Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

И ведь по­доб­ный путь — путь со­мне­ний и ко­ле­ба­ний, «по­пы­ток по­нять» — сколь­ких свер­ст­ни­ков по­эта при­вел к ду­хов­ной ка­пи­ту­ля­ции, к ут­ра­те соб­ст­вен­но­го дос­то­ин­ст­ва, твор­че­ско­го ли­ца.

При­хо­дит­ся ис­кать ка­кие-то бо­лее глу­бо­кие кор­ни ман­дель­шта­мов­ско­го упор­ст­ва — лич­ные и вме­сте с тем ду­хов­но зна­чи­тель­ные мо­ти­вы. Са­ма по­эзия бы­ла та­ким мо­ти­вом — не­от­вяз­ным мощ­ным обер­то­ном жиз­ни Ман­дель­шта­ма. И об­рат­но, в по­эзии для не­го — по соб­ст­вен­но­му за­ве­ре­нию — са­мым ин­те­рес­ным был рост по­эти­че­ской лич­но­сти. Соз­на­ние пра­во­ты, ко­то­рое есть по­эзия, да­ва­ло ему во­лю и му­же­ст­во дер­жать­ся до кон­ца.

Соз­на­ние пра­во­ты и свя­щен­ный страх ут­ра­тить это соз­на­ние ста­ви­ли по­эта в на­пря­же­нные от­но­ше­ния с ми­ром. По воз­мож­но­сти он из­бе­гал из­ви­не­ний и оп­рав­да­ний. Он — брал и пла­тил, ли­бо же от­да­вал и по­лу­чал по сче­ту. Слу­ча­лось еще, про­сил и бла­го­да­рил.

От­сю­да — мно­гие чер­ты са­мой по­эти­ки Ман­дель­шта­ма, ее соб­ст­вен­ные при­зна­ки и свой­ст­ва. Сто­ит за­дер­жать­ся на этом. Твор­че­ст­во Ман­дель­шта­ма срав­ни­тель­но не­дав­но вве­де­но у нас в кри­ти­че­ский и тео­ре­ти­че­ский обо­рот. Ман­дель­штам вли­ял и влия­ет на со­вре­мен­ную по­эзию. Но в оцен­ке это­го влия­ния час­ты не­до­ра­зу­ме­ния. Про­ис­хо­дят они от по­верх­но­ст­но-бес­пред­мет­но­го взгля­да на по­эти­ку Ман­дель­шта­ма.

Вот лишь один при­мер. «Серь­ез­ным толч­ком к уси­ле­нию ин­тел­лек­туа­лиз­ма (и фан­тас­ма­го­рии) в про­зе и по­эзии ста­ли пуб­ли­ка­ции про­зы и по­эзии О.Ман­дель­шта­ма, Б.Пас­тер­на­ка, В.На­бо­ко­ва, А.Пла­то­но­ва, М.Бул­га­ко­ва, А.Ах­ма­то­вой, то есть ху­дож­ни­ков, для ко­то­рых кон­такт с ми­ром свер­шал­ся в из­вест­ном смыс­ле че­рез кни­гу» ¹¹. — Вы­страи­ва­ет­ся ряд, ко­то­рый сам есть по­ис­ти­не «фан­тас­ма­го­рия». Что об­ще­го у на­зван­ных ав­то­ров? Да то лишь, что ни один из них не за­хо­тел или не смог при­над­ле­жать той раз­ре­шен­ной ли­те­ра­ту­ре, о ко­то­рой Ман­дель­штам ко­рот­ко и яс­но вы­ска­зал­ся: «мразь». «Кон­такт с ми­ром че­рез кни­гу» (у Пла­то­но­ва?!) — за этим впе­чат­ле­ни­ем на­ив­но­го кри­ти­ка сто­ит лишь эле­мен­тар­ная об­щая куль­ту­ра на­зван­ных ав­то­ров, их связь с ли­те­ра­тур­ны­ми тра­ди­ция­ми Рос­сии. Общ­ность ли­бо чис­то от­ри­ца­тель­ная, ли­бо слиш­ком об­щая.

Ме­ж­ду тем «влия­ние Ман­дель­шта­ма» сплошь и ря­дом ви­дят как раз в на­ли­чии об­щей куль­ту­ры, ли­бо — то­го про­ще — в не­ко­то­рой не­за­ви­си­мо­сти об­ще­ст­вен­ной мыс­ли. При­чем в том и в дру­гом на­хо­дят не­что не­обыч­ное. Пол­но, не­обыч­ным бы­ло как раз от­сут­ст­вие этих свойств в по­эти­че­ских пуб­ли­ка­ци­ях на про­тя­же­нии де­ся­ти­ле­тий. Вос­ста­нов­ле­ние их — в том чис­ле и бла­го­да­ря сня­тию за­пре­та на пуб­ли­ка­ции Ман­дель­шта­ма — ес­те­ст­вен­но и не­из­беж­но. Од­на­ко ни­ка­ко­го соб­ст­вен­но ман­дель­шта­мов­ско­го влия­ния здесь еще нет.

Что­бы на­хо­дить дей­ст­ви­тель­ное воз­дей­ст­вие Ман­дель­шта­ма на рос­сий­скую по­эзию, сто­ит ра­зо­брать­ся, что же имен­но из­ме­нил он, по соб­ст­вен­но­му вы­ра­же­нию, в ее «строе­нии и со­ста­ве». Мно­гое в его по­эти­ке — вплоть до син­так­си­са и сло­ва­ря — мо­ти­ви­ро­ва­но как раз «соз­на­ни­ем пра­во­ты», ста­вив­шим по­эта в по­ло­же­ние по­пе­ре­мен­но то ис­тца, то от­вет­чи­ка. От­сю­да, к при­ме­ру, оби­лие в сти­хах обо­ро­тов с «за то, что» и про­сто «за».

Это ка­са­ет­ся и лич­ных чувств: «За то, что я ру­ки твои не су­мел удер­жать, за то, что я пре­дал со­ле­ные неж­ные гу­бы, я дол­жен...»

И — от­но­ше­ний с об­ще­ст­вом: «За гре­му­чую доб­лесть гря­ду­щих ве­ков, за ве­ли­кое пле­мя лю­дей я ли­шил­ся...»

И — по­эти­че­ской судь­бы в це­лом: «Со­хра­ни мою речь на­все­гда за прив­кус не­сча­стья и ды­ма, за смо­лу кру­го­во­го тер­пе­нья, за со­ве­ст­ный де­готь тру­да... И за это... я... обе­щаю...» Стра­ст­ная по­эзия оче­ло­ве­чи­ва­ет строй рас­пис­ки или дол­го­во­го обя­за­тель­ст­ва.

Ино­гда от­вет­чик сам ищет ист­ца или долж­ник — кре­ди­то­ра: «За ра­дость тихую ды­шать и жить ко­го, ска­жи­те, мне бла­го­да­рить?»

Ино­гда — от­вер­га­ет иск или долг: «И ни кру­пи­цей ду­ши я ему не обя­зан (ста­ро­му Пе­тер­бур­гу; од­на­ко в дан­ном слу­чае во­прос не ре­шен: от­ри­ца­ние иг­ра­ет роль как бы ус­ту­пи­тель­ной кон­ст­рук­ции — и в фи­на­ле сле­ду­ет не­до­умен­но-вос­тор­жен­ное вос­кли­ца­ние: «Так от­че­го ж до сих пор этот го­род дов­ле­ет мыс­лям и чув­ст­вам мо­им по ста­рин­но­му пра­ву?»).

И на­счет сво­его «пред­ка» Вий­о­на Ман­дель­штам за­ме­чал: «Его бунт боль­ше по­хож на про­цесс, чем на мя­теж... Весь­ма без­нрав­ст­вен­ный, «амо­раль­ный» че­ло­век, <...> он жи­вет все­це­ло в пра­во­вом ми­ре и не мо­жет мыс­лить ни­ка­ких от­но­ше­ний вне под­спуд­но­сти и нор­мы» ¹².

Но Вий­он — на­след­ник за­пад­но­го сред­не­ве­ко­вья с его мис­ти­че­ским ра­цио­на­лиз­мом. За ним — «го­ти­че­ской ду­ши рас­су­доч­ная про­пасть», у не­го «су­хая юри­ди­че­ская жа­лость» ¹³к се­бе. Ман­дель­штам — на­след­ник ду­хов­но рас­слаб­лен­ной эпо­хи, пусть дух его позд­нее и за­ка­лил­ся в ис­пы­та­ни­ях. С дру­гой сто­ро­ны, внут­рен­не тя­го­тея, как Вий­он, к «пра­во­во­му ми­ру», Ман­дель­штам по об­стоя­тель­ст­вам про­па­дал в ми­ре аг­рес­сив­но­го бес­пра­вия. «Про­цесс» Ман­дель­шта­ма ку­да бо­лее нерв­ный и на­пря­жен­ный, чем у его «пред­ка».

Этим нерв­ным на­пря­же­ни­ем мо­ти­ви­ро­ван и сгу­щен­ный ас­со­циа­тив­ный строй мно­гих сти­хо­тво­ре­ний, и вы­со­чай­шая в рус­ской по­эзии смы­сло­вая на­сы­щен­ность слов. То и де­ло скор­лу­пу эпи­те­та (час­то еще и двой­но­го) про­кле­вы­ва­ет тес­ня­щая­ся в нем ме­та­фо­ра: «И па­да­ют стре­лы су­хим де­ре­вян­ным до­ж­дем...».

То есть «слож­ность» Ман­дель­шта­ма — след­ст­вие не книж­но­сти (как удоб­но ду­мать и книж­ным по­этам, и не­при­ми­ри­мым их про­тив­ни­кам — лю­би­те­лям по­эзии не­за­тей­ли­вой, как граб­ли), но, на­про­тив, на­пря­жен­ней­ших от­но­ше­ний с жи­вой жиз­нью. (Что — сто­ит ли уточ­нять? — не ли­ша­ет дру­гих по­этов пра­ва по-дру­го­му стро­ить от­но­ше­ния с жиз­нью в сло­ве: вспом­нить, на­при­мер, про­зрач­ность Хо­да­се­ви­ча или Есе­ни­на...)

Соз­да­ние пра­во­ты — как по­сто­ян­ный по­бу­ди­тель­ный им­пульс твор­че­ст­ва — мог­ло сов­па­дать, а мог­ло не сов­па­дать с жи­тей­ской или идей­ной уве­рен­но­стью в се­бе. Ко­гда сов­па­да­ло — ро­ж­дал­ся го­ло­во­кру­жи­тель­ный озон в сти­хах 1930-31 го­дов. Ко­гда не сов­па­да­ло — ро­ж­да­лась тра­ге­дия «Во­ро­неж­ских тет­ра­дей» с их рва­ным рит­мом и на­до­рван­ным го­ло­сом. Так по­эт жил.

...В ста­тье «Пуш­кин и Скря­бин» (1915 или 1916), на­пи­сан­ной, ве­ро­ят­но, не без влия­ния идей о.П.Фло­рен­ско­го, Ман­дель­штам ут­вер­ждал, что смерть ху­дож­ни­ка — «по­след­нее за­клю­чи­тель­ное зве­но», «выс­ший акт его твор­че­ст­ва» ¹⁴. И эти сло­ва то­же ока­за­лись во­все не кра­си­вой ме­та­фо­рой, они то­же сбы­лись и страш­но оп­ла­че­ны. Соб­ст­вен­ной уча­стью, ги­бе­лью Ман­дель­штам прив­нес в эту веч­ную ис­ти­ну страш­ную осо­бен­ность сво­его вре­ме­ни, сво­его по­ко­ле­ния. Прив­кус ги­бе­ли кол­лек­тив­ной, бе­зы­мян­ной. То­та­ли­тар­но­го на­си­лия.

Ге­ор­гий Ива­нов на­звал свою про­зу 1937 го­да «Рас­пад ато­ма». В «Мо­ги­ле не­из­вест­но­го сол­да­та» — вер­шин­ном, ито­го­вом про­из­ве­де­нии Ман­дель­шта­ма — опи­сан «свет раз­мо­ло­тых в луч ско­ро­стей». Вре­мя под­ска­зы­ва­ло свои об­ра­зы.

На­ли­ва­ют­ся кро­вью аор­ты,

И пол­зет по ряд­кам ше­пот­ком:

— Я ро­ж­ден в де­вя­но­сто чет­вер­том,

— Я ро­ж­ден в де­вя­но­сто вто­ром...