Ангелы не умирают

Голос его звучал тускло и при этом словно бы даже зло.

– А в Рождество чудеса повторяются. Как серия сериала – для тех, кто пропустил в первый раз. Только мне чудеса уже вряд ли помогут. Я бы предпочёл морфин.

– В чём-то ты прав. Наркотики порой способны имитировать и даже творить чудеса. Преимущественно тёмные. Послушай, Артур? Почему бы не попробовать? Что ты теряешь? Хуже-то тебе уже вряд ли будет?

Он равнодушно скользнул по мне взглядом, пожимая плечами.

– Лживая мысль. Всегда может быть хуже. Но ты прав – почему не попробовать что-то новенькое? От этих стен и всего старенького давно уже тошнит, – мазнул он взглядом по Ливиану.

– Я оставлю вас одних. Развлекайтесь, мальчики.

Мне не понравилось, как это прозвучало. Но братьям было на это плевать.

Скинув пальто, я нашёл, что в комнате довольно прохладно и зябко.

– Тебе тут не холодно? – поинтересовался у Артура. – Можно было бы протопить и получше.

– Что сделать? – фыркнул он. – Протопить? Ну, коммунальные службы так не думают. Им кажется, что температура оптимальная.

– Что такое «коммунальные службы»?

Артур удивлённо посмотрел на меня, но развивать тему не стал. Мне она тоже не казалось интересной.

– Не возражаешь, если я присяду рядом? – вежливо поинтересовался я.

– Не возражаю, даже если приляжешь, – холодно полетело в ответ.

А взгляд у моего собеседника оставался равнодушным, почти мёртвым.

– Меня давно уже никто не обнимал. Раньше находилось много желающих, теперь вот всё как-то больше предпочитают держаться на расстоянии. Все такие милосердные? И куда мне от вашего милосердия деться? Ты вот, по лицу вижу, тоже сострадаешь? – губы Артура скривились зло, почти брезгливо. – К чему мне это?

– Я не собираюсь просто сострадать. Я хочу тебе помочь.

Одарив меня саркастическим, холодным взглядом Артур уронил всего лишь одного слово:

– Как?

– Уверен, ты знаешь. Возможно, Ливиан уже пытался сделать нечто похожее.

– Что заставляет тебя думать, будто у тебя получится?

– Уверенность в том, что делать что-то, пусть даже откровенную глупость лучше, чем не делать ничего.

– Делай, что хочешь, – равнодушно пожал плечами Артур, откидываясь на высокой горкой уложенные подушки.

Глаза его были равнодушны и неподвижны, словно у умирающего. Или у слепого.

Артур сдался. На самом деле сдался ещё до того, как его тело превратилось в темницу для его же печальной души. Он и сейчас не хотел бороться. И не собирался этого делать.

А как заставишь бороться того, для кого нет ценного приза? Зачем идти вперёд, если не видишь цели?

Я в своё время насмотрелся на похожую картину. Ральф вёл себя очень похоже. Он не хотел жить. Моих титанических усилий не хватило на то, чтобы заставить его желать нежеланного. Бросив вызов, я попытался заставить почувствовать его пережить то, с чем жил я сам.

И, увы, слишком преуспел.

Не сумев справиться с тем, кого знал и любил долгие годы много лет тому назад, имею ли я хоть малейший шанс помочь этому мальчику, для которого я значу меньше, чем ничто? Сожалеть некоторых, сострадать им гораздо проще издалека, со стороны. Слишком колючие шипы ранят без разбора.

Не знаю, но что-то в Артуре меня зацепило за душу. Взяло, как говорится, за живое. И эта звенящая струна одним своим концом была закреплена за Ральфом, уходила в темноту и пустоту. Я видел с безотчётным ужасом, что до этой самой бездны у Артура осталось всего несколько шагов. И со свойственной мне глупостью ринулся в битву с очередной мельницей.

– Не подвинешься?

– Нет, – прозвучало в ответ.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу. В первую очередь, – с колючим смешком.

– Понятно.

Больше не задавая вопросов, я принялся расстёгивать на нём рубашку.

– О! Как многообещающе! – приподнял он бровь. – Но что-то мне к разочарованию подсказывает что всё будет крайне целомудренно?

– Тебя это огорчает?

– Чувственные удовольствия не для калек. Будучи инвалидом это ясно понимаешь. Ты ведь не на столько добрый самаритянин, правда?

Серые глаза смотрели колко, к насмешливому взгляду неприкрыто примешивался яд.

– Правда. Закрой глаза.

– Зачем? – искренне удивился Артур.

– Чтобы не отвлекать меня.

Артур подчинился без лишних слов.

С закрытыми глазами он выглядел ещё более ранимым и измученным.

Ещё до начала сеанса (или как назвать то, что происходило? Не знаю), я понимал, что ощущения будут не самые приятными. Что-то в хрупком, истощённом теле было поломано почти окончательно, если даже наша кровь никак не могла устранить повреждения.

Положив ладони ему на живот я, в свою очередь закрыл глаза и сосредоточился, мысленно представляя, будто сливаюсь с телом, лежащим предо мной, обращаясь в одно целое.

Появилось привычное головокружение. Во рту явственно ощущался металлический привкус крови. В ушах зашумела кровь, потом резкая боль едва не заставила потерять сознание.

Теперь моей задачей было, во-первых, отделить его ощущения от собственных, во-вторых, понять, где они локализуются, а дальше, проанализировав, понять степень проблемы и найти способы её решения.

Обычно у моих милых родственничков два крупных болевых очага. Первый, внизу, ближе к паховой области, связан чаще всего с нашей не разборчивой и активной половой жизнью. Второй в области желудка, там, где находятся железы, вырабатывающие ферменты или гормоны, обеспечивающие скорость регенерации тканей. Чем сильнее повреждения в организме, тем интенсивнее боль. Ну а остальные островки разбросаны по телу в зависимости от ранений.

Принцип действия понять не сложно. Получив повреждения мозг даёт команду к выработке гормонов, гормоны устремляются к очагу поражения и восстанавливают ткани. Все токсины и шлаки снова собираются и возвращаются в область желудка. Когда процесс заканчивается, случается то, что в нашей семье принято именовать приступом – вместе с фонтаном крови организм избавляется от всех отработанных продуктов.

Со стороны смотрится всё это жутко. Но обычно, учитывая это, никто из нас не стремится оказаться в местах скопления народа и центре внимания. Поэтому большинство людей находятся в счастливом неведении о наших особенностях и все довольны.

В теле Артура не было острых очагов боли – всё его тело было один сплошной пожар. От позвоночника, как от древа ветви, боль расходилась лучами ко всем органам. Она не стихала и не увеличивалась, была постоянной и почти невыносимой.

Вместе с его сердцем моё начало захлёбываться кровью, и я отпрянул, поймав его насмешливый и одновременно уставший взгляд.