Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Он вы­шел пять ми­нут на­зад,

По­шел ку­пить та­бак...

Ни од­но, мо­жет быть, про­из­ве­де­ние Га­ли­ча так пол­но не рас­кры­ва­ет его по­эти­ки, как «Ко­ро­ле­ва ма­те­ри­ка» — пес­ня про Бе­лую Вошь.

Не­ров­ный доль­ник, па­ры строк риф­му­ют­ся че­рез од­ну, текст изо­би­лу­ет по­вто­ра­ми, встав­ные сю­же­ты и от­дель­ные под­роб­но­сти из­бы­точ­ны. Связь ме­ж­ду час­тя­ми под­черк­ну­то гру­ба («го­во­рят, что...» — «а еще го­во­рят...»). Но в раз­ма­ши­стой не­бреж­но­сти ис­пол­не­ния как раз и во­пло­ща­ет­ся мас­штаб­ность за­мыс­ла.

Для за­ру­беж­но­го из­да­ния бы вы­бран со­кра­щен­ный ва­ри­ант тек­ста бал­ла­ды. Га­лич, воз­мож­но, сам был сму­щен не­ко­то­ры­ми длин­но­та­ми и по­вто­ра­ми. Стран­ное де­ло: этот-то со­кра­щен­ный текст ка­жет­ся — в от­ли­чие от про­стран­но­го! — за­тя­ну­тым. То есть из­бы­точ­ность об­раз­ная и сю­жет­ная — не­отъ­ем­ле­мое со­дер­жа­тель­ное свой­ст­во этой бал­ла­ды.

А ведь та­кая из­бы­точ­ность, щед­рость изо­бра­жае­мо­го, та­кой взгляд на бы­тие — с точ­ки зре­ния как бы са­мо­го бы­тия, лю­бую­ще­го­ся со­бой,— есть чер­та древ­не­го эпо­са, стиль «Илиа­ды»! Но пе­ред на­ми ла­гер­ный ад, и это — эпос на­из­нан­ку, ад­ский эпос, эпос не­бы­тия. Бы­тие эпо­са лю­бу­ет­ся со­бой. Не­бы­тие у Га­ли­ча ужа­са­ет­ся са­мо­му се­бе.

Вот и за­ин­те­ре­со­ван­ный со­вре­мен­ник сви­де­тель­ст­ву­ет: «Для нас... Га­лич ни­как не мень­ше Го­ме­ра. Ка­ж­дая его пес­ня — это Одис­сея, пу­те­ше­ст­вие по ла­би­рин­там ду­ши со­вет­ско­го че­ло­ве­ка» (см. А. Га­лич. Ко­гда я вер­нусь. Пол­ное со­б­ра­ние сти­хов и пе­сен. Франк­фурт-на-Май­не, 1981, с. 8). Срав­не­ние с Го­ме­ром все­гда не­кор­рект­но, од­на­ко и мы — срав­ним­ся ли с вои­на­ми, слу­ша­те­ля­ми аэда? Так что про­пор­ция со­блю­де­на. Эпос не­бы­тия на­сле­ду­ет сол­неч­но­му эпи­чес­ко­му бы­тию.

И как под­роб­но вы­пи­сан щит Ахил­ла, при­чем изо­бра­же­ния на щи­те вы­рас­та­ют до це­ло­го кос­мо­са,— так ло­зунг «Сла­ва тру­ду!», ко­щун­ст­вен­но зву­ча­щий на ши­ро­те ГУ­ЛАГа, по­вто­ря­ет­ся и пе­ре­ос­мыс­ли­ва­ет­ся в бал­ла­де, по­во­ра­чи­ва­ясь к слу­ша­те­лю или чи­та­те­лю раз­ны­ми свои­ми гра­ня­ми.

Го­во­рят, что од­на­ж­ды, в три­дцать седь­мом,

В том са­мом ли­хом го­ду,

Ко­гда в тай­ге на всех язы­ках

Про­кри­ча­ли «Сла­ва тру­ду!»,

Ко­гда при­зва­ла на­род Ко­лы­ма

К доб­ле­ст­но­му тру­ду,

И но­ча­ми по­кой­ни­ков в шта­бе­ля

Ук­ла­ды­ва­ли на льду,

Ко­гда по­кря­ки­ва­ла тай­га

От доб­ле­ст­но­го тру­да...

Раз­во­ра­чи­ва­ет­ся жут­кий кос­мос: от спя­щих со­бак, та­чек и ло­пат на сне­гу — до пла­не­ты Марс с уст­рем­лен­ны­ми к ней выш­ка­ми. В этом кос­мо­се тво­рит­ся страш­ное и смеш­ное, же­ст­кое и не­при­стой­ное. Гиб­нет оче­ред­ной на­чаль­ник,—

...И всю ночь, го­во­рят, над зо­ною плыл

Про­тяж­ный и страш­ный вой.

Его на­шли в од­ном са­по­ге,

И от стра­ха — рот до ушей,

И на вздув­шей­ся шее ту­гой пет­лей

Удав­ка из бе­лых вшей...

Ис­то­ри­че­ские и жи­тей­ские со­бы­тия по­лу­ча­ют урод­ли­во-фан­та­сти­че­ское ис­тол­ко­ва­ние, и пер­во­при­чи­ной их, «по­ве­ли­тель­ни­цей зэ­ка», «ко­ро­ле­вой Ма­те­ри­ка» вы­сту­па­ет — Бе­лая Вошь.

...Но мы-то зна­ем, кто вел нас в бой

И кто про­во­жал на смерть!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А это су­ме­ет лю­бой ду­рак —

По за­ду вка­тить рем­нем,

А это су­ме­ет лю­бой ду­рак —

Па­лить в без­о­руж­ных всласть!

Но мы-то зна­ем, ка­кая власть

Бы­ла и вза­прав­ду власть!

Те­перь «вы­яс­ня­ет­ся», что пер­во­при­чи­ной тер­ро­ра, вра­нья и хо­зяй­ст­вен­но­го раз­ва­ла был не толь­ко и не столь­ко Ста­лин (и да­же не Ка­га­но­вич), сколь­ко сис­те­ма. Ко­манд­но-ад­ми­ни­ст­ра­тив­ная сис­те­ма, объ­яс­ня­ют уче­ные. Бе­лая Вошь, ут­вер­ждал по­эт.

Алек­сандр Га­лич был од­ним из соз­да­те­лей то­го ли­те­ра­тур­но­го про­цес­са, по за­ко­нам ко­то­ро­го «Эри­ка» бе­рет че­ты­ре ко­пии, вот и все! А это­го дос­та­точ­но!» Те­перь твор­че­ст­во Га­ли­ча дос­туп­но ши­ро­чай­шей ау­ди­то­рии. Мно­гое из то­го, о чем пел Га­лич, пе­ре­ста­ло быть во­ен­ной тай­ной. Но пе­ре­ста­ло ли су­ще­ст­во­вать?

Да и мы са­ми — раз­ве со­всем уж не «та­кие не­стер­пи­мо ра­жие и та­кие, в сущ­но­сти, при­мер­ные»?

И по-преж­не­му «вер­ту­хае­во се­мя» ще­го­ля­ет на­ро­до­лю­би­ем, за­иг­ры­ва­ет с му­жич­ком: «А что зу­бы под­чис­тую — тю-тю, так, вер­но, спья­ну об­ло­мал об ку­тью!» — И по-преж­не­му не­слыш­но ог­ры­за­ет­ся кре­сть­я­нин: «Мне б с то­бой не в бе­се­ду, мне б те­бя на ро­га! Мне бы зу­бы, да не­ту! Зна­ешь сло­во «цын­га»?»

И слу­ча­ет­ся сно­ва, что «над гро­бом ста­ли ма­ро­де­ры и не­сут по­чет­ный... Ка-ра-ул!»

Ци­ти­ро­вать эту эн­цик­ло­пе­дию со­вет­ской жиз­ни мож­но до бес­ко­неч­но­сти.

...Не­за­дол­го до смер­ти, как бы воз­вра­ща­ясь к чис­то­му по­эти­че­ско­му ис­то­ку, Га­лич гру­стил:

... и опять на­чи­на­ет­ся дет­ст­во,

пах­нет мок­рой тра­вой

и ма­хо­роч­ным ды­мом жи­лья...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

про­дол­жа­ет­ся боль.

по­то­му что ей не­ку­да деть­ся,

воз­вра­ща­ет­ся ве­че­ром ве­тер

на кру­ги своя.

И воз­вра­ща­ет­ся ве­тер. «Ко­гда я вер­нусь...» И воз­вра­ща­ет­ся Га­лич. Что­бы ни­ко­гда не воз­вра­ща­лось от­толк­нув­шее по­эта вре­мя, ос­тав­шись в ис­то­рии по­эзии его вре­ме­нем.

Ян­варь 1989