Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Га­лич от­крыл­ся нам имен­но как по­эт. Че­ст­ное, злое об­ще­ст­вен­ное зву­ча­ние его пе­сен обес­пе­чи­ва­ло их под­лин­ность, не ис­чер­пы­вая су­ти. Ду­хов­ная куль­ту­ра тех лет, бес­спор­но и не­об­ра­ти­мо уг­луб­ляв­шая­ся под прес­сом стес­не­ний, од­но­вре­мен­но ком­про­ме­ти­ро­ва­лась не­до­го­во­рен­но­стью, дву­смыс­лен­но­стью, по­лу­прав­дой. То­гдаш­ние муд­рые со­ве­ты не пи­сать «в лоб» скры­ва­ли му­чи­тель­ную не­спо­соб­ность на­зы­вать ве­щи свои­ми име­на­ми. По­эзия Га­ли­ча бы­ла сво­бод­на от это­го ра­ка лег­ких. Но ведь лег­кое ды­ха­ние в при­ро­де ли­ри­ки от ве­ка. И не са­ма ли по­эзия, не ее ос­во­бо­ж­даю­щая при­ро­да — ис­ход­ный по­бу­ди­тель­ный мо­тив то­го «чу­да», что про­изош­ло с Алек­сан­дром Га­ли­чем?

...Но все то, что слу­чит­ся со мной по­том,-

Все от­сю­да бе­рет раз­бег!

Здесь од­на­ж­ды оч­нул­ся я, сын зем­ной,

И в гла­зах мо­их свет воз­ник.

Здесь мой пер­вый гром го­во­рил со мной,

И я по­нял его язык.

Вью­га ли­стья на крыль­цо на­ме­ла,

Глу­пый во­рон при­ле­тел под ок­но

И вы­кар­ки­ва­ет мне но­ме­ра

Те­ле­фо­нов, что умолк­ли дав­но.

Ост­рые при­сту­пы вос­по­ми­на­ний о дет­ст­ве, о ран­ней юно­сти — час­то знак не­до­воль­ст­ва со­бой. Че­ло­век за­блу­дил­ся в сво­ем взрос­лом вре­ме­ни. Об­ра­ще­ние к дав­но про­шед­ше­му ос­та­нет­ся един­ст­вен­ной за­руб­кой на пу­ти, един­ст­вен­ным ука­за­те­лем.

И вне­зап­но об­ре­тая чер­ты,

Ше­пе­ля­вит озор­ной ше­по­ток:

— Пять-три­на­дцать-со­рок три, это ты?

Ров­но в во­семь при­хо­ди на ка­ток!

Пля­шут га­ло­чьи сле­ды на сне­гу,

Ве­тер став­нею сту­чит на бе­гу.

Ров­но в во­семь я прий­ти не мо­гу...

Да и в де­вять я прий­ти не мо­гу!

В сти­хо­тво­ре­нии «Но­ме­ра» все это вы­ра­же­но чис­то ли­ри­че­ски, то есть че­рез со­стоя­ние ду­ши, че­рез па­мять и грусть: без обоб­ще­ний, без при­вле­че­ния внеш­них объ­яс­няю­щих об­стоя­тельств. Имен­но ли­ри­ка — та об­ласть, где мож­но «в чис­том ви­де» на­блю­дать про­бу­ж­де­ние, вто­рое ро­ж­де­ние лич­но­сти.

В дру­гих сти­хах об­стоя­тель­ст­ва и обоб­ще­ния вы­сту­па­ют от­чет­ли­во, но по­рой и там не пе­ре­ста­ет зву­чать лич­ный, ли­ри­че­ский мо­тив.

Но од­на­ж­ды в ду­бо­вой ло­же

Я, по­став­лен­ный на пра­веж,

Вдруг уви­дел та­кие ро­жи —

По­страш­ней кар­на­валь­ных рож!

Не мед­ве­ди, не львы, не ли­сы,

Не ки­ки­мо­ра и со­ва,—

Бы­ли ли­ца — поч­ти как ли­ца,

И поч­ти как сло­ва — сло­ва.

За квад­рат­ным сто­лом, по кру­гу,

В оре­о­ле мо­ей ви­ны,

Все твер­ди­ли они друг дру­гу,

Что друг дру­гу они вер­ны!

То­ва­ри­щи по це­ху «дер­жат ма­зу». В на­ши дни та­кое иной раз сте­но­гра­фи­ру­ет­ся и пуб­ли­ку­ет­ся. Труд­но при чте­нии сте­но­грамм от­де­лать­ся от ощу­ще­ния, что все это уже бы­ло...

Чем же от­ве­тит по­эт? Не об­ли­че­ни­ем, не от­вле­чен­ным гра­ж­дан­ским па­фо­сом — но тем, что бу­к­валь­но за ду­шой. Он не­ожи­дан­но для са­мо­го се­бя про­сто вы­па­да­ет из за­ве­ден­но­го при­блат­нен­ной кру­го­вой по­ру­кой дей­ст­ва. Спа­са­ет опять дет­ское вос­по­ми­на­ние, «маль­чик с ду­доч­кой тро­ст­ни­ко­вой».

И то­гда, как све­ча в по­тем­ки,

Вдруг из даль­них при­плыл го­дов

Звук пле­ни­тель­ный и не­гром­кий

Тро­ст­ни­ко­вых тво­их ла­дов.

И от­ве­сив, я ду­мал — дерз­кий,

А на де­ле смеш­ной по­клон,

Я под наи­грыш этот дет­ский

Улыб­нул­ся и вы­шел вон.

Здесь уже на­ли­цо мо­тив со­про­тив­ле­ния. И не в том де­ло, что ге­рой сти­хо­тво­ре­ния «вы­шел вон», но в ред­ком дос­то­ин­ст­ве то­на са­мих сти­хов. По­эт не дек­ла­ра­тив­но, а ху­до­же­ст­вен­но от­стаи­ва­ет се­бя.

И в са­ти­ре, и в ла­гер­ной пес­не, и в бал­ла­де, и в пес­не про­тес­та при­сут­ст­ву­ют у Га­ли­ча чер­ты ли­риз­ма. Они в зри­тель­ных об­раз­ах его по­эзии. Дер­жав­ный Пе­тер­бург, «где сто­ят по квад­ра­ту в ожи­да­нье пол­ки — от Си­но­да к Се­на­ту, как че­ты­ре стро­ки». Под­мос­ко­вье, «где ка­лит­ка, по-пти­чьи кар­та­вя, дре­без­жать за­став­ля­ет ок­но». Го­род­ская ок­раи­на, где «за окош­ком ве­тер мял ака­цию, би­лось чье-то си­зое ис­под­нее».

В кон­це 60-x и в 70-e в пе­рио­ди­ке шли дис­кус­сии о со­вре­мен­ной по­эзии. Се­то­ва­ли, что нет Пуш­ки­на. Пуш­ки­на, прав­да, не бы­ло — и не мог­ло быть. С те­ми, кто бы­ли, стои­ло об­хо­дить­ся бе­реж­ней. Се­то­ва­ли на лож­ный гра­ж­дан­ский па­фос (тех, у ко­го па­фос был) или на мел­ко­те­мье (тех, у ко­го па­фо­са не бы­ло). Га­ли­ча с его не­лож­ным гра­ж­дан­ским па­фо­сом, с мас­штаб­но­стью его тем — вы­гна­ли вон. Нет про­ро­ка в сво­ем оте­че­ст­ве. Для тех же, кто не был свя­зан кру­го­вой по­ру­кой вер­но­сти друг дру­гу за квад­рат­ным сто­лом, твор­че­ст­во Га­ли­ча ста­ло уро­ком не толь­ко мас­тер­ст­ва, но и рос­та по­эти­че­ской лич­но­сти.

Лич­ность в по­эзии Га­ли­ча вы­рас­та­ет, рас­прям­ля­ет­ся бу­к­валь­но.

Ах, как зо­вет эта горь­кая медь

Встать, что­бы драть­ся, встать, что­бы сметь!

В 1987 г. мне до­ве­лось уви­деть спек­такль те­ат­ра-сту­дии «Третье на­прав­ле­ние», по­став­лен­ный на ос­но­ве сти­хов и пе­сен Га­ли­ча и на­зван­ный «Ко­гда я вер­нусь». Вдох­но­вен­но иг­ра­ли мо­ло­дые ак­те­ры, бли­ста­тель­но рас­кры­ва­лась точ­ная дра­ма­тур­гия сю­же­тов, вол­но­вал­ся на­элек­три­зо­ван­ный зал. Но труд­но бы­ло при­нять об­щую кон­цеп­цию спек­так­ля, его уг­не­таю­щую ат­мо­сфе­ру. Тень ка­ра­тель­ных ор­га­нов, ла­ге­рей и пси­ху­шек на­ви­са­ла над сце­ной. Есть у Га­ли­ча и ка­ра­тель­ные ор­га­ны, и ла­ге­ря и пси­хуш­ки. Есть те­ма ги­бе­ли, по­ра­же­ния. Нет — по­ра­жен­че­ст­ва.

Как на­чи­на­ет­ся по­свя­щен­ная В. Мак­си­мо­ву «Ста­рая пес­ня»:

Ви­лись стрел­ки ча­сов на сле­пой сте­не,

Рвал­ся — к су­мер­кам — бе­лый свет.

Но, как в ста­рой пес­не:

Спи­на к спи­не

Мы стоя­ли — и ва­ших нет!

«Это ста­рая честь бое­вая», по сло­ву дру­го­го по­эта, ожи­ва­ет в пес­нях Алек­сан­д­ра Га­ли­ча.

Что ж, по­ды­май­тесь, та­кие-ся­кие,