Ангел от Кутюр

– Когда я говорю о свободе творчества, не нужно думать, что она подразумевает вседозволенность, – увлечённо говорил Павел. – Абсолютной свободы художник должен добиться внутри себя: уметь говорить обо всём, не боясь общественного порицания. Но искусство это прежде всего не «что», а «как». Многие сейчас бросились с головой в натурализм: побольше крови на экране, побольше секса, побольше грубых слов. И всё это они называют правдой жизни. Но если правда жизни в натурализме, то можно просто поставить телекамеру в сортире и показывать в прямом эфире, как народ испражняется.

– Это не искусство, – сказала Настя.

– Верно, не искусство. А почему?

Настя пожала плечами.

– Мне так кажется.

Жан-Пьер почувствовал, как в груди у него расплылось тёплое облако нежности, настолько умилил его Настин голос.

– Условность! Мера и условность! – почти угрожающе проревел Логинов. – Вот два столпа, на которых держится искусство. Даже натурализм должен быть умеренным. Когда нет меры, мы получаем порнографию. Не только в сексуальных сценах, а всюду – в диалогах, в драках, в пейзажах. Искусство вообще и кино в частности не должно тягаться с жизнью. Художник не должен копировать жизнь, он может только отображать её, и степень условности, степень обобщения, степень иллюзорности будут показателем его таланта. Искусство – это прежде всего талант обманывать, но обманывать так, чтобы зритель и читатель принял этот обман за истину.

– Вы хотите сказать, – неуверенно спросила Настя, – что произведения искусства лгут? Даже те, которые считаются великими?

– Лгут! – захохотал Логинов и похлопал себя по круглому животу. – Но как дьявольски тонко лгут! Вы смотрите на экран и верите, сопереживаете, плачете, смеётесь. А ведь там лишь игра. Самая интимная сцена снимается в окружении множества людей, при свете множества осветителей, но режиссёр выстраивает всё так, что у вас создаётся иллюзия, что там только двое влюблённых, что за окном шумит дождь, что в камине потрескивают дрова… Искусство – это изысканный обман. Подавляющее большинство нынешних режиссёров, дабы скрыть свою бездарность, ударились в натурализм. Но даже их натурализм – обман. Слишком много крови, чрезмерно много огня при взрывах – чуть ли не ядерный взрыв при автокатастрофе, ну и тому подобное… Простите, я могу бесконечно на эту тему. Для меня это больной вопрос.

– Надо же как всё… Оказывается, совсем не так, как мне казалось, – задумчиво произнесла Настя. – Я думала, что рисунок тем лучше, чем он больше похож на оригинал.

– Больше всего на оригинал похожа фотография. – Павел допил своё вино и почесал бороду. – В искусстве всё ненастоящее, и часто всё выглядит гораздо эффектнее, мощнее, красивее, страшнее, чем в жизни. Почему? Да потому что реальность там выдумана. Кем выдумана – это отдельный вопрос.

Они разговаривали почти два часа, потом Логинов посмотрел на часы и ужаснулся.

– Я опоздал! Чёрт возьми, мне нельзя увлекаться.

– Давай подвезу тебя, – предложил Жан-Пьер.

– Нет, спасибо, я пешком. Здесь близко… – и он перешёл на русский язык, бормоча себе под нос. – Как это я забыл, как проворонил? За мной, Настя, нужен глаз да глаз, потому что меня хлебом не корми, дай порассуждать… Счастливо оставаться. Надеюсь, увидимся… Вот я тут фильм купил, хотите посмотреть?

– Тоже большой обман?

– Очень большой и прекрасный обман. Если вас, конечно, не напугает, что фильм старый.

Логинов протянул Насте коробку DVD. «Жить своей жизнью. Жан-Люк Годар», – прочитала она. Поднявшись, Павел порылся в карманах и вытащил кошелёк.

– Нет, – возразил Жан-Пьер, – ты гость.

– Слышать ничего не хочу, – рявкнул Логинов и положил на стол несколько купюр. – Не надо спорить, Жан-Пьер.

И быстрым шагом он припустил к выходу.

– Он всегда так, – серьёзно сказал де Бельмонт. – Не позволяет платить за себя, обязательно даст денег за весь стол. Русская душа… У вас ведь не все такие?

– Не знаю.

– Он не богат, но обязательно заплатит за всех. Для него это дело принципа.

– Я счастлива, что вы познакомили меня с ним. – Настя заметно дрожала.

– Вам холодно? Сквозняк?

– Это от возбуждения… Слишком много впечатлений… Разволновалась.

Он взял её руки в свои и удивился, насколько ледяными оказались её пальцы.

– Может, заказать коньяку?

Настя покачала головой.

– Нет, пойдёмте.

Она поднялась.

– Всё так необыкновенно… А я так мало знаю, Жан-Пьер.

Он поднёс её руку к своим губам и поцеловал. Настя обернулась, ища что-то глазами позади себя. Жан-Пьер вспомнил её на фотосессии, вспомнил её обнажённое гибкое тело, и у него перехватило дыхание. Она потянула его к выходу. Шагая позади, он не мог оторвать глаз от её шеи.

В машине они молчали. Лишь однажды Настя громко вздохнула и сказала неопределённо: «Как всё-таки…». Де Бельмонт не уточнил, что она имела в виду. Краем глаза, чтобы не отвлекаться от дороги, он позволял себе посматривать на неё, видел её профиль с застывшей на губах загадочной улыбкой.

Уже смеркалось, когда машина остановилась у подъезда.

– Поднимемся ко мне? – неожиданно предложила Настя. – Посмотрите, как я живу.

Поскольку Жан-Пьер не отвечал, изучая черты её лица, она добавила.

– Я сварю кофе, если хотите… Почему вы так смотрите?

– Я не хочу кофе, Настя. Я хочу целовать вас. У меня никогда не кружилась голова от желания, а сейчас я будто опьянён вами. Глупо говорить об этом, но мне хочется, чтобы вы знали.

Она вышла из «мерседеса», неторопливо обошла его и остановилась возле дверцы Жан-Пьера. Её рука легла на приопущенное стекло, и Жан-Пьер коснулся лбом её пальцев.

– Простите, – пробормотал он.

– Пойдёмте, – негромко сказала девушка.

Признавшись в своих чувствах, де Бельмонт не знал теперь, как себя вести. Он шагал по ступеням, чувствуя нараставшую дрожь в теле, утопая в гулком эхе лестничного колодца и оглушаемый ударами своего сердца…

У неё оказалась небольшая квартирка на втором этаже. В комнатах царил сумрак, но Настя не включила свет. Стуча каблуками по паркету, она прошла в дальнюю комнату и застыла в дверном проёме, повернувшись к Жан-Пьеру.

– Спальня здесь, – донёсся до него её голос.

Де Бельмон видел, как она расстегнула застёжки туфель, изогнувшись в поясе, и ему подумалось, что ничего более сексуального он не видел прежде. Некоторое время она стояла там, глядя на него, и была похожа на тонкую статуэтку. Потом она пошла обратно к нему босиком, на ходу расстёгивая блузку.

– Такой длинный день. Такие интересные разговоры. Мне кажется, я утомилась от впечатлений.

Она остановилась, и он взял её за руки.