Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Не­дав­но опуб­ли­ко­ва­ны чрез­вы­чай­но по­ка­за­тель­ные в этом смыс­ле за­пи­си Ми­хаи­ла Бах­ти­на. Ав­то­ри­тет Бах­ти­на, пол­ве­ка с лиш­ним ис­клю­чи­тель­но пло­до­твор­но ра­бо­тав­ше­го на сты­ке не­сколь­ких гу­ма­ни­тар­ных на­ук и сде­лав­ше­го ряд ори­ги­наль­ных и бле­стя­щих от­кры­тий, как бы спо­соб­ст­ву­ет соз­да­нию ви­ди­мо­сти, буд­то сам «объ­ек­тив­ный ход нау­ки» обос­но­вы­ва­ет «сти­хий­ные ис­ка­ния» ху­дож­ни­ков ин­те­ре­сую­ще­го нас на­прав­ле­ния. Бах­ти­на уже не за­по­доз­ришь в слу­чай­но­сти или по­верх­но­ст­но­сти су­ж­де­ний; но в дан­ном слу­чае соз­да­ет­ся впе­чат­ле­ние, что, чем ос­но­ва­тель­ней и глуб­же вы­ска­зы­ва­ет­ся Бах­тин — тем ос­но­ва­тель­ней и глуб­же его за­блу­ж­де­ние. Сле­ду­ет по­это­му под­роб­но рас­смот­реть его вы­ска­зы­ва­ния. Ду­ма­ет­ся, не­ма­лое чис­ло ны­неш­них со­чи­ни­те­лей охот­но вы­ска­за­лись бы в ду­хе этих за­пи­сей Бах­ти­на, рас­по­ла­гай они кру­го­зо­ром уче­но­го. Лю­бо­пыт­но, кста­ти, хо­тя Бах­тин не имел от­но­ше­ния к «брон­зо­во­му ве­ку» и т. п., ему в свое вре­мя при­шел­ся по ду­ше один из по­ка­за­тель­нейших об­раз­цов со­вре­мен­но­го «па­ни­ро­низ­ма»: ро­ман «Мо­ск­ва — Пе­туш­ки». Зна­чит, пе­ред на­ми не от­вле­чен­ная иг­ра ума, но не­что, что но­сит­ся в воз­ду­хе.

Вот не­сколь­ко вы­дер­жек.— «Иро­ния во­шла во все язы­ки но­во­го вре­ме­ни (осо­бен­но фран­цуз­ский), во­шла во все сло­ва и фор­мы (осо­бен­но син­так­си­че­ские, иро­ния, на­при­мер, раз­ру­ши­ла гро­мозд­кую «выс­прен­нюю» пе­риодич­ность ре­чи). Иро­ния есть по­всю­ду (...). Че­ло­век но­во­го вре­ме­ни не ве­ща­ет, а го­во­рит, то есть го­во­рит ого­во­роч­но. Все ве­щаю­щие жан­ры со­хра­ня­ют­ся глав­ным об­ра­зом как па­ро­дий­ные или по­лу­па­ро­дий­ные час­ти ро­ма­на. Язык Пуш­ки­на — это имен­но та­кой, про­ни­зан­ный иро­ни­ей (в раз­ной сте­пе­ни), ого­во­роч­ный язык но­во­го вре­ме­ни.

Ре­че­вые субъ­ек­ты вы­со­ких, ве­щаю­щих жан­ров — жре­цы, про­ро­ки, про­по­вед­ни­ки, су­дьи, во­ж­ди, пат­ри­ар­халь­ные от­цы и т. п. — уш­ли из жиз­ни. Всех их за­ме­нил пи­са­тель. Про­сто пи­са­тель, ко­то­рый стал на­след­ни­ком их сти­лей. Он ли­бо их сти­ли­зу­ет (то есть ста­но­вит­ся в по­зу про­ро­ка, про­по­вед­ни­ка и т. п.), ли­бо па­ро­ди­ру­ет (в той или иной сте­пе­ни). Ему еще нуж­но вы­ра­бо­тать свой стиль, стиль пи­са­те­ля. Для аэда, рап­со­да, тра­ги­ка (жре­ца Дио­ни­са), да­же еще для при­двор­но­го по­эта но­во­го вре­ме­ни эта про­бле­ма еще не су­ще­ст­во­ва­ла. Бы­ла им да­на и си­туа­ция: празд­ни­ки раз­но­го ро­да, куль­та, пи­ры. Да­же пред­ро­ман­ное сло­во име­ло си­туа­цию — празд­ни­ки кар­на­валь­но­го ти­па. Пи­са­тель же ли­шен сти­ля и си­туа­ции. Про­изош­ла пол­ная се­ку­ля­ри­за­ция ли­те­ра­ту­ры» (Из за­пи­сей 1970-1971 го­дов.— М.М.Бах­тин, Эс­те­ти­ка сло­вес­но­го твор­че­ст­ва. М., 1979, с. 336).

Иро­ни­че­ско­му сло­ву про­ти­во­пос­тав­ле­но у Бах­ти­на сло­во ав­то­ри­тар­ное.— «Сло­во с ос­вя­щен­ны­ми, не­при­ступ­ны­ми гра­ни­ца­ми и по­то­му инерт­ное сло­во с ог­ра­ни­чен­ны­ми воз­мож­но­стя­ми кон­так­тов и со­че­та­ний. Сло­во, тор­мо­зя­щее и за­мо­ра­жи­ваю­щее мысль. Сло­во, тре­бую­щее бла­го­го­вей­но­го по­вто­ре­ния, а не даль­ней­ше­го раз­ви­тия, ис­прав­ле­ний и до­пол­не­ний. Сло­во, изъ­я­тое из диа­ло­га (...). Это сло­во бы­ло рас­сея­но по­всю­ду, ог­ра­ни­чи­вая,на­прав­ляя и тор­мо­зя мысль и жи­вой опыт» (там же, с. 337).

До сих пор Бах­тин лишь опи­сы­вал и оп­ре­де­лял то, что пред­став­ля­лось ему как фак­ти­че­ская за­ко­но­мер­ность (хо­тя и здесь не скры­вал оце­ноч­ных сим­па­тий). Но вот он и впря­мую ста­вит оце­ноч­ный ак­цент.— «Не­до­пус­ти­мость од­но­тон­но­сти (серь­ез­ной). (...) На­си­лие не зна­ет сме­ха (...) Ин­то­на­ция ано­ним­ной уг­ро­зы в то­не дик­то­ра, пе­ре­даю­ще­го важ­ные со­об­ще­ния» (там же, с. 338).

Итак, иро­ни­че­ско­му сло­ву Бах­тин от­кры­то сим­па­ти­зи­ру­ет — ав­то­ри­тар­но­го же сло­ва не жа­лу­ет. По­след­нее, как вид­но из кон­тек­ста, по­ни­ма­ет­ся им как сло­во лю­бойав­то­ри­тар­ной куль­ту­ры (зна­чит, куль­ту­ры об­ще­ст­ва тео­кра­ти­че­ско­го или по­лис­но­го, им­пер­ско­го или дес­по­ти­че­ско­го, со­слов­но-мо­нар­хи­че­ско­го, или аб­со­лю­ти­ст­ско­го, на­ко­нец — иде­о­пар­то­кра­ти­че­ско­го). Яс­но, од­на­ко (в осо­бен­но­сти из при­ме­ра о дик­то­ре, пе­ре­даю­щем важ­ные со­об­ще­ния),— что эмо­цио­наль­ный Бах­тин от­тал­ки­ва­лся пре­ж­де все­го от по­след­нейиз на­зван­ных форм. А ведь сущ­ность этой по­след­ней фор­мы — не столь­ко ав­то­ри­таризм во­об­ще, сколь­ко на­силь­ст­вен­ная без­ду­хов­ностьэтой осо­бен­ной сис­те­мы. Со­зи­да­тель­ная твор­че­ская по­тен­ция этой осо­бен­ной сис­те­мы — ни­чтож­на. По­это­му, имен­но по­это­му со­вре­мен­ная иде­о­пар­то­кра­тия бо­ит­ся сме­ха, как бо­ит­ся во­об­ще лю­бых «по­эти­че­ских воль­но­стей». Но мно­гие преж­ние фор­мы ав­то­ри­та­риз­ма (в осо­бен­но­сти пат­ри­ар­халь­но-ре­ли­ги­оз­ные) не толь­ко не стра­да­ли бо­яз­нью смеш­но­го, но дей­ст­вен­но спо­соб­ст­во­ва­ли рас­про­стра­не­нию сти­хии сме­ха — ра­ди со­хра­не­ния здо­ро­во­го ба­лан­са об­ще­ст­вен­ных на­строе­ний. Бах­ти­ну бы­ло пре­вос­ход­но из­вест­но, что ос­мея­ние три­ум­ви­ра­то­ра, к при­ме­ру, но­си­ло ре­ли­ги­оз­но-ри­ту­аль­ные чер­ты. Древ­ние иран­цы не при­сту­па­ли к от­вет­ст­вен­ным пе­ре­го­во­рам без воз­лия­ний (на­вряд ли это при­вно­си­ло в про­це­ду­ру скуч­ную серь­ез­ность). В ан­тич­но­сти иро­ния бы­ла пол­но­прав­но при­зна­на тро­пом ри­то­ри­ки (ри­то­ри­че­ские жан­ры — вот уж по­ис­ти­не жан­ры ве­щаю­щие). Сред­не­ве­ко­вье зна­ло по­доб­ные же тра­ди­ции. В древ­но­сти по­за ока­ме­не­лой серь­ез­но­сти со­от­вет­ст­во­ва­ла эпо­хам упад­ка, но ни­как не рас­цве­та ав­то­ри­тар­ных со­ци­аль­но-куль­тур­ных об­ра­зо­ва­ний (а все со­ци­аль­но-куль­тур­ные об­ра­зо­ва­ния древ­но­сти, вклю­чая да­же афин­скую де­мо­кра­тию, бы­ли — по край­ней ме­ре, в идее сво­ей — ав­то­ри­тар­ны)... Ви­ди­мо, в соз­на­нии Бах­ти­на име­ла ме­сто абер­ра­ция, по­все­ме­ст­но рас­про­стра­нен­ная в на­ши дни и ос­но­ван­ная на не­хит­рой фор­му­ле «все­гда и всю­ду од­но и то же»: «муд­рость» от­ча­яв­ше­го­ся рас­суд­ка!.. Но по­зи­ция Бах­ти­на за­слу­жи­ва­ет осо­бо­го вни­ма­ния, по­то­му что, раз­де­ляя с млад­ши­ми со­вре­мен­ни­ка­ми од­ну и ту же ис­то­ри­ко-куль­тур­ную ошиб­ку, зна­ме­ни­тый уче­ный как бы осе­ня­ет сво­им ав­то­ри­те­том бунт про­тив ав­то­ри­та­риз­ма, под­во­дит серь­ез­ную на­уч­ную ба­зу под апо­ло­гию все­об­щей иро­нии. По­вто­рюсь: во всех слу­ча­ях эмо­цио­наль­ный им­пульс един, еди­на и оши­боч­ность оце­нок, вы­рос­ших на ос­но­ве это­го им­пуль­са. За­кон, вы­ве­ден­ный из на­блю­де­ний над на­шей со­вре­мен­но­стью,— с ма­ши­наль­ной пре­ду­бе­ж­ден­но­стью пе­ре­но­сит­ся на про­шлое. И об­рат­но: не­чет­кое осоз­на­ние раз­ли­чийв ис­то­ри­ко-куль­тур­ных об­ра­зо­ва­ни­ях ве­дет к обос­но­ва­нию, а за­тем — к оп­рав­да­нию — ны­неш­не­го куль­тур­но­го (в ча­ст­но­сти, по­эти­че­ско­го) упад­ка, в ко­неч­ном сче­те — к са­мо­оп­рав­да­нию.

По­это­му пред­став­ля­ет­ся лож­ной не толь­ко рет­ро­спек­тив­ная абер­ра­ция у Бах­ти­на. Удив­ля­ет и его оцен­ка со­вре­мен­нойкуль­ту­ры как иро­ни­че­ской по су­ще­ст­ву сво­ему, бо­лее то­го — как не­об­хо­ди­мо иро­ни­че­ской по ло­ги­ке про­цес­са (от от­дель­ных жан­ров — до язы­ка как об­ще­куль­тур­ной ос­но­вы). Удив­ля­ет — ибо, ес­ли об ушед­ших от нас эпо­хах мож­но су­дить, ря­дить и спо­рить, ос­но­вы­ва­ясь на про­ти­во­ре­чи­вых ис­точ­ни­ках, то ведь на­ша эпо­ха — вся пе­ред на­ши­ми гла­за­ми, на все ла­ды зве­нит в ушах и с не­дву­смыс­лен­ной ося­за­тель­но­стью бе­рет за гор­ло... При­хо­дит­ся в от­вет Бах­ти­ну при­вес­ти не­сколь­ко про­стых, но су­ще­ст­вен­ных возра­же­ний.

1. Бах­тин, по­хо­же, опо­здал со сво­ей оцен­кой на сто­ле­тие-дру­гое: по край­ней ме­ре, для той об­ста­нов­ки, в ко­то­рой са­мо­му ему при­шлось не­сколь­ко де­ся­ти­ле­тий жить и ра­бо­тать (под уг­ро­жаю­щие ру­ла­ды ра­дио­транс­ля­то­ра). В ос­но­ве «па­ни­ро­ни­че­ской» кон­цеп­ции Бах­ти­на сто­ит фи­гу­ра ос­нов­но­го «ре­че­во­го субъ­ек­та»: про­сто пи­са­тель(в от­ли­чие от «ве­щаю­ще­го» про­ро­ка, про­по­вед­ни­ка и т. д.). Фи­гу­ра та­кая и вправ­ду су­ще­ст­во­ва­ла. И яви­лась она не на пус­том мес­те.

Про­сто пи­са­тель— ге­рой но­во­го вре­ме­ни, вы­ра­зи­тель ев­ро­пей­ских тен­ден­ций воз­ро­ж­де­ния и про­све­ще­ния. Он — дея­тель ав­то­ном­ной куль­ту­ры, свое­об­раз­ный уча­ст­ник уг­луб­лен­но­го раз­де­ле­ния тру­да, пол­но­прав­ное ча­ст­ное ли­цо,— тип, окон­ча­тель­но вы­явив­ший­ся в XIX ве­ке.

Ав­то­но­ми­за­ция куль­ту­ры, уг­луб­лен­ное раз­де­ле­ние тру­да и от­чу­ж­де­ние ин­ди­ви­да со­про­во­ж­да­ли ут­ра­ту че­ло­ве­ком куль­тур­ной ос­но­вы (в сред­ние ве­ка про­ни­зы­вав­шей и скре­п­ляв­шей са­мые раз­лич­ные сфе­ры че­ло­ве­че­ской дея­тель­но­сти). Па­рал­лель­но ут­ра­чи­ва­лось и то, что Бах­тин обоб­щен­но име­ну­ет пи­ром(т. е., празд­ни­ки, тес­но свя­зан­ные с тем же куль­том). Так, рез­кое со­кра­ще­ние празд­нич­ных дней в го­ду и од­но­сто­ро­нее вос­хва­ле­ние про­из­во­ди­тель­но­го тру­да — су­ще­ст­вен­ней­шие по­ло­же­ния в про­грам­ме каль­ви­ни­ст­ской Ре­фор­ма­ции. С дру­гой сто­ро­ны, про­цесс этот по­ло­жи­тель­нопод­дер­жи­вал­ся ук­ре­п­ле­ни­ем со­ци­аль­но-ма­те­ри­аль­но­го по­ло­же­ния ин­ди­ви­да, в на­деж­ном юри­ди­че­ском ог­ра­ж­де­нии рос­ла его жи­тей­ская са­мо­стоя­тель­ность. И в XIX ве­ке (воз­мож­но, сле­ду­ет сю­да при­плю­со­вать и на­ча­ло ны­неш­не­го: в осо­бен­но­сти это вер­но для Рос­сии) про­цесс этот дос­тиг куль­ми­на­ции.

Бла­го­об­раз­ный XIX век... но, как по­ка­за­ла в даль­ней­шем ис­то­рия, бла­го­об­ра­зие это ока­за­лось не­стой­ким и ма­ло чем га­ран­ти­ро­ван­ным.

Вот имен­но к не­му-то, к де­вят­на­дца­то­му — но ни­как не к ны­неш­не­му, не к на­ше­муны­неш­не­му — сто­ле­тию и ап­пе­ли­ру­ет (соз­на­тель­но или бес­соз­на­тель­но) Ми­ха­ил Бах­тин. От­ту­да (не­от­ку­да боль­ше!) яви­лась и пред­ста­ла его во­об­ра­же­нию фи­гу­ра про­сто пи­са­те­ля,— и уче­ный за­лю­бо­вал­ся этой фи­гу­рой в ее сво­бод­ном оди­но­че­ст­ве. Со­чи­ни­тель, кров­но ни с кем не свя­зан­ный, ни­ка­ким ав­то­ри­те­том не под­дер­жи­вае­мый,— за­то ни от ко­го и не за­ви­ся­щий. По­став­щик то­ва­ра сре­ди по­став­щи­ков то­ва­ров — но и вла­сте­лин об­ра­зов, яв­ляю­щих­ся ему в ми­ги оза­ре­ний... Без­о­руж­ный — но воо­ру­жен­ный иро­ни­ей, воз­вы­шаю­щий его над жал­ким ми­ром и над са­мим со­бою.

Что, од­на­ко, дал нам ны­неш­ний, по­тря­сен­ный ми­ро­вы­ми вой­на­ми и то­таль­ны­ми со­ци­аль­ны­ми экс­пе­ри­мен­та­ми, век? Он дал нам кар­ти­ну, гля­дя­щуюся па­ра­док­саль­но.

Вот За­пад: об­ще­ст­во как-ни­как бо­лее тра­ди­ци­он­ное, не­же­ли на­ше. Ка­за­лось бы, там и фи­гу­ра «про­сто пи­са­те­ля» мог­ла и долж­на бы­ла со­хра­нить­ся в бо­лее чис­том, не­же­ли у нас, ви­де? — ни­чуть не бы­ва­ло. Как не­стой­ким ока­за­лось бла­го­об­ра­зие XIX сто­ле­тия,— так не­стой­ка ны­неш­няя срав­ни­тель­ная тра­ди­ци­он­ность за­пад­но­го об­ще­ст­ва, в осо­бен­но­сти же — его куль­ту­ра. Пи­са­тель За­па­да (обоб­щен­но-ти­пи­че­ский, ра­зу­ме­ет­ся) по доб­рой во­ле не же­ла­етос­та­вать­ся «про­сто пи­са­те­лем». Ге­рой Бах­ти­на в без­на­деж­ном мень­шин­ст­ве; он, как пра­ви­ло, ис­по­ве­ду­ет ма­ло­поч­тен­ные (с точ­ки зре­ния ин­тел­ли­гент­ско­го боль­шин­ст­ва) кон­сер­ва­тив­ные взгля­ды. При­мер — Бор­хес. «Ле­вое» же боль­шин­ст­во, как буд­то бе­сов­ской го­ряч­кой одер­жи­мое, так и рвет­ся — во­пре­ки Бах­ти­ну!— в оче­редь за под­держ­кой ав­то­ри­те­та (вне­по­лож­но­го куль­ту­ре и уж не­пре­мен­но «про­грес­сив­но­го»: ка­кой-ни­будь ре­во­лю­ци­он­ной пар­тии, ли­бо аб­ст­ракт­ных «на­род­ных масс», ли­бо мо­ло­де­жи и т. д.). А не на­хо­дят ав­то­ри­тет­но­го дру­га — так на­хо­дят (не­на­ви­деть — ку­да про­ще, чем лю­бить!) ав­то­ри­тет­но­го вра­га. И вот Мар­кес (это — про­сто пи­са­тель? а ведь пи­са­тель не­дур­ной...) за­яв­ля­ет гор­до, что бро­са­ет пе­ро до тех пор, по­ка не сверг­нут Пи­но­че­та. И вот Кор­та­сар — то­же не по­след­ний пи­са­тель! — убе­ж­да­ет Мар­ке­са вер­нуть­ся к ли­те­ра­ту­ре: за­чем бы вы ду­ма­ли? что­бы ос­тать­ся вер­ным пи­са­тель­ско­му при­зва­нию? — нет, но по­то­му, что это боль­ше спо­соб­ст­во­ва­ло бы свер­же­нию Пи­но­че­та! Но де­ло да­же не в этих го­лых дек­ла­ра­ци­ях; тен­ден­ция мно­го глуб­же и ор­га­нич­ней. Ведь и на жан­ро­вом, на­при­мер, уров­не за­пад­ная ли­те­ра­ту­ра — во мно­гих ве­ду­щих на­прав­ле­ни­ях ее — стре­мит­ся к до­ку­мен­та­ли­сти­ке... Не си­дит­ся за­пад­но­му «про­сто пи­са­те­лю» за пись­мен­ным сто­лом. А под­час, те­ряя рас­су­док, на­чи­на­ют за­ви­до­вать «за­бо­те», про­яв­лен­ной по от­но­ше­нию к пи­са­те­лям в СССР (не со­об­ра­жая, что это — за­висть не­за­ви­си­мо­го че­ло­ве­ка к че­ло­ве­ку под­ку­п­лен­но­му...).

Иное де­ло — у нас. У нас ли­те­ра­ту­ра (как и вся куль­ту­ра) де­лит­ся на две, так ска­зать, зо­ны: ав­то­ри­тет­ная офи­ци­аль­ная — и по­дав­ляе­мая не­за­ви­си­мая. Обе вы­де­лить из сво­их ря­дов «про­сто пи­са­те­ля» не в со­стоя­нии: од­на не же­ла­ет, а вто­рая не мо­жет.

Офи­ци­аль­ный пи­са­тель ни­ко­им об­ра­зом не уме­ща­ет­ся в за­дан­ные Бах­ти­ным рам­ки «пи­са­те­ля без сти­ля и си­туа­ции». За ним — культ, а он — по пре­иму­ще­ст­ву слу­жи­тель это­го куль­та, хо­тя и без­ду­хов­но­го. В со­пос­тав­ле­нии со схе­мой Бах­ти­на ему при­ста­ло сред­нее по­ло­же­ние ме­ж­ду «жре­цом» и «при­двор­ным по­этом но­во­го вре­ме­ни»; под­час вы­па­да­ет на его до­лю и роль су­дьи. «Слу­же­ние» здесь во­все не ме­та­фо­рич­но: пи­са­тель пи­шет на за­дан­ную те­му, в за­дан­ном то­не, с за­дан­ны­ми вы­во­да­ми, он за­се­да­ет на ри­ту­аль­ных со­б­ра­ни­ях, ему пред­пи­са­но ри­ту­аль­ное вос­хва­ле­ние во­ж­дей и еди­но­мыш­лен­ни­ков, а так­же ри­ту­аль­ная трав­ля про­тив­ни­ков. Куль­то­вым си­туа­ции со­от­вет­ст­ву­ют и «пи­ро­вые»: празд­ни­ки раз­но­го ро­да (хо­тя их чис­ло — впол­не в ду­хе каль­ви­ни­ст­ской тра­ди­ции! — силь­но уре­за­но): юби­леи, че­ст­во­ва­ния, бан­ке­ты. Празд­ни­ки так­же тре­бу­ют лич­но­го и твор­че­ско­го пи­са­тель­ско­го уча­стия. Не­хит­рое де­ло — по­сме­ять­ся над эти­ми ри­туа­ла­ми; пло­до­твор­ней, од­на­ко, бы­ло бы рас­смот­реть их во вре­мя при­су­щей сис­те­ма­тич­но­сти и тща­тель­но­сти, да­бы по­нять: ка­ким об­ра­зом ро­ди­лась и вы­жи­ла зло­ве­щая не­по­бе­ди­мость. Офи­ци­аль­но­му пи­са­те­лю при­су­ще един­ст­во сти­ля и си­туа­ции: он соз­на­ет это един­ст­во; он да­ле­ко не все­гда глуп; по­рой он по-сво­ему про­зор­лив. Вот один из адеп­тов куль­та — Фе­ликс Куз­не­цов — за­ме­ча­ет точ­но, что глав­ное в ли­те­ра­ту­ре — «...про­бле­ма пи­са­тель­ской по­зи­ции, а так­же про­бле­ма це­ло­ст­но­го взгля­да ли­те­ра­ту­ры на жизнь, вклю­чаю­ще­го в се­бя как сфе­ру гра­ж­дан­скую, так и сфе­ру ча­ст­ную» («ЛГ» 3.XII.1980, c. 4). Об­лик Ф. Куз­не­цо­ва ясен дос­та­точ­но, что­бы не со­мне­вать­ся, ка­кую та­кую по­зи­цию под­ра­зу­ме­ва­ет этот дея­тель. Од­на­ко, сно­ва же: не­труд­но со смеш­ком от­мах­нуть­ся от это­го, но по­лез­нее — по­раз­мыс­лить над тою же­лез­ной по­сле­до­ва­тель­но­стью, с ка­кой этот и дру­гие «пи­са­те­ли» про­во­дят свою ли­нию. Без­ду­хов­ность и про­даж­ность этой куль­ту­ры, ввер­гаю­щие ее в ни­что­же­ст­во, не мо­гут не от­тал­ки­вать; но не­воз­мож­но, увы, от­ри­цать сам факт по­бе­до­нос­но­го су­ще­ст­во­ва­ния этой ущерб­ной куль­ту­ры... Со­вет­ский пи­са­тель умыш­лен­но не же­ла­ет быть «про­сто пи­са­те­лем». В этом он по­до­бен за­пад­но­му кол­ле­ге, хо­тя «сти­ле­об­ра­зую­щие» си­туа­ции у них раз­лич­ны.