Анатомия Меланхолии

Русский перевод латинских фраз заключен в квадратные скобки. При этом перевод может либо следовать за переводимым текстом (в этом случае точка, обозначающая конец фразы, ставится внутри скобок), либо разбивать его (если переводится часть фразы — тогда точка относится к латинскому тексту и ставится за закрывающейся скобкой).

В редких случаях Бертон давал подстрочные примечания на английском языке. Иногда в пределах одной фразы он переходил с одного языка на другой. Большинство англоязычных примечаний были переданы А. Г. Ингером на русском языке, что вполне естественно. Отдельные слова были оставлены на английском языке, однако никакого особого значения они не имели, и поэтому в данном издании все англоязычные примечания Бертона даны на русском языке. При этом они, в отличие от латинского текста, курсивом не выделяются. В случае необходимости в угловых скобках дается английский вариант слова.

Иногда перевод сопровождается какими-либо комментариями самого А. Г. Ингера, которые он считал нужным дать именно в подстрочных, а не в концевых примечаниях.

А.Г. Ингер не успел определиться с тем, как отграничить перевод от комментария. Он склонялся к тому, чтобы поместить комментарии в круглые скобки, что частично и было сделано. Однако в значительной части текста комментарии вообще никак не были отделены от перевода (хотя изредка они сопровождались инициалами. — А.И.) и фактически сливались с ним, поэтому при редактировании необходимо было четко их разграничить. Это и было сделано с использованием угловых скобок. В такие скобки заключены и комментарии А. Г. Ингера, и дополнения и уточнения к переводу. Это потребовало тщательной сверки перевода с оригиналом, в результате чего все русские слова в переводе и другие элементы текста (например, номера стихотворных строк, фамилии переводчиков и т. д.), не имеющие соответствия в латинском оригинале, были помещены в угловые скобки. Текст, заключенный в угловые скобки, в зависимости от смысловых и грамматических обстоятельств может либо вкрапливаться в латинский текст, либо следовать за ним, либо разбивать русский перевод (и тогда угловые скобки оказываются внутри квадратных), либо располагаться после него. При этом размещение знаков препинания (точки, запятые) относительно угловых и квадратных скобок (до них, после них, между ними) определяется тем, к какой фразе или части фразы эти знаки относятся.

Введение в текст угловых скобок потребовало и упоминания о них в Предуведомлении переводчика, и такое упоминание было внесено в текст.

Затекстовые (концевые) примечания. Для обозначения ссылок на концевые примечания используются цифровые индексы. В рукописи А. Г. Ингера в качестве таких индексов использовались арабские цифры. Однако, поскольку отдельная нумерация (каждый раз начинавшаяся с «1») использовалась для примечаний к содержанию фронтисписа, к стихотворному обращению «Демокрит Младший к своей книге» и к основному корпусу текста («Демокрит Младший — читателю» и Первая часть), имело место дублирование индексов, создававшее некоторые проблемы для перекрестных ссылок. Поэтому было принято решение, сохраняя сквозную нумерацию основного текста арабскими цифрами (примечания 1—1215), дать сквозную индексацию всех вводных разделов, предшествующих введению «Демокрит Младший — читателю», посредством римских цифр (примечания I—VII).

В концевых примечаниях обычно повторяется та часть фразы, к которой относится примечание (она выделена курсивом), иногда дается только определяемое имя или понятие, бывает и так, что фрагмент текста, если в нем нет необходимости, не воспроизводится. Следует иметь в виду, что часть концевых примечаний относится не к основному тексту, а к маргинальным примечаниям самого Бертона. При этом индекс концевого примечания А. Г. Ингер располагал не в массиве подстрочных примечаний, а в основном тексте, после знака подстрочной сноски. Мы не стали менять эту схему индексации, поскольку перенос знаков сноски в подстрочные примечания нарушил бы последовательность их размещения. Так что, если читателю покажется, что то или иное концевое примечание не связано с текстом, следует просто перевести взгляд на подстрочное примечание, обозначенное соответствующим буквенным индексом. В ряде случаев в концевых примечаниях прямо указано: «В маргиналиях Бертоном упоминается...»

В концевых примечаниях квадратные скобки не имеют какого-либо самостоятельного значения, а используются для того, чтобы отграничить вкрапления в текст, уже заключенный в круглые скобки.

С сожалением вынужден констатировать, что, возможно, какая-то часть опечаток в тексте в силу его чрезвычайной сложности осталась незамеченной, — за что приношу свои извинения читателю.

В заключение приведу фразу из послесловия, написанного А.Г. Ингером к публикации фрагмента перевода в журнале «RuBriCa»: «Прекрасно сознавая неполноту и незавершенность, а иногда, возможно, и в чем-то ошибочность моего комментария как к маргиналиям, так и ко всему тексту в целом, я тем не менее убежден в правильности того вывода, к которому пришел в ходе своей работы: успех на этом пути ожидает того, кто соединит в данном случае труд переводчика не только с усилиями комментатора, но и с текстуальным сличением и сопоставлением использованных Бертоном литературных и иных источников...» [33] И сегодня, когда эта книга увидела свет, мы можем сказать: успех пришел к Айзику Геннадьевичу Ингеру — Переводчику, Комментатору, Филологу.

33

Ингер А.От переводчика и комментатора // RuBriCa (The Russian & British Cathedra). 1997. Вып. 2. С. 224.

В.М. Быченков

Роберт Бертон.

Портрет кисти Гилберта Джексона (Административный корпус Брэйзноз-колледжа).

Подпись: «Aetatis suae 62, 1635» («В возрасте 62 лет, 1635»)

СОДЕРЖАНИЕ ФРОНТИСПИСА {I}

Фронтиспис (издание 1632 года)

Здесь разные представлены картины, Но все они по замыслу едины.

I

Вот старый Демокрит в древесной сени Сидит на камне с книгой на коленях. Вокруг ты зришь висящих средь ветвей Собак и кошек и иных зверей, Которых он вскрывал, дабы найти, Где черной желчи сходятся пути. А над его главой — небесный житель Сатурн: он Меланхолии властитель.

II

Налево — Ревность. Схожи как две капли С натурой Зимородок, Лебедь, Цапля. Еще ты видишь: с петухом петух Дерутся; видишь также двух Быков — они, Венере в угожденье, Сошлись друг с другом в яростном сраженье. Но то лишь символы, представленные нам, Об остальном догадывайся сам.

III

А справа — Одиночество. И зрится Здесь кошка, спящий Пес, Олень и Оленица; В пустыне Зайцы, Кролики бегут; Мышей летучих, Сов ты видишь тут, Они укрылись в зарослях густых, В печальном мраке еле видно их. Здесь все начертано как будто впору, А если нет, не мне пеняй — граверу.

IV

А слева ниже, стоя под колонной, Понурив голову, Любовник томный, Картинно руки на груди скрестив, Слагает новой песенки мотив. Вокруг ты видишь книги, лютню — это Его тщеславья верные приметы. И если мало этого всего, То сам портрет заканчивай его.

V

Напротив — Ипохондрик нам явился. Он в тяжкой грусти на руку склонился; В желудке ветры так вредят ему, Что знает только Бог. И потому Он пузырьков и банок целый воз Сегодня от аптекаря принес. А в небесах Сатурна рокового Начертанные знаки видны снова.

VI

Стоящим на коленях Суевера Ты ниже зришь. Его терзаний мера Полна. Он весь в молитвах и постах, И то живет надежда в нем, то страх: Он больше в адский огнь попасть боится, Чем жаждешь ты на небе очутиться. Увы, беднягу этого мне жаль. Какие звезды шлют ему печаль?

VII

А справа здесь изображен несчастный Безумец. Взглядом и лицом ужасный Нагой, цепями скован, он лежит И громко в исступлении рычит. Ты присмотрись к нему: не сам ли ты Имеешь в гневе сходные черты? И если б с вас портреты написали, То разница была бы велика ли?

VIII–IX

Еще на двух картинках — Чемерица И Огуречник — среди трав царицы, От меланхолии они очистят кровь И сердце бодрым, душу ясной вновь Нам сделают; от смутных помрачений Избавят мозг. Да, лучше нет растений Из тех, что сотворил для нас Господь, Дабы недуги наши побороть.

X

А чтоб закрыть пробел внизу страницы, Портрету Автора пришлось здесь поместиться, В одежде той, что носит он всегда, Но это только внешность, господа, А душу Автора искусство, без сомненья, Не может начертать — она в его твореньях. Не гордость, не тщеславие пустое (Хоть за другими водится такое). Подвигли автора портрет свой дать — Издатель здесь велел его нарисовать. Засим не смейтесь попусту и не злословьте, А лучше благодарность приготовьте, Поскольку как ты обойдешься с кем, Так он тебе ответит точно тем. А посему с приязнью зри сюда, И все тебе понравится тогда. Надеюсь, ты всегда мне будешь другом, Прощай, Читатель, я к твоим услугам!

I

Фронтиспис впервые появился в издании 1628 года; он был выполнен Кристофом Ле Блоном, родившимся и умершим во Франкфурте (1600?–1664); возможно, он приезжал в Англию, где жил его брат. Его фамилия обозначена в самом низу справа под выходными данными издания. Что же до стихотворного пояснения к фронтиспису, то оно появилось лишь в следующем издании 1632 года и, судя по всему, принадлежит перу Бертона. Комментаторы последнего шеститомного оксфордского издания, служащего для меня в некоторых отношениях (особенно текстуальных) наиболее авторитетным источником, указывают, ссылаясь на своих предшественников, на наличие расхождений между стихотворным пояснением и тем, что изображено на гравюре. Помимо этого многие исследователи обращали также внимание на астрологические знаки, присутствующие почти на каждом изображении фронтисписа: так, на самом верху, над изображением Демокрита помещен знак Сатурна, этот же знак начертан и над фигурой ипохондрика, что согласно астрологическим представлениям вполне объяснимо, однако, как указывается в оксфордском комментарии, рядом со знаком Венеры над изображением влюбленного соседствуют почему-то едва ли здесь уместные астрологические знаки аспекта в 60 градусов, третного аспекта и противостоящих друг другу аспектов (см. прим. 33); точно так же трудно понять, почему над изображением суеверного помещены знаки Марса, Меркурия и Луны. Возможно, предполагают комментаторы, художник просто хотел показать этим, насколько расположение планет влияет на возникновение меланхолии.

Что же касается смысла отдельных рисунков фронтисписа, то, поясняя во второй строфе верхний левый, подписанный словом «ревность» рисунок, Бертон указывает на изображенных там зимородка, лебедя и цаплю, а также петухов-соперников и теснящих друг друга быков; он, конечно, прекрасно знал строки из не раз цитируемых им в своей книге «Георгик» Вергилия о ревущих быках, ранящих друг друга из-за самки и обливающихся черной кровью (III, 212–223. — КБ). Однако никаких быков и петухов там нет, почему? В конце третьей строфы своего пояснения автор говорит, что, если на фронтисписе не все изображено так, как должно быть, следует винить не его, а гравера. Возможно, художнику было дано предварительное описание содержания отдельных рисунков, желательных для Бертона и характеризующих отдельные человеческие эмоции и психологические состояния, а также символизирующих их предметов и животных, но Ле Блон осуществил это по-своему. Что до зимородка, то Бертон, судя по всему, имел в виду греческий миф о безмерно любивших друг друга супругах Кеике и Алкионе; когда Кеик не вернулся из морского путешествия, Алкиона бросилась в море; боги превратили их потом в птиц, чьи жалобные крики словно выражали страдания супругов; однако по другому варианту мифа Кеик и Алкиона так возгордились своим счастливым союзом, что стали равнять себя с богами, за что их и превратили в птиц. Возможно, зимородок символизирует слепую любовь или чрезмерность в чувстве. О ревнивом нраве лебедя Бертон пишет в Третьей части своей книги, там же идет речь и о цапле — она символ ревнивой подозрительности, поскольку, охотясь за рыбами, беспрестанно оглядывается по сторонам.

Любопытное наблюдение сделали комментаторы оксфордского издания относительно того, как изображен на фронтисписе влюбленный: его поза совпадает с той, которую описывает паж Мотылек в комедии Шекспира «Бесплодные усилия любви»: «...шляпу надвинуть на глаза, как навес на окна лавки, руки скрестить на вашем обвислом камзоле, как кролик лапки на вертеле…» (III, 1); от себя прибавлю — трудно сказать, помнил ли автор или художник эти слова, но тот же Мотылек в другой сцене на вопрос своего господина: «Мальчик, в чем выражается меланхолия великого духом человека?», отвечает: «Главным образом в том, что у него грустный вид». — «Но разве грусть и меланхолия, — вопрошает господин, — не одно и то же, дорогое дитя?» (I, 2); а посему за то, что Бертон читал эту комедию, пожалуй, можно поручиться.

Если можно понять, почему в связи с меланхолией на фронтисписе изображены влюбленный, суеверный и ипохондрик, то труднее связать с ней впавшего в безумие маньяка; что же до растений, расположенных в самом низу, — чрезвычайно рекомендовавшегося в те времена огуречника, а тем более чемерицы (строфа VIII, IX), еще в античной древности почитавшейся незаменимым снадобьем при душевных расстройствах, многократно упоминающейся, например, в стихах Горация и в книге самого Бертона, — то их изображение здесь вполне оправдано. На том же фронтисписе впервые появился и портрет самого Бертона, где он изображен более молодым, нежели в последующих изданиях, и без головного убора.

Полное название книги на фронтисписе гласит: «Анатомия Меланхолии. Что это такое, со всякого рода вызывающими ее причинами, симптомами и различными способами исцеления от нее, в трех частях с составляющими их несколькими разделами, главами и подразделами, философски, медицински и исторически объясненными и разбавленными Демокритом Младшим. Вместе с сатирическим предисловием, споспешествующим последующему трактату. Четвертое издание, исправленное и дополненное автором. Или стремится поэт к услаждению, или же к пользе», — таким девизом, почерпнутым из «Послания к Пизонам» («Наука поэзии») Горация (II, 233), Бертон завершает представление своей книги. Следует отметить, что в предыдущих изданиях книги девиз был другой — «Все чужое и все мое»; этот девиз Бертон приписывает Макробию (см. прим. 48). Более подробные сведения о фронтисписе можно найти в специально посвященной ему работе: Hind A. M. History of Engraving and Etching. Boston, 1927. Перевод стихотворного пояснения к фронтиспису выполнил для настоящего издания А. И. Горшков.

ПОСВЯЩЕНИЕ ЛОРДУ БЕРКЛИ

HONORATISSIMO DOMINO,

NON MINUS VIRTUTE SUA,

QUAM GENERIS SPLENDORE,

ILLUSTRISSIMO,

GEORGIO BERKELEIO,

militi de Balneo, baroni de Berkeley, Moubrey, Segrave, d. de Bruse,

domino suo multis nominibus observando, hanc suam

MELANCHOLIAE ANATOMEN,

iam sexto revisam, d. d. DEMOCRITUS JUNIOR [34]

34

Высокопочтенному лорду Джорджу Беркли, кавалеру ордена Бани, барону Беркли, Моубрея и Сигрейва, лорду Брюсу, за его личные добродетели в неменьшей мере, сколь и за блеск его родословной, его Светлости, заслуживающему уважения по многим причинам, доктор богословия Демокрит Младший посвящает свою в шестой раз отредактированную «Анатомию Меланхолии».

DEMOCRITUS JUNIOR AD LIBRUM SUUM

Vade, liber, qualis, non ausim dicere, felix, Te nisi felicem fecerit Alma dies. Vade tamen quocunque lubet, quascunque per oras, Et Genium Domini fac imitere tui. I blandas inter Charites, mystamque saluta Musarum quemvis, si tibi lector erit. Rura colas, urbem, subeasve palatia Regum, Submisse, placide, te sine dente geras. Nobilis, aut si quis te forte inspexerit heros, Da te morigerum, perlegat usque lubet. Est quod Nobilitas, est quod desideret heros, Gratior haec forsan charta placere potest. Si quis morosus Cato {II} , tetricusque Senator, Hunc etiam librum forte videre velit, Sive magistratus, tum te reverenter habeto; Sed nullus; muscas non capiunt aquilae {III} . Non vacat his tempus fugitivum impendere nugis, Nec tales cupio; par mihi lector erit. Si matrona gravis casu diverterit istuc Illustris domina, aut te Comitissa legat: Est quod displiceat, placeat, quod forsitan illis, Ingerere his noli te modo, pande tamen. At si virgo tuas dignabitur inclyta chartas Tangere sive schedis haereat illa tuis: Da modo te facilem, et quaedam folia esse memento Conveniant oculis quae magis apta suis. Si generosa ancilla tuos aut alma puella Visura est ludos, annue, pande lubens. Dic utinam nunc ipse meus (nam diligit istas) In praesens esset conspiciendus herus [35] . Ignotus notusve mihi de gente togata Sive aget in ludis, pulpita sive colet, Sive in Lycaeo, et nugas evolverit istas, Si quasdam mendas viderit inspiciens, Da veniam Authori, dices; nam plurima vellet Expungi, quae jam displicuisse sciat. Sive Melancholicus quisquam, seu blandus Amator, Aulicus aut Civis, seu bene Comptus eques Huc appellat, age et tuto te crede legenti, Multa istic forsan non male nata leget. Quod fugiat, caveat, quodque amplexabitur, ista Pagina fortasssis promere multa potest. At si quis Medicus coram te sistet, amice Fac circumspecte, et te sine labe geras: Inveniet namque ipse meis quoque plurima scriptis, Non leve subsidium quae sibi forsan erunt. Si quis Causidicus chartas impingat in istas, Nil mihi vobiscum, pessima turba vale; Sit nisi vir bonus, et juris sine fraude peritus, Tum legat, et forsan doctior inde siet. Si quis cordatus, facilis, lectorque benignus Huc oculos vertat, quae velit ipse legat; Candidus ignoscet, metuas nil, pande libenter, Offensus mendis non erit ille tuis, Laudabit nonnulla. Venit si Rhetor ineptus, Limata et tersa, et qui bene cocta petit, Claude citus librum; nulla hic nisi ferrea verba, Offendent stomachum quae minus apta suum. At si quis non eximius de plebe poeta, Annue; namque istic plurima ficta leget. Nos sumus e numero, nullus mihi spirat Apollo, Grandiloquus Vates quilibet esse nequit. Si Criticus lector, tumidus Censorque molestus, Zoilus {IV} et Momus {V} , si rabiosa cohors: Ringe, freme, et noli tum pandere, turba malignis Si occurrat sannis invidiosa suis: Fac fugias; si nulla tibi sit copia eundi Contemnes, tacite scommata quaeque feres. Frendeat, allatret, vacuas gannitibus auras Impleat, haud cures; his placuisse nefas. Verum age si forsan divertat purior hospes, Cuique sales, ludi, displiceantque joci, Objiciatque tibi sordes, lascivaque: dices, Lasciva est Domino et Musa jocosa tuo, Nec lasciva tamen, si pensitet omne, sed esto, Sit lasciva licet pagina, vita proba est {VI} . Barbarus, indoctusque rudis spectator in istam Si messem intrudat, fuste fugabis eum, Fungum pelle procul (jubeo), nam quid mihi fungo Conveniunt stomacho non minus ista suo. Sed nec pelle tamen; laeto omnes accipe vultu, Quos, quas, vel quales, inde vel unde viros. Gratus erit quicunque venit, gratissimus hospes Quisquis erit, facilis difficilisque mihi. Nam si culparit, quaedam culpasse juvabit, Culpando faciet me meliora sequi. Sed si laudarit, neque laudibus efferar ullis, Sit satis hisce malis opposuisse bonum. Haec sunt quae nostro placuit mandare libello, Et quae dimittens dicere jussit Herus.

II

amorosus Cato (угрюмый [суровый] Катон. — лат.). — См. прим. 100.

III

…muscas non capunt aquilae (орлы не охотятся на мух. — лат.). — Бертон цитирует здесь сборник изречений античных авторов одного из самых любимых своих и авторитетных писателей-гуманистов Эразма Роттердамского (1466–1536) «Adagia» («Пословицы»).

35

Haec comice dicta cave ne male capias. [Это сказано в шутку, не подумай об этом ничего плохого.]

IV

Zoilus (Зоил) IV век до н. э. — греческий софист-киник, беспощадно критиковавший Гомера; его имя стало с тех пор нарицательным для обозначения критика-хулителя.

V

Momus (Мом. — лат.) — в греческой оратор, мифологии олицетворение насмешки и злословия.

VII

«Демокрит Младший к своей книге» — это стихотворное обращение, написанное Бертоном в двух вариантах — латинском и, как он сам указал, его английской парафразе, то есть слегка авторизованном варианте, — было впервые напечатано в третьем издании «Анатомии Меланхолии» (Оксфорд, 1628). Поскольку английский вариант все же весьма незначительно отличается от латинского, то мы не сочли необходимым давать переводы обоих вариантов, тем более что и русский перевод, даже самый точный, тоже был бы неизбежно вариантом; таким образом, у нас дан перевод латинского оригинала с определенным учетом английского варианта, его выполнил для нашего издания А.И. Горшков. В этом же издании 1628 года было впервые опубликовано и второе стиховорное пояснение Бертона относительно сущности меланхолии, оно переведено мной, как и все прочие стихотворные фрагменты и строки во всех тех случаях, когда я не находил готового русского перевода.

ДЕМОКРИТ МЛАДШИЙ К СВОЕЙ КНИГЕ {VII}

В путь иди, Книга! Ждет ли удача тебя — зависит От участья к тебе дня благосклонного. Ступай бестрепетно, куда ни пожелаешь, И душу автора повсюду выражай. Иди в сопровожденьи Граций и привечай Любого Муз поклонника, что вздумает тебя прочесть. В села ли, в город придешь, иль к царским палатам, Кроткой, уступчивой будь, не показывай зубки. Знатный вельможа иль воин отважный возьмет тебя в руки, Учтивою будь, пусть сколько угодно читают. Будет сие сочиненье герою любезно И для знати найдется, чего пожелает. Если же суровый Катон иль Сенатор-угрюмец Вздумают вдруг заглянуть в эту книгу Или кто из властей, — отнесись с уваженьем; Вряд ли, однако: орлы мух не ловят; Нет у них времени вовсе для дел столь ничтожных; Но не таких я желаю — пусть равный мне будет читатель Если же важной матроне случится взор обратить Или графиня случайно тебя прочитает, знаю, Многое будет им не по вкусу, однако ж, надеюсь, не все; Не будь навязчивой с ними, но и читать не мешай. А удостоит тебя благородная дева Взглядом, а то и внимательным чтеньем, Перед ней поизящней предстань, но и помни, Что есть и как раз для нее тут страницы. Если ж служанка простая иль разбитная Девица тобой соберутся развлечься — раскройся охотно. Скажи: «Вот если б милорд иль хозяин Увидели это, были б тобою довольны». Что ж до господ, Выступающих в мантиях важно, — до бенефиций охочих И кафедр в колледжах, иль школьных педантов, Из незнакомых мне или знакомых — если Отыщут они недостатки в книге моей, Скажешь, чтоб это простили, ибо автор Сам уж исправить хотел в чем увидел погрешность. Если ж какой Меланхолик иль нежный Влюбленный, Или кто из нарядных Придворных, иль Горожанин Взор свой к тебе обратит — без опаски доверься ему: Много занятных вещей он в тебе обнаружит. Что не по вкусу ему — пусть не читает, а если По нраву страница — она ему многое скажет. К лекарю в руки случится попасть — с вниманьем К нему отнесись, как к коллеге и другу, — веди себя чинно: Много найдет для себя в моих он писаньях такого, Что для него немалою помощью будет. Если ж Сутяга какой в эти страницы вопьется, — Нет для него ничего; сквернейший народец, прощай; Но если увидишь, что муж он достойный и права знаток, — Пусть читает тогда, может, ученей от этого станет. Если ж заглянет сюда добросклонный читатель, Доверчивый, умный, то пусть он читает, что хочет, Если сединами он убелен — ты не бойся, Огрехи твои он простит, а кое-что и похвалит. Если же явится Ритор докучный, кто все Хочет отделки, изящества, тщанья — Захлопнись скорей, ведь он в раздраженье придет, Найдя столько слов просторечных и грубых. А если заглянет поэт из не очень великих, Ласкова будь: историй немало занятных здесь есть. Я ведь и сам из таких, Аполлон на меня не дохнул, И не всякому быть ведь великим поэтом. Если ж читатель твой — критик спесивый, Цензор надутый, Мом и Зоил, — шумливая эта когорта — Зубы оскаль, закричи, не открывайся для них. Если встретит тебя их толпа со злобной насмешкой, Спасайся, беги! А если бежать невозможно, Не отвечай на насмешки и будь равнодушной. Пусть их глумятся, вопят и гогочут — Не замечай: угодить все равно невозможно. Если ж пожалует вдруг педант в сужденьях суровый, — Кому острословье и Шутки, и смех кому не угодны, И обвинит тебя в грязном бесчинстве — ну что же? Скажешь: «То Муза шутлива сама моего господина (Но уж никак не развязна)», а коль взвесить все вместе Хотя книга шутлива, но жизнь — доброчестна. Если же какой грубиян и невежа досужий, В душу полезет — прочь гони его палкой, Таков мой приказ: гони его, дурня, подальше, Что мне с ним, дураком?! — Вот как я рассердился! Впрочем, пускай остается; всех прими с радостным ликом, Кто бы откуда ни прибыл, муж ли, жена ли, — Гостем желаннейшим будет — приятен ему я иль нет. Если и станет винить меня в чем-то — будет мне в помощь, Ибо заставит лучшего он добиваться, А если похвалит — не вознесусь от любой похвалы. Лучше бы было, конечно, чтоб вместо нападок Всяческих злостных — хвала прозвучала. Вот что задумано было препоручить этой книге, Что, отпуская ее, автор счел нужным сказать.

VII

«Демокрит Младший к своей книге» — это стихотворное обращение, написанное Бертоном в двух вариантах — латинском и, как он сам указал, его английской парафразе, то есть слегка авторизованном варианте, — было впервые напечатано в третьем издании «Анатомии Меланхолии» (Оксфорд, 1628). Поскольку английский вариант все же весьма незначительно отличается от латинского, то мы не сочли необходимым давать переводы обоих вариантов, тем более что и русский перевод, даже самый точный, тоже был бы неизбежно вариантом; таким образом, у нас дан перевод латинского оригинала с определенным учетом английского варианта, его выполнил для нашего издания А.И. Горшков. В этом же издании 1628 года было впервые опубликовано и второе стиховорное пояснение Бертона относительно сущности меланхолии, оно переведено мной, как и все прочие стихотворные фрагменты и строки во всех тех случаях, когда я не находил готового русского перевода.

DEMOCRITUS JUNIOR TO HIS BOOK

Paraphrastic metrical translation

Go Forth, my book, into the open day; Happy, if made so by its garish eye. O’er earth’s wide surface, take thy vagrant way, To imitate thy master’s genius try. The Graces three, the Muses nine salute, Should those who love them try to con thy lore. The country, city seek, grand thrones to boot, With gentle courtesy humbly bow before. Should nobles gallant, soldiers frank and brave Seek thy acquaintance, hail their first advance: From twitch of care thy pleasant vein may save, May laughter cause or wisdom give perchance. Some surly Cato, senator austere, Haply may wish to pip into thy book: Seem very nothing — tremble and revere: No forceful eagles, batterflies e’er look. They love not thee: of them then little seek, And wish for readers triflers like thyself. Of ludeful matron watchful catch the beck, Or gorgeous countess full of pride and pelf. They may say: “Pish!” and frown, and yet read on: Cry odd, and silly, coarse, and yet amusing. Should deinty damsels seek thy page to con, Spread thy best stores: to them be ne’er refusing: Say: “Fair one, master loves thee dear as life; Would he were here to gaze on thy sweet look.” Should known or unknown student, free’d from strife Of logic and the schools, explore my book: Cry: “Mercy, critic, and thy book withhold: Be some few errors pardon’d though observ’d: An humble author to implore makes bold, Thy kind indulgens, even undeserv’d.” Should melancholy wight or pensive lover, Courtier, snug cit, or carpet knight so trim Our blossoms cull, he’ll find himself in clover, Gain sense from precept, laughter from our whim. Should learned leech with solemn air unfold Thy leaves, beware, be civil, and be wise: Thy volume many precepts sage may hold, His well-fraught head may find no trifling prize. Should crafty lawyer trespass on our ground, Caitiffs avaunt! disturbing tribe away! Unless (white crow) an honest one be found; He’ll better, wiser go for what we say. Should some ripe scholar, gentle and benign, With candour, care, and judgement thee peruse: Thy faults to kind oblivion he’ll consign; Nor to thy merit will his praise refuse. Thou may’st be searched for polish’d words and verse By flippant spouter, emptiest of praters: Tell him to seek them in some mawkish verse: My periods are all rough as nutmeg graters. The dogg’rel poet, wishing thee to read, Rejected not; let him glean thy jests and stories. His brother I, of lowly sembling breed: Apollo grants to few Parnassian glories Menac’d by critic with sour furrowed brow, Momus or Zoilus or Scotch reviewer: Ruffle your heckle, grin and growl and vow: Ill-natured foes you thus will find the fewer. When foul-mouth’d senseless railers cry thee down, Reply not: fly, and show the rogues thy stern: They are not worthy even of a frown: Good taste or breeding they cannot never learn; Or let them clamour, turn a callous ear, As though in dread of some harsh donkey’s bray. If chid by censor, friendly though severe, To such explain and turn thee not away. Thy vein, says he perchance, is all too free; Thy smutty language suits not learned pen: Reply, “Good Sir, throughout, the context see; Thought chastens thought; so prithee judge again. Besides, although my master’s pen may wander Through devious paths, by which it ought not stray, His life is pure, beyond the breath of slander: So pardon grant; ’tis merely but his way.” Some rugged ruffian makes a hideous rout — Brandish thy cudgel, threaten him to baste; The filthy fungus far from thee cast out; Such noxios banquets never suit my taste. Yet, calm and cautious, moderate thy ire, Be ever courteous should the case allow — Sweet malt is ever made by gentle fire: Warm to thy friends, give all a civil bow. Even censure sometimes teaches to improve, Slight frosts have often cured too rank a crop; So, candid blame my spleen shall never move, For skilful gard’ners wayward branches lop. Go then, my book, and bear my words in mind; Guides safe at once, and pleasant them you’ll find.

Памятник Бертону на месте его погребения в кафедральном соборе Крайст-черч в Оксфорде. Раскрашенный бюст писателя увенчан его гербом — три головы борзых;

с боков помещены: справа (от нас) — армиллярия, состоящая из сферических колец (древний астрономический прибор), слева — гороскоп Бертона;

внизу — латинская эпитафия: «Не многим известный, еще менее кому неизвестный, здесь покоится Демокрит Младший, коему жизнь и смерть даровала Меланхолию, почил VII января в лето Господне MDCXXXIX