи­вать боль­ные во­про­сы. Но вряд ли в этих ус­ло­ви­ях мы го­то­вы к пред­мет­но­му раз­го­во­ру в тер­ми­нах чис­то ре­ли­ги­оз­ных, или фи­ло­соф­ских, или по­ли­ти­че­ских. К то­му же тер­ми­ны эти у нас из­ряд­но стер­лись в уце­нен­ном упот­реб­ле­нии. Вос­при­ни­ма­ют­ся они не в пря­мом зна­че­нии, но ис­клю­чи­тель­но в кон­тек­сте пар­тий­ных ло­зун­гов и лич­ных обид.

А то­гда стои­ло бы об­ра­тить­ся не к идео­ло­ге­мам или от­вле­чен­ным по­ня­ти­ям, но к сло­вам бо­лее жи­вым, от­ра­жаю­щим опыт на­ро­да в це­лом. Клю­че­вые эти сло­ва ка­са­лись бы нер­вов на­род­ной жиз­ни, осо­бен­но­стей на­цио­наль­но­го тем­пе­ра­мен­та. Они про­ни­зы­ва­ют со­бой ие­рар­хию на­цио­наль­ной куль­ту­ры: от ее ду­хов­ных вер­шин до по­все­днев­ных оби­ход­ных при­вы­чек. Смысл та­ких слов сам по се­бе ни хо­рош, ни худ — но смысл этот дей­ст­вен­но стро­ит дан­ную куль­ту­ру, от­ра­жая как силь­ные, так и ущерб­ные сто­ро­ны. Раз­го­вор во­круг этих слов был бы од­но­вре­мен­но сво­бод­нее и от­вет­ст­вен­нее, не­же­ли раз­го­вор от­вле­чен­но-на­уч­ный. И раз­го­вор этот вел бы не к со­стя­за­тель­но­му су­деб­но­му про­цес­су с не­пре­мен­ным при­го­во­ром в кон­це, но к вза­им­но­му уяс­не­нию то­чек зре­ния, ес­ли по­ка не к твор­че­ско­му взаи­мо­по­ни­ма­нию.

Для на­ча­ла, в ра­бо­чем по­ряд­ке, на ско­рую ру­ку — а не­из­беж­ная бег­лость этих за­пи­сок дик­ту­ет­ся зло­бо­днев­ной ост­ро­той пред­ме­та — сто­ит вы­брать два сло­ва, два кор­не­вых нер­ва. Од­но сло­во анг­лий­ское: p r i v a c y. Дру­гое — рус­ское: с о б о р н о с т ь.

* * *

Сло­во «privacy» ни­ко­гда не осоз­на­ва­лось как идео­ло­ге­ма, а ме­ж­ду тем роль его в язы­ке и куль­ту­ре ве­ли­ка и ду­хов­но зна­чи­ма. Что имен­но в ду­хе анг­ло-аме­ри­кан­ской куль­ту­ры с ее ин­стинк­тив­ным не­при­яти­ем идео­ло­гич­но­сти, с ее не­пред­взя­то­стью. Мож­но, по­жа­луй, го­во­рить об анг­ло­сак­сон­ской куль­ту­ре в це­лом как о куль­ту­ре privaсy. А имен­но эта ветвь за­пад­но­го ми­ра не толь­ко гео­гра­фи­че­ски или идео­ло­ги­че­ски, но имен­но по внут­рен­ним свой­ст­вам, по при­ро­де сво­ей наи­бо­лее по­сле­до­ва­тель­но про­ти­во­сто­ит ми­ру Рос­сии.