Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

ПРА­ВО­ТА ПО­ЭТА

В три­на­дца­том го­ду, еще не по­ни­мая,

Что бу­дет с на­ми, что нас ждет...

Г.Ива­нов

В «Пись­мах о рус­ской по­эзии» (1922) Осип Ман­дель­штам пря­мо на­звал «са­мый ин­те­рес­ный в по­эзии про­цесс, рост по­эти­че­ской лич­но­сти» ¹. Ес­ли вс­лед за Пуш­ки­ным су­дить по­эта по тем за­ко­нам, ко­то­рые сам он над со­бой при­зна­ет, то, оче­вид­но, имен­но лич­ность Ман­дель­шта­ма (ее мас­штаб, ее це­ли и за­да­чи, ее участь) долж­на при взгля­де на его по­эзию при­влечь пер­во­оче­ред­ное вни­ма­ние. Тем бо­лее, что крат­чай­ших све­де­ний о жиз­ни это­го по­эта до­воль­но, что­бы уве­рить­ся: тут нас не под­ве­дут, не об­ма­нут. Скуч­но не бу­дет.

Речь не о био­гра­фии как та­ко­вой, не о вы­хо­ло­щен­ном «бы­те». Ман­дель­штам го­во­рил о по­эти­че­ской лич­но­сти, то есть о жиз­ни, как она вы­ра­же­на по пре­иму­ще­ст­ву в са­мом твор­че­ст­ве, ко­то­рое ведь для по­эта и есть на­стоя­щая жизнь, ду­хов­ный ори­ен­тир всей его био­гра­фии.

Так вот, 18 мар­та 1937 го­да Ман­дель­штам на­пи­сал:

Ря­дом с го­ти­кой жил озо­рую­чи

И пле­вал на па­у­чьи пра­ва

На­глый школь­ник и ан­гел во­рую­щий,

Не­срав­нен­ный Вил­лон Фран­суа.

В Мо­ск­ве толь­ко что за­вер­шил ра­бо­ту фев­раль­ско-марто­в­ский пле­нум ЦК ВКП (б), при­няв­ший те­зис об обо­ст­ре­нии клас­со­вой борь­бы по ме­ре уп­ро­че­ния по­зи­ций со­циа­лиз­ма. В Па­ри­же в те же дни вы­шла в свет про­за бы­ло­го ман­дель­шта­мов­ско­го дру­га Ге­ор­гия Ива­но­ва: смесь ли­риз­ма и гря­зи, со­блаз­ни­тель­ной эро­ти­ки и поч­ти от­тал­ки­ваю­щей чис­то­ты — ак­ция от­чая­ния. Са­мо­му Ман­дель­шта­му от­ме­ре­но бы­ло жиз­ни — на вер­шок, на иголь­ное толь­ко уш­ко.

В эти «ми­ну­ты ро­ко­вые» — ро­ди­ны, по­ко­ле­ния, лич­ной судь­бы: слу­чай­но ли это иг­ри­вое по­ми­на­ние Вий­о­на?

Поч­ти за чет­верть ве­ка до то­го, в три­на­дца­том го­ду, два­дца­ти­двух­лет­ний Ман­дель­штам — то­же эда­ким на­глым школь­ни­ком — зая­вил: «Ведь по­эзия есть соз­на­ние сво­ей пра­во­ты» («О со­бе­сед­ни­ке») ². Мысль эта не слу­чай­ная, не про­ход­ная: она об­став­ле­на час­то­ко­лом по­вто­ров, да­же за­пу­ги­ва­ний и про­кля­тий.— «Го­ре то­му, кто ут­ра­тил это соз­на­ние». Оп­рав­ды­вать­ся, из­ви­нять­ся? «Не­про­сти­тель­но! Не­до­пус­ти­мо для по­эта! Един­ст­вен­ное, че­го нель­зя про­стить» ³.

И тут же, че­рез стра­ни­цу, для при­ме­ра по­ми­на­ет­ся тот же Вий­он. Сто­ит по­ста­вить во­прос — не столь­ко «кто же та­кой Вий­он», сколь­ко: что в этой свя­зи зна­чил Вий­он для Ман­дель­шта­ма, как вос­при­ни­мал Вий­о­на Ман­дель­штам, че­го ра­ди вспо­ми­нал о нем?

И вы­яс­ня­ет­ся: «Фран­суа Вил­лон сто­ит го­раз­до ни­же сред­не­го нрав­ст­вен­но­го и ум­ст­вен­но­го уров­ня куль­ту­ры XV ве­ка»! ⁴Это — в под­твер­жде­ние те­зи­са о по­эзии как соз­на­нии пра­во­ты... Тре­мя го­да­ми рань­ше в ста­тье «Фран­суа Вил­лон» Ман­дель­штам не упус­ка­ет случая за­ме­тить о сво­ем ге­рое: «Весь­ма без­нрав­ст­вен­ный, «амо­раль­ный» че­ло­век или — со­об­щить о «про­фес­сии су­те­не­ра, ко­то­рой он, оче­вид­но, не был чужд» ⁵.

Вы­хо­дит, что по­эзия есть соз­на­ние пра­во­ты, но пра­во­та эта не име­ет от­но­ше­ния к нрав­ст­вен­но­сти, ужи­ва­ясь, с точ­ки зре­ния мо­ра­ли, Бог зна­ет с чем. Пра­во­та эта не нрав­ст­вен­ная, но ка­ко­го-то дру­го­го по­ряд­ка.

Имен­но не име­ет от­но­ше­ния: ес­ли бы пра­во­та бы­ла прин­ци­пи­аль­но без­нрав­ст­вен­на, то­гда по­эзия и нрав­ст­вен­ность хоть от­ри­ца­тель­но со­от­но­си­лись бы друг с дру­гом, со­су­ще­ст­вуя в од­ном из­ме­ре­нии. То­гда-то бы­ла бы от­нюдь не ред­кая точ­ка зре­ния. Так — осу­ж­дая — на по­эзию гля­де­ли фи­ло­со­фы, на­чи­ная с Пла­то­на. Так — с упое­ни­ем — са­ми на се­бя гля­де­ли ро­ман­ти­ки и де­ка­ден­ты. Но ведь у де­ка­ден­тов ре­чи нет о «пра­во­те» — и это ло­гич­но.

В сти­хо­тво­ре­нии Бло­ка «По­эты» («За го­ро­дом вы­рос пус­тын­ный квар­тал...») прав, бес­спор­но, «ми­лый чи­та­тель» в его «обы­ва­тель­ской лу­же». Дру­гое де­ло, что Блок пре­зи­ра­ет эту пра­во­ту. У Бло­ка по­эт воз­вы­ша­ет­ся над тол­пой за счет чис­той твор­че­ской спо­соб­но­сти, по­ни­мае­мой в от­вле­чен­но-ро­ман­ти­че­ском смыс­ле. Не то у Ман­дель­шта­ма.

У Бло­ка — оп­рав­да­ние не­пра­во­ты. Оп­рав­ды­ва­ет­ся он тем, что «есть у по­эта и ко­сы, и туч­ки, и век зо­ло­той». Но ведь это и есть, по Ман­дель­шта­му, «един­ст­вен­ное, че­го нель­зя про­стить». Ро­ман­тик оп­рав­ды­ва­ет не­пра­во­ту по­эта. Ман­дель­штам ут­вер­жда­ет пра­во­ту по­эта. Ут­вер­жда­ет как буд­то безо вся­ких ос­но­ва­ний или во­пре­ки ос­но­ва­ни­ям.

Вий­он, по ут­вер­жде­нию Ман­дель­шта­ма, сто­ял «го­раз­до ни­же... уров­ня» сво­ей эпо­хи. До­воль­но знать со­всем не­мно­го о Ман­дель­шта­ме, что­бы не со­мне­вать­ся: сам он сто­ял «го­раз­до вы­ше» (и уж по­дав­но ни уго­лов­ни­ком, ни су­те­не­ром не был). Весть о его гра­ж­дан­ском и че­ло­ве­че­ском под­ви­ге как раз и при­вле­ка­ет пер­во­на­чаль­ное вни­ма­ние к Ман­дель­шта­му. Миф о нем как бы пред­ше­ст­ву­ет его сти­хам. Так что и Вий­он ему по­на­до­бил­ся ни­как не для са­мо­оп­рав­да­ния, но — что­бы па­ра­док­саль­но под­черк­нуть по­ле­ми­че­скую край­ность су­ж­де­ния. По­эт мо­жет быть ни­же со­вре­мен­ни­ков (ка­ким Ман­дель­штам изо­бра­жа­ет Вий­о­на), мо­жет быть вы­ше (ка­ким пред­став­ля­ет­ся нам Ман­дель­штам). Ис­точ­ник по­эзии, ис­точ­ник пра­во­ты по­эта — в дру­гом из­ме­ре­нии.

По­че­му? Для Ман­дель­шта­ма это свя­за­но с ад­ре­сом ли­ри­ки как жан­ра. Он про­ти­во­пос­тав­ля­ет «ли­те­ра­то­ра» (в рос­сий­ской тра­ди­ции мож­но по­ни­мать ши­ре: об­ще­ст­вен­но­го дея­те­ля) — по­эту. «Ли­те­ра­тор обя­зан быть «вы­ше», «пре­вос­ход­нее» об­ще­ст­ва. По­уче­ние — нерв ли­те­ра­ту­ры. По­это­му для ли­те­ра­то­ра не­об­хо­дим пье­де­стал. Дру­гое де­ло по­эзия. По­эт свя­зан толь­ко с про­ви­ден­ци­аль­ным со­бе­сед­ни­ком. Быть вы­ше сво­ей эпо­хи, луч­ше сво­его об­ще­ст­ва для не­го не обя­за­тель­но» ⁶.