Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Урок за­пад­ной, пре­ж­де все­го анг­ло­сак­сон­ской куль­ту­ры — это имен­но урок н е п р е д в з я т о с т и, ор­га­нич­но­сти, твор­че­ской чут­ко­сти ко вре­ме­ни. Ра­зу­ме­ет­ся, куль­ту­ра эта и се­го­дня вряд ли пре­тен­ду­ет на со­вер­шен­ст­во. Взять хо­тя бы ны­неш­нюю без­ра­бо­ти­цу ин­тел­лек­туа­лов, тол­каю­щую твор­че­ские си­лы на­ро­да в де­ст­рук­тив­ную оп­по­зи­цию, в дра­ку с пра­ви­тель­ст­ва­ми, ко­гда обе сто­ро­ны без­от­вет­ст­вен­но ру­бят сук, на ко­то­ром си­дят. А с дру­гой сто­ро­ны, с чем срав­нить? Пол­ная за­ня­тость и щед­рые за­ра­бот­ки (в том чис­ле бор­зы­ми щен­ка­ми: че­рез спец­рас­пре­де­ли­тель или «твор­че­ские ко­ман­ди­ров­ки») на­ших ин­тел­лек­туа­лов ни­как не ес­те­ст­вен­ное след­ст­вие со­ци­аль­но-куль­тур­ных тра­ди­ций, но лишь под­куп. Не об­ще­ст­во, не на­род их чтит, а на­чаль­ст­во под­карм­ли­ва­ет.

И по-преж­не­му на За­па­де воз­дух privacy чре­ват тра­ги­че­ским оди­но­че­ст­вом. И над­ры­ва­ет­ся тот са­мый нью-йорк­ский жи­тель, про­сясь в ка­ме­ру от от­чая­ния. А у нас из всам­де­лиш­ной ка­ме­ры аре­стант Ша­трав­ко от­ча­ян­но про­сит­ся — в Аме­ри­ку: на том ос­но­ва­нии, что там до не­го н и к о м у н е б у д е т д е л а.

* * *

Рус­ское сло­во «со­бор­ность» из­на­чаль­но есть стро­гое бо­го­слов­ское и цер­ков­ное по­ня­тие. Со­бор­на са­ма Пра­во­слав­ная Цер­ковь, со­бор­на цер­ков­ная точ­ка зре­ния. Под­ра­зу­ме­ва­ет­ся сми­ре­ние от­дель­ной цер­ков­ной лич­но­сти пе­ред ав­то­ри­те­том Свя­щен­но­го пре­да­ния и во­лей Церк­ви как мис­ти­че­ско­го един­ст­ва. Од­на­ко стро­гим этим смыс­лом зна­че­ние сло­ва «со­бор­ность» не ис­чер­пы­ва­ет­ся. Со­бор­ность сде­ла­лась жи­вым нер­вом рус­ско­го об­ще­ст­вен­но­го и куль­тур­но­го соз­на­ния. В этом сло­ве — и след зем­ских со­бо­ров XVI-XVII сто­ле­тий, и ло­зунг но­во­го зем­ско­го со­бо­ра, смут­ным лейт­мо­ти­вом зву­ча­щий сквозь ре­во­лю­ции 5-го и фев­раль­скую — 17-го го­дов, но так ни­ко­гда и не осу­ще­ст­в­лен­ный. И на мно­гие тра­ди­ци­он­ные чер­ты на­род­но­го бы­та на­ме­ка­ет это сло­во. Уже во­брав в се­бя все эти смы­сло­вые от­тен­ки, сло­во это ста­но­вит­ся од­ним из цен­траль­ных сим­во­лов в ре­ли­ги­оз­ной фи­ло­со­фии на­ча­ла ве­ка, пре­ж­де все­го у Фло­рен­ско­го и Бул­га­ко­ва. И, слов­но воз­вра­ща­ясь к сво­им чис­то цер­ков­ным ис­то­кам, оно осе­ня­ет цер­ков­ный Со­бор, за­по­зда­ло со­зван­ный и в пу­ле­мет­ную осень 1917 го­да вос­ста­но­вив­ший рус­ское Пат­ри­ар­ше­ст­во.

Здесь о со­бор­но­сти пой­дет речь в са­мом ши­ро­ком смыс­ле: не как о дог­ма­те, но как о куль­тур­ной ос­но­ве, стерж­не на­цио­наль­но­го тем­пе­ра­мен­та.

В этом смыс­ле си­ла рус­ско­го со­бор­но­го на­ча­ла — в от­зыв­чи­вой че­ло­веч­но­сти, в хри­сти­ан­ском брат­ст­ве, во взаи­мо­вы­руч­ке — в про­ти­во­вес без­раз­лич­но­му, без­душ­но­му по­ряд­ку, го­су­дар­ст­вен­но­му или об­ще­ст­вен­но­му (с од­ной сто­ро­ны) и чер­ст­во­му эго­из­му (с дру­гой). Со­бор­ность об­ще­ст­вен­но-куль­тур­но­го соз­на­ния есть воз­ме­ще­ние бес­пра­вия, ду­хов­ная ре­ак­ция на по­ли­ти­че­скую не­сво­бо­ду. В том же смыс­ле про­яв­ле­ни­ем со­бор­но­го соз­на­ния бы­ла не толь­ко став­шая пред­ме­том бес­ко­неч­ных спо­ров кре­сть­ян­ская об­щи­на — но и «ари­сто­кра­тия ума и та­лан­та» (сло­ва Вя­зем­ско­го), ко­то­рую Пуш­кин спла­чи­вал во­круг «Ли­те­ра­тур­ной Га­зе­ты».

Лич­ное ми­ло­сер­дие и со­бор­ное на­ча­ло поч­ти все­гда про­ти­во­пос­тав­ля­лось фор­маль­но­му пра­ву и на­ча­лу «privacy»: ран­ни­ми сла­вя­но­фи­ла­ми, Дос­то­ев­ским, пра­вы­ми зем­ца­ми в на­ча­ле ве­ка, не­ред­ко — и в на­ши дни. Это бы­ло су­тью про­ти­во­пос­тав­ле­ния Рос­сия — За­пад,— и это по­ро­ди­ло, осо­бен­но в на­ше пу­та­ное вре­мя, тьму не­до­ра­зу­ме­ний. Аме­ри­ка­нец Ри­чард Пайпс, упи­рая на рос­сий­ское бес­пра­вие и ос­но­вы­ва­ясь на по­ли­цей­ских уло­же­ни­ях 40-x го­дов XIX ве­ка, ус­мот­рел в Рос­сии про­шло­го сто­ле­тия про­об­раз по­ли­цей­ско­го го­су­дар­ст­ва. А со­вет­ский ли­те­ра­ту­ро­вед и куль­ту­ро­лог Н.Бер­ков­ский про­воз­гла­сил, с дру­гой сто­ро­ны, рус­ское об­щин­ное на­ча­ло про­об­ра­зом кол­хо­за и во­об­ще за­ло­гом веч­но­го «кол­лек­ти­виз­ма».

Тот и дру­гой взгляд ме­то­до­ло­ги­че­ски по­ро­чен и фак­ти­че­ски не­со­стоя­те­лен. По­ли­цию кор­рект­но срав­ни­вать с по­ли­ци­ей, об­ще­ст­во — с об­ще­ст­вом, при этом кон­крет­но учи­ты­вая ме­сто и влия­ние дан­ной по­ли­ции в дан­ном об­ще­ст­ве. По­ли­цей­ский иде­ал все­гда стре­мил­ся к то­та­ли­тар­но­му. Ме­ж­ду тем фран­цуз­ская по­ли­ция при На­по­ле­о­не III, на­при­мер, ра­бо­та­ла на­деж­ней и бес­по­щад­ней, чем рос­сий­ская, и дер­жа­лась воз­на­гра­ж­дае­мым до­но­си­тель­ст­вом. В сво­бод­ной Анг­лии до се­ре­ди­ны про­шло­го ве­ка пуб­лич­но ве­ша­ли осу­ж­ден­ных. Ни­кто при этом не изо­бра­жа­ет Бри­тан­скую им­пе­рию или фран­цуз­скую «по­ли­цей­ским го­су­дар­ст­вом». Что ка­са­ет­ся по­ли­ции по­ли­ти­че­ской, то в Рос­сии штат пре­сло­ву­то­го III от­де­ле­ния ис­чер­пы­вал­ся дву­знач­ным чис­лом. И вос­тор­ги на­счет об­щин­но­го «кол­лек­ти­виз­ма» силь­но пре­уве­ли­чи­ны. До Ро­ма­но­вых ни­ка­кой об­щи­ны в де­рев­не во­об­ще не бы­ло, а кол­хоз рус­ская об­щи­на ста­ла от­да­лен­но на­по­ми­нать лишь по­сле ре­фор­мы 1861 го­да, ко­гда она спи­лась, рас­те­ря­ла свои ду­хов­ные и са­мо­управ­лен­че­ские функ­ции и пре­вра­ти­лась в ад­ми­ни­ст­ра­тив­ный при­да­ток ме­ст­ной бю­ро­кра­тии.

По­ли­цей­ская уто­пия в Рос­сии про­шло­го сто­ле­тия ос­та­ва­лась уто­пи­ей. Со­про­тив­ляе­мость об­ще­ст­ва бы­ла еще вы­со­ка, и от­нюдь не толь­ко в фор­мах ре­во­лю­ци­он­но-по­ли­ти­че­ских, на что обыч­но ссы­ла­ют­ся оп­по­нен­ты Пайп­са и к че­му сам Пайпс вы­ра­жа­ет го­тов­ность при­слу­шать­ся. Свое­об­раз­ной фор­мой со­про­тив­ле­ния бы­ло мол­ча­ли­вое не­на­вяз­чи­вое са­бо­ти­ро­ва­ние бю­ро­кра­ти­че­ских рас­по­ря­же­ний. Как ска­зал ар­за­ма­сец Петр По­ле­ти­ка: «В Рос­сии от дур­ных мер, при­ни­мае­мых пра­ви­тель­­ст­вом, есть спа­се­ние: дур­ное ис­пол­не­ние» (цит. по: М.И.Ги­лель­сон. Пуш­кин и ар­за­мас­ское брат­ст­во.— Л., 1974, c. 62). Бу­ду­щий канц­лер Гор­ча­ков мог, не за­ду­мы­ва­ясь о сво­ей ди­пло­ма­ти­че­ской карь­е­ре, пря­тать пу­щин­ский порт­фель с ру­ко­пи­ся­ми дру­зей-де­каб­ри­стов, а Кю­хель­бе­ке­ру пред­ла­гать бег­ст­во из Рос­сии на ко­раб­ле.

Глав­ное, в об­ще­ст­ве и в куль­ту­ре со­хра­нял­ся как раз тот ми­ни­мум privacy, ко­то­рый по­зво­лял лич­ным от­но­ше­ни­ям вос­пол­нять изъ­я­ны пра­во­вых норм. Что Рос­сия про­шло­го сто­ле­тия не бы­ла «по­ли­цей­ским го­су­дар­ст­вом», кос­вен­но сви­де­тель­ст­ву­ет при­стра­ст­ный кри­тик оте­че­ст­ва, бес­ко­неч­но да­ле­кий от пат­рио­ти­че­ских вос­тор­гов — Сал­ты­ков-Щед­рин. В «Гос­по­дах Го­лов­ле­вых» есть осо­бое пуб­ли­ци­сти­че­ское от­сту­п­ле­ние, где са­ти­рик пря­мо от се­бя за­яв­ля­ет: «Мы, рус­ские, не име­ем силь­но ок­ра­шен­ных сис­тем вос­пи­та­ния. Нас не муш­тру­ют, из нас не вы­ра­ба­ты­ва­ют бу­ду­щих по­бор­ни­ков и про­па­ган­ди­стов тех или дру­гих об­ще­ст­вен­ных ос­нов, а про­сто ос­тав­ля­ют рас­ти, как кра­пи­ва рас­тет у за­бо­ра» (М. Сал­ты­ков-Щед­рин. Ис­то­рия од­но­го го­ро­да. Гос­по­да Го­лов­ле­вы. Сказ­ки.— М., 1975, c. 287). Но «кра­пи­ва у за­бо­ра» ведь есть на­деж­ней­ший им­му­ни­тет от то­та­ли­та­риз­ма, а «вос­пи­та­ние», да еще по «сис­те­ме», есть крат­чай­ший путь к мас­со­во­му на­си­лию...

Прав­да, в та­ком под­хо­де к об­ще­ст­вен­ной жиз­ни та­ит­ся за­ро­дыш ци­низ­ма, не­до­оцен­ка пра­во­во­го на­ча­ла гро­зит пе­рей­ти в про­стую кор­руп­цию. Но са­ми про­по­вед­ни­ки ор­га­ни­че­ско­го, со­бор­но­го на­ча­ла соз­на­ва­ли эту уг­ро­зу, яс­но ви­де­ли чер­ту, от­де­ляв­шую че­ло­веч­ность от раз­ло­же­ния. Апол­лон Гри­горь­ев пи­сал, что «сми­рен­ное на­ча­ло» — лишь от­ри­ца­тель­ное, что «пре­дос­тавь­те его са­мо­му се­бе — оно пе­рей­дет в за­стой, в мерт­вя­щую лень, хам­ст­во Фа­му­со­ва и доб­ро­душ­ное взя­точ­ни­че­ст­во Юсо­ва» (А. Гри­горь­ев. Ис­кус­ст­во и нрав­ст­вен­ность.— М., 1986, c. 92).

Ча­ст­ная сво­бо­да, от­вое­ван­ная Рос­си­ей к се­ре­ди­не XIX сто­ле­тия и в эпо­ху ре­форм на­чав­шая кри­стал­ли­зо­вать оча­ги сво­бо­ды по­ли­ти­че­ской, име­ла свою соб­ст­вен­ную за­щи­щен­ную тер­ри­то­рию. Дво­рян­ские гнез­да про­све­щен­ных хо­зя­ев, «уче­ные ка­би­не­ты» пи­са­те­лей и мыс­ли­те­лей, ке­льи Оп­ти­ной пус­ты­ни, крас­ные уг­лы кре­сть­ян­ских изб. При всей не­сго­во­рен­но­сти, раз­бро­сан­но­сти, под­час вра­ж­деб­но­сти этих уде­лов ме­ж­ду со­бой — то бы­ла terra nostra, че­рес­по­лос­ная об­ласть, где Рос­сия бы­ла жи­ва и жи­ла. И, быть мо­жет, не се­то­вать стои­ло Дос­то­ев­ско­му на «раз­рыв» ме­ж­ду бар­ст­вом и на­ро­дом, но, на­про­тив, бла­го­слов­лять этот сти­хий­ный плю­ра­лизм об­ще­ст­вен­ной и куль­тур­ной жиз­ни. Не за­ма­зы­вать стои­ло про­ти­во­ре­чия, но ис­кать диа­ло­га и ко­ор­ди­на­ции не све­ден­ных к об­ще­му зна­ме­на­те­лю сил. В час на­стоя­ще­го ис­пы­та­ния, в гра­ж­дан­скую вой­ну, все они ока­жут­ся «объ­ек­тив­но» со­об­ща — но фак­ти­че­ски раз­ве­ден­ны­ми, вра­ж­деб­ны­ми друг дру­гу и раз­би­ты­ми по­рознь.

Ран­ние сла­вя­но­фи­лы ви­де­ли эту Рос­сию, и в том бы­ло здо­ро­вое зер­но их воз­зре­ний. Что до сла­бо­сти, уто­пич­но­сти их уче­ния — это дик­то­ва­лось не пе­ре­из­быт­ком сла­вян­ских или рус­ских чувств, а на­про­тив, об­щим ев­ро­пей­ским шаб­ло­ном. Са­ма идея на­цио­наль­но­го са­мо­соз­на­ния бы­ла взя­та сла­вя­но­фи­ла­ми у Фих­те и Шел­лин­га. Идеа­ли­за­ция мо­с­ков­ско­го пе­рио­да рос­сий­ской го­су­дар­ст­вен­но­сти, за­ма­зы­ва­нье его кро­ва­вых пя­тен — так­же в сти­ле гер­ман­ской клас­си­че­ской фи­ло­со­фии с ее «все дей­ст­ви­тель­ное ра­зум­но». Во­об­ще ко­рен­ной по­рок сла­вя­но­филь­ской мыс­ли раз­де­ля­ет­ся ею со всем по­то­ком фи­ло­соф­ско­го ра­цио­на­лиз­ма, ре­ак­ци­ей на ко­то­рый яви­лось сла­вя­но­филь­ст­во. Это — из­лиш­няя склон­ность обоб­щать, а точ­нее — бу­к­валь­ное пе­ре­не­се­ние л и ч н ы х от­кры­тий и тен­ден­ций на че­ло­ве­че­ское о б щ е с т в о. Из­вест­ное по­ни­ма­ние на­ции как со­бор­ной лич­но­сти прав­ди­во лишь в от­дель­ные, чрез­вы­чай­но на­пря­жен­ные ми­ги ис­то­ри­че­ско­го про­ры­ва. Тре­бо­вать от об­ще­ст­ва по­все­днев­но­го по­ве­де­ния со­об­раз­но мис­ти­че­ским за­ко­нам — зна­чит на­силь­ст­вен­но то­ро­пить ко­нец ис­то­рии, сро­ки ко­то­ро­го ве­до­мы лишь Твор­цу. В жи­вой ис­то­рии это ли­бо не­осу­ще­ст­ви­мо, ли­бо, что ху­же, осу­ще­ст­ви­мо пу­тем мас­со­во­го на­си­лия. Нель­зя дер­жать на­род в со­стоя­нии не­пре­рыв­но­го эн­ту­зи­аз­ма.

В ис­то­рии куль­ту­ры то и де­ло на­ли­цо страш­ное не­до­ра­зу­ме­ние. Бла­го­род­ный ре­ли­ги­оз­ный мак­си­ма­лизм со­пря­га­ет­ся с ан­ти­ли­бе­раль­ной, ан­ти­де­мо­кра­ти­че­ской об­ще­ст­вен­ной про­по­ве­дью. На­про­тив, ли­бе­раль­ная де­мо­кра­тия про­по­ве­ду­ет­ся с без­ду­хов­ных по­зи­ций. Это от­тал­ки­ва­ет ре­ли­ги­оз­но не­рав­но­душ­ных лю­дей от здо­ро­вых форм об­ще­ст­вен­но­го уст­рой­ст­ва, вы­стра­дан­ных че­ло­ве­че­ст­вом. И да­ет по­вод атеи­стам на­ве­ши­вать яр­лык «мра­ко­бе­сия» на глу­бо­чай­шие, че­ло­веч­ней­шие ре­ли­ги­оз­но-фи­ло­соф­ские взгля­ды.