Андрей Белый, Алексей Петровский. Переписка

Вернулся домой поздно.

По улицам, залитым лунным свЪтом, звякали шпоры, мелькали б'Ьлыя платья.

Я зам^Ьчаю — гулянье в МитавЪ длится до раз-свЪта; в дальних переулках, гд% притаились «злачныя мЪста» оно живет непрерывно с утра до утра — длинн1ьйшей мертвой цЪпью. Солдаты толкутся там ватагами, странно ухищряясь нести службу и в нужный час быть у начальства на виду.

Мы (с полковником Кочаном) снимаем дв-Ь комнаты на Зеленой улицЬ — это в пяти минутах ходьбы от нашей казармы и штаба. Жить на частной квартирЪ нам разр^Ьшено потому, что мы на положени! начальствующих лиц (он — ротный, я — полуротный командиры офицерской роты).

Окна моей комнаты выглядывают в пустынный, запущенный сад. У самых стекол бьется под в'Ьт-ром крапива и шуршит сухая трава. По ночам низко нависают над качающимися верхушками деревьев син!е глазки звЪзд и, лежа в кровати, я наблюдаю как в темном провал1Ь неба медленно,

точно л-Ьнивые б1Ьлопарусники в мор^Ь, над зв-Ьз-дами проплывают тучи.

Вспоминается юг, длинный поход, отвратительная свалка на ДнЪстр'Ь под гром большевистских оруд1й. А тут — мир, успокоительное стуканье часов за стЬной, шелест трав за окном. Кажется теперь я начинаю в первый раз в моей жизни ц-Ьнить нормальную пульсацию быт|я, насыщен-наго пламенной жаждой миролюбиваго творчества. Революц1я — это гор'Ьн1е всЪх концов и начал жизни, корчеван1е устоявшихся форм ея — болезненное, трудное ... разв^Ь о ней хочется думать в эти минуты послЪнадломных ощущен1й почти что разбитых и горьких?

Я слышу среди ночи как за стЬной мучительно вздыхает Кочан; горячш вЪтер революц1и его глубоко и дерзко опалил — в душе он не презирает ее, но говорит о ней в тонах сдержанных и суровых. Так относится он и к б1Ьлой арм1и: служит потому, что н^т другой дороги — позади встал огромный, КИПЯЩ1Й вал большевизма: в него идти страшно — впереди же мерцает единственный просвет, еще не затянутой тЬнями: арм1я.

Мн-Ь думается, что всЪ мы пришли сюда с таким воспр1ят1ем С0бЫТ1Й.

9 1ЮНЯ.

Прибыла новая парт1я офицеров и солдат из Польши — все такой же затрепанный, унылый вид, точно сЬрая пыль несмываемо застыла на их лицах. Глаза выражают безпокойство и легкое недовЪр1е к нам.

Ничего, сживутся.

Был в канцеляр1и полка — завтра я вступаю на дежурство караульным начальником на гауптвахте. Это против скверика, в десяти шагах от квартиры Бермондта. ПослЪдняго вижу каждый день: все справляется пишу ли я истор1ю отряда.

... А в сущности говоря и писать то в-Ьдь не о чем — разв-Ь что о кутежах, которые угрожающе разростаются по ресторанам и кафэ?

Кочан разсказывал, что гд1Ь то на окраин'Ь города наш офицер избил еврея за то, что тот не козырнул ему. (штатск1й то!) Оказывается — офицер по каким то причинам трудно различал вокруг себя предметы и все требовал у еврея, чтобы он назвал свою часть и показал погоны, которых у него не было.

Абракадабра! Будет худо если бол113ненный надлом обозначится громадной трещиной в отряди и во время не залечится начальством.

10 1ЮНЯ.

Дежурство мое отметилось интересным проис-шеств1ем.

;<Б а л т 1 й с к 1 й Альманах»

№ 1. — 1923

Около часу ночи я вышел в сквер прогуляться, приказав караульному унтер-офицеру в случа'Ь надобности позвать меня. МнЪ хотелось посл-Ь зат-хлаго воздуха караулки осв-Ьжиться, к тому же ночь была изумительная: за темной гущей деревьев золотым осколком поблескивал мЪсяц, а рядом со мной, гЬсно прижавшись к самим ногам, лежала темь. У забора слышались как1е то шорохи: в-Ьроятно на скамьях шептались парочки.

Все это создавало картину необыкновеннаго покоя и почему то напоминало наши мирные углы в Путивл'Ь над синим, изломанным Сеймом. Расхаживая вдоль канала, я различал мурлыканье солдат: они п-Ьли свою любимую —

Умер бЪдняга в больниц-Ь военной, Долго родимый лежал — Эту солдатскую жизнь постепенно Тяжк1Й недуг докапал.

Я им не мЪшал (караул — и вдруг поет!) а не все ли мнЪ равно: я знаю твердо — в эту минуту всЪ часовые по м^Ьстам и безусловно бодрствуют.

Солдаты затихли и вдруг на углу, за забором раздались громк1е крики женщины:

— Ой, помогите . .. е!

Я бросился туда через сквер.

— Это что такое? — крикнул я какому то военному: при лунном св'ЬгЬ на его плечах блеснули бЪлые погоны.

— Да видите ли — она сопротивляется, не хочет идти в караульное пом-Ьщен1е — ответил мнЪ неприятный, сипловатый голос.

Мужчина и женщина опять завозились на дороге. Я перепрыгнул через забор и поб-Ьжав к ним, грубо отстранил .. . военнаго судебнаго следователя — Селевина.

— Позвольте — возвысил он голос, — вы кто такой?

— А вот пожалуйте в караульное пом'Ьщен1е, мы с вами об'яснимся — сказал я.

Селевин поправил фуражку и, придвинувшись вплотную ко мн-Ь, проговорил:

— Вы караульный начальник? Будьте любезны — прикажите вашим солдатам усадить женщину в карцер до утра. Причину ареста я вам об'ясню.

Солдат мнЪ звать не пришлось — женщина сама пошла за нами. При свЪгЬ лампы я разглядел ее: это была молоденькая, тонкая барышня с свежими чертами лица, в голубом шелковом платье; на скромных белокурых волосах ея воздушно покачивалась чорная шляпа. Белыя перчатки и элегантный зонтик, который она небрежно перекидывала из руки в руку, как то неуловимо придавал ей вид курортной девицы, безпечной, но гибко-расчетливой в своих симпат1ях. Она приподняла лицо кверху и оглядела нас без всякой

хотя бы притворной боязни: я заметил — ея си-неватыя глаза выжидательно поигрывали.

— Ну, голубушка, присядьте — сказал ей Селевин.

Я кивнул головой караульному унтер-офицеру (знак осторожности) и мы вышли с следователем на улицу. Он, торопясь, доложил:

— Две недели я выстерегал № и наконец застукал.

— Кто она и за что вы ее арестовали? — спросил я.

— Ея фамил1я — Дитман; она местная коммунистка. В бытность здесь белых отрядов в 1918 1'оду она за ними наблюдала, а когда Митаву забрали красные —? она выдала из оставшихся в городе белых 300 человек: все они были разстрЪ-ляны. Я следил за ней долго — сегодня мой офицер (он ухаживал за ней месяц ради этого) договорился с ней до хорошей откровенности. Как видите я зацапал ее в ту самую минуту когда она шла домой со свидан1я с ним ...

—Это что значит, — до хорошей откровенности? — полюбопытствовал я. Селевин уклончиво ответил:

— девочка она не глупая, но знаете со всяким может случиться беда если неумело играть в любовь. Я выразил недоумен1е.

Селевин пожал плечами как бы выражая сожа-лен1е, что не может всего разсказать и тихонько произнес мне в ухо:

— Завтра утром я произведу допрос, вы уж продержите ее благополучно до моего прихода.

Он хитро подмигнул мне серым, тяжеловатым глазом. Мне это не понравилось, я сказал: