Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

От­вер­гая ра­ди иро­нии ав­то­ри­тар­ное сло­во как та­ко­вое, Бах­тин дол­жен был бы це­ли­ком от­верг­нуть ли­ри­че­скую по­эзию как жанр! За­ко­ны са­мо­го жан­ра в этом пла­не ред­ко­ст­но сов­па­ли и с осо­бен­но­стя­ми на­цио­наль­ной тра­ди­ции, и с куль­тур­ны­ми тен­ден­ция­ми эпо­хи. Не по­то­му ли в по­след­ние пол­ве­ка сбы­ва­ет­ся ман­дель­шта­мов­ское про­ро­че­ст­во о «кон­це ро­ма­на» (упа­док осо­бен­но ощу­тим на вер­ши­нах жан­ра: взять хо­тя бы ра­фи­ни­ро­ван­ную кон­сер­ва­цию фор­мы На­бо­ко­вым, у ко­то­ро­го от ро­ма­на к ро­ма­ну все силь­нее уле­ту­чи­ва­лось те­п­ло со­дер­жа­тель­но­го смыс­ла) — по­эзия же в эти го­ды рас­цве­ла на ле­дя­ных вет­рах?

По­ку­ше­ние ду­ха мыс­ля­ще­го и ана­ли­зи­рую­ще­го на дух стра­ж­ду­щий и со­зи­даю­щий — де­ло не но­вое. Но по­эты не уй­дут из го­ро­да, упо­вая на ав­то­ри­тет со­вре­мен­ной нау­ки, как не уш­ли из го­рода, упо­вая на ав­то­ри­тет Пла­то­на. По­эзия (на всех уров­нях: от лич­но­ст­но­го по­эти­че­ско­го тем­пе­ра­мен­та до глу­бин по­эти­че­ско­го сло­ва) спо­соб­на и при­зва­на дер­жать ли­нию со­про­тив­ле­ния сре­ди не­строй­ной раз­но­го­ло­си­цы во все­об­щем рас­па­де. Све­тит ей этот путь и те­перь.

Так об­сто­ит де­ло в наш век... хо­тя и по­хо­дит он боль­ше на свин­цо­вый, не­же­ли на брон­зо­вый. Ны­неш­няя вол­на ер­ни­че­ст­ва по­ро­ж­де­на от­чая­ни­ем сла­бо­сти. Но сто­ит ли от­чаи­вать­ся?

14—20 де­каб­ря 1980 года

ПО­СЛЕ­СЛО­ВИЕ

Г. ПО­МЕ­РАНЦ

НА­СЛЕ­ДИЕ МОЕ­ГО НА­СЛЕД­НИ­КА

Cт­ран­ная это за­да­ча: ком­мен­ти­ро­вать опы­ты че­ло­ве­ка, ко­то­рый мог быть мо­им на­след­ни­ком. По воз­рас­ту Алек­сандр Со­пров­ский как раз го­дил­ся бы мне в сы­но­вья. Но он по­гиб, а я жи­ву, и чув­ст­во сим­па­тии, вы­зван­ное его уце­лев­ши­ми стра­нич­ка­ми, за­став­ля­ет от­клик­нуть­ся. В чем-то я «до Со­пров­ско­го», в чем-то «по­сле» (он не уви­дел ны­неш­нее цар­ст­во хао­са), и ме­ша­ет раз­ни­ца по­ко­ле­ний. Но пе­ред во­про­са­ми Ио­ва все вре­ме­на рав­ны.

Ко­гда я впер­вые про­чел «О кни­ге Ио­ва», я был по­ра­жен. По­ра­зи­ла ду­хов­ная зре­лость. Она ни­как не вя­за­лась с жи­вым Са­шей Со­пров­ским. И да­же в сти­хах его не ды­шал этот мо­гу­чий дух. Я стал ча­ще при­ка­сать­ся к по­доб­ным глу­би­нам уже на скло­не жиз­ни. И вдруг — в та­кие ран­ние го­ды! Ка­кой-то вне­зап­ный про­рыв, впа­де­ние в глу­би­ну, поч­ти как во сне; в глу­би­ну, ко­то­рую ос­во­ить — на ко­то­рой жить — уда­ет­ся не ско­ро и не всем; до кон­ца — од­но­му на це­лый век.

Сей­час, пе­ре­чи­ты­вая текст уже на стра­ни­цах «Но­во­го ми­ра»,— я от­ме­тил сло­ва, осо­бен­но по­ра­зив­шие ме­ня ко­гда-то, осо­бен­но близ­кие:

«Пе­ред па­мя­тью по­гиб­ших де­тей, пе­ред ос­корб­лен­ным ре­ли­ги­оз­ным чув­ст­вом — ни о ка­ком при­ня­тии не мо­жет быть и ре­чи. Как, од­на­ко, не мо­жет быть ре­чи о том, что­бы усом­нить­ся в бы­тии Бо­га. Для Ио­ва бы­тие Бо­га ни­как не со­пря­же­но с при­яти­ем зла...»

«Иов мыс­лит ка­та­ст­ро­фи­че­ским лич­ным опы­том («эк­зи­стен­ци­аль­но»)». «Ду­шев­ная си­ла Ио­ва сквозь че­ре­ду тес­ня­щих его ка­та­ст­роф вы­страи­ва­ет его жизнь в од­но».

«Ио­ву так не бы­ло да­но при­ми­рить­ся с ут­ра­той. Ему бы­ло да­но дру­гое. Был от­крыт ис­точ­ник — от­ку­да чер­пать си­лы. «При­ни­мать» или «не при­ни­мать» — это все­го толь­ко две сто­ро­ны мерт­во­ст­ра­да­тель­но­го от­но­ше­ния к жиз­ни, ко­то­ро­му чу­ж­да вся иу­део-хри­сти­ан­ская тра­ди­ция. Ис­кать но­вой жиз­ни — дру­гое, твор­че­ское из­ме­ре­ние. В ко­неч­ном сче­те — ре­ли­ги­оз­но-твор­че­ское. Твор­че­ский ис­точ­ник от­крыл­ся Ио­ву в кра­со­те и мо­щи ми­ро­зда­ния.

И не но­вое сча­стье, не но­вые де­ти — и не «по­сте­пен­но», не со вре­ме­нем — воз­ро­ди­ли к жиз­ни Ио­ва. Пря­мо в ре­чи Гос­по­да из бу­ри уже от­кры­лась Ио­ву но­вая жизнь — и но­вое сча­стье, но­вые де­ти ее лишь во­пло­ти­ли и уп­ро­чи­ли со­бой».

«За то, как от­стаи­вал Иов прав­ду свою, ему не дос­та­лось ми­ра, пе­ре­де­лан­но­го по его прав­де. Од­на­ко не­что боль­шее дос­та­лось ему. При­чем не в по­след­нюю оче­редь как раз за то, как он от­стаи­вал свою прав­ду. Ио­ву дос­та­лась при­ча­ст­ность твор­че­ской кра­со­те и мо­щи Божь­е­го ми­ра. В этом ис­ток но­вой жиз­ни от­крыл­ся ему».

Ока­зав­шись в од­ной кни­ге, вме­сте с дру­ги­ми стать­я­ми, это эс­се, эта по­эма в про­зе не по­те­ря­ла сво­ей си­лы; но она ста­ла ме­нее не­ожи­дан­ной. Ря­дом встал дру­гой опыт: «Ве­ра, борь­ба и со­блазн Льва Шес­то­ва». Я про­чел не­сколь­ко ста­тей о Шес­то­ве, но ни од­на его так и не про­яс­ни­ла. Все про­пус­ка­ли глав­ное, на чем все дер­жит­ся: взгляд на глу­би­ны бы­тия под об­ра­зом по­эзии. Ес­ли это­го не чув­ст­ву­ешь — не чув­ст­ву­ешь ни­че­го. Тот же нерв в эс­се Со­пров­ско­го о Шес­то­ве и в эс­се «О кни­ге Ио­ва». Шес­тов и Со­пров­ский еди­но­душ­ны в де­кон­ст­рук­ции фи­ло­соф­ской, ло­ги­че­ски вы­стро­ен­ной он­то­ло­гии во имя он­то­ло­гии по­эти­че­ской. Сло­ва «де­кон­ст­рук­ция» они не зна­ли, как не зна­ли ве­хов­цы сло­ва «эк­зи­стен­циа­лизм». Но Рос­сия очень на­пря­жен­но жи­ла в на­ча­ле ХХ ве­ка, и в ней ско­ро­теч­но вы­зре­ва­ли яв­ле­ния, мед­лен­но раз­во­ра­чи­вав­шие­ся на За­па­де. И эк­зи­стен­циа­лизм, и, ока­зы­ва­ет­ся, де­кон­ст­рук­ти­визм.

Воз­мож­но, рус­ский де­кон­ст­рук­ти­визм от­ли­ча­ет­ся от за­пад­но­го. Бы­ло бы ин­те­рес­но со­пос­та­вить их. Но Со­пров­ский по­ра­зи­тель­но бли­зок имен­но к Шес­то­ву и от­хо­дит от не­го по-сво­ему, то­же по-рус­ски. Как нео­фит пра­во­сла­вия, он не мо­жет вы­не­сти на­па­док на со­бор­ность (хо­тя, мне ка­жет­ся, Шес­тов на­па­дал не на со­бор­ность «в ду­хе и в ис­ти­не», а на сво­его ро­да пар­тий­ность, на обя­за­тель­ную вер­ность по­ста­нов­ле­ни­ям со­бо­ров). Де­кон­ст­рук­ция фи­ло­соф­ских и бо­го­слов­ских сис­тем со­че­та­ет­ся у Со­пров­ско­го со сдви­гом к фун­да­мен­та­лиз­му: «чем бо­лее лич­но, из соб­ст­вен­но­го ду­хов­но­го опы­та ис­хо­дя, мыс­лит че­ло­век (Кир­ке­гор, Дос­то­ев­ский, сам Шес­тов) — тем бу­к­валь­нее вос­при­ни­ма­ет он пи­са­ние». «Бу­к­валь­нее» име­ет здесь важ­ный для Со­пров­ско­го вто­рой смысл: тем бли­же к об­раз­но­сти биб­лей­ско­го язы­ка; но обо­рот­ной сто­ро­ной все же ос­та­ет­ся власть бу­к­вы. Со­хра­не­ние по­эти­че­ской об­раз­но­сти, от­каз от пе­ре­хо­да ме­та­фор на язык по­ня­тий во­все не тре­бу­ет реа­ли­за­ции ме­та­фор (по­ни­ма­ния ме­та­фор как фак­тов). Пуш­кин­ский «Про­рок» со­хра­ня­ет всю си­лу про­ро­ка Исайи, но не тре­бу­ет бу­к­валь­но­го по­ни­ма­ния слов: «и он мне грудь рас­сек ме­чом и серд­це тре­пет­ное вы­нул...»

Шес­тов по­сле­до­ва­тель­нее, вос­ста­вая про­тив всех сис­тем — и фи­ло­соф­ских, и бо­го­слов­ских. Со­пров­ский де­ла­ет ис­клю­че­ние для хри­сти­ан­ст­ва: «хри­сти­ан­ст­во же для хри­сти­ан — не «син­тез», но — един­ст­вен­ное и не­по­вто­ри­мое». Не­по­вто­рим, для Дос­то­ев­ско­го, Хри­стос, и это бо­лее глу­бо­кая по­ста­нов­ка во­про­са. Хри­стос вне ис­ти­ны (вне ло­ги­че­ски обос­но­ван­ной сис­те­мы) вы­ше ис­ти­ны вне Хри­ста (так в пись­ме Фон­ви­зи­ной, 1854). Хри­стос вне сис­те­мы — чис­тый об­лик ве­ры. А вся­кое «ан­ст­во», «изм» — сис­те­ма, соз­дан­ная умом и не­су­щая на се­бе пе­чать его не­со­вер­шен­ст­ва.

Хо­чет­ся спро­сить: ес­ли хри­сти­ан­ст­во — един­ст­вен­ный об­лик со­вер­шен­ной ве­ры, то как быть с Ио­вом? Он Хри­ста не знал. Иов ве­рит, ни­че­го не зная, не по­ни­мая Бо­га. И его ве­ра мо­жет объ­е­ди­нить пра­вед­ни­ка со все­ми ве­рую­щи­ми. А ве­ра дру­зей Ио­ва — строй­ная сис­те­ма идей, ко­то­рые они пы­та­ют­ся вну­шить, по­доб­но со­ли­дар­но­сти пле­ме­ни: объ­е­ди­няя сво­их — она про­во­дит гра­ни­цы ме­ж­ду адеп­та­ми раз­ных сис­тем.

Бо­лее то­го. Ве­ра без зна­ния сбли­жа­ет Ио­ва с Со­кра­том. Со­крат то­же знал од­но (важ­ней­шее): что он ни­че­го не зна­ет. От­но­ше­ние Со­кра­та к со­фис­там по­доб­но от­но­ше­нию Ио­ва к его друзь­ям (хо­тя и ли­ше­но биб­лей­ско­го жиз­нен­но­го на­ка­ла). Мож­но под­черк­нуть это сход­ст­во и ска­зать: Со­крат — Иов фи­ло­со­фии, Иов — Со­крат ве­ры.