Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
— Ахъ, это разсказать нельзя. Нельзя разсказать то, что чувствуетъ мужъ, когда у него сомннія, когда кажется, что лучше все знать, чмъ сомнваться, и когда потомъ увидишь, что все таки лучше сомнваться.
— Нтъ, я знаю, знаю все это. Но какже могъ онъ узнать?
— Она сама сказала ему — сказала, что она не любитъ его, что все прежнее, вс 6 лтъ и сынъ, что все это была шутка, ошибка, что она хочетъ жить сначала.
— Нтъ, Алексй Александровичъ, я не врю.
— И я не врю, и я не врю минутами, — онъ рыднулъ. — Только то, что онъ не вритъ, всегда даетъ ему силу жить. Но она сказала все это, и вс подозрнія освтились свтомъ несомннности, все стало ясно. Все прошедшее, казавшееся счастьемъ, стало ужасно. Сынъ сталъ отвратителенъ.
— Этаго я не понимаю.
— Теперь скажите, что длать мужу. Не для себя, не для своего
— Что длать? Что длать? — Она открыла ротъ въ болзненную улыбку, и слезы выступили у ней на глаза. Она знала, что длать — то, что она длала — нести крестъ. Она и сказала: «нести», но остановилась.
— То то и ужасно въ этомъ род горя, что нельзя, какъ во всякомъ другомъ, въ потер, смерти, нести крестъ, а тутъ нужно дйствовать. Нужно выдти изъ того унизительнаго положенія, въ которое вы поставлены. Нельзя жить втроемъ. [1256]
— Я не понимаю этаго; но я думаю, что отъ такого увлеченія однаго можно удержать, спасти. Знаю, не будетъ уже счастія, но не будетъ погибели, но я по себ сужу, не удивляйтесь: если бы я разъ пала и меня не остановили бы, я бы погибла совсмъ, совсмъ — ея, ея спасти нужно.
1256
Рядом на полях написано: <— Для дтей! все для дтей! — вскрикнула она.>
— Вотъ этаго я никогда не думалъ, — сказалъ задумавшись Алексй Александровичъ. — Я не могу вдругъ понять нкоторыхъ вещей, мн надо подумать. Да. Но мужъ не думалъ этаго. Онъ думалъ одно — что длать. Выходы извстные. Дуэль, убить или быть убитымъ. Этаго онъ не могъ сдлать, вопервыхъ, потому, что онъ Христіанинъ, вовторыхъ, потому, что это губило совсмъ ее, ея репутацію и сына. Остается другое — увщаніе Христіанское. Мужъ сдлалъ это, и ему посмялись, остается послднее — разводъ. И на это онъ ршился.
— Все, только не разводъ, — ршительно вскрикнула Дарья Александровна.
— Отчего?
— Я не знаю отчего, но только это ужасно. Она будетъ ничьей женой, она погибнетъ.
— Но что же длать?
— Не знаю, но неужели это правда?
— Да, правда, и одно есть спасенье. Это смерть. Смерть.
— Нтъ, постойте. Я знаю, это ужасно, но у васъ есть цль. Вы не должны погубить ее. Постойте, я вамъ скажу другую исторію. Двушка выходитъ замужъ. Мужъ обманываетъ ее. Жена въ злоб ревности хочетъ все бросить сама, но она опоминается и благодарна другу. Вы знаете, Анна спасла меня. И несетъ крестъ. И дти растутъ, мужъ возвращается въ семью и чувствуетъ свою неправду, не всегда, но чувствуетъ, длается чище, лучше, и крестъ становится легче и легче. Мужъ обязанъ спасти жену. Я простила и вы должны простить.
Алексй Александровичъ до сихъ поръ думалъ, что его мучаетъ, главное, сынъ, но тутъ онъ увидалъ, что въ глубин души у него было другое. Вдругъ вскипла въ немъ злоба, которой онъ и не зналъ за собой. Можетъ быть, видъ этой женщины и сравненіе съ ней своей жены произвели въ немъ эти чувства.
— Простить, я знаю, — сказалъ онъ, — но есть всему предлъ, и простить эту женщину, погубившую все мое прошедшее, мою вру, всего меня, простить я не могу. Одно, что я могу, съ усиліемъ, не мстить ей. Его я не ненавижу даже, я равнодушенъ къ нему. Онъ не злой, нo заблудшій человкъ. Но спасти сына изъ грязи, отбросить ее отъ себя, забыть, зарыться въ труд — это одно желаніе. Это жажда неудержимая души.
Дарья Александровна закрыла лицо платкомъ и плакала, но онъ, добрый человкъ, не жаллъ ее. Только приличія заставили его опомниться.
— Извините меня, я разстроилъ васъ своимъ горемъ, у каждаго своего довольно.
— Да это мое, мое горе. Я не могу, не умю сказать вамъ, что надо. Вы жалкій, вы добрый человкъ, но вы не правы. Пожалуйста, оставайтесь у насъ. Я хочу васъ видть, мы еще поговоримъ, пожалуйста. Мн хочется сказать вамъ, да я не умю.
Алексй Александровичъ остался обдать и до обда провелъ два часа съ дтьми, которые полюбили его. [1257]
1257
Ниже на полях написано: [1] Студентъ племянникъ [2] За обдомъ ршилъ изъ словъ Степана Аркадьича дуэль [3] Красавица прізжаетъ. «Ну что?» Подъ тайной разсказываетъ, онъ будетъ.
IV.
Гости собрались вс прежде хозяина. Степанъ Аркадьичъ опоздалъ на полчаса, но ничто не могло противустоять его bonne humeur, [1258] и всмъ показалось естественнымъ, что онъ опоздалъ, задержанный Прокуроромъ Синода, до котораго у него было дло. Онъ оживилъ и соединилъ всхъ гостей въ одну минуту. Разсказалъ кучу приключеній, которыя съ нимъ были въ этотъ день, кучу анекдотовъ и послднихъ новостей о ссор предводителей, о здоровь старухи Нарышкиной. Онъ всхъ видлъ, все зналъ. Кром того, онъ усплъ распорядиться послать за дорогимъ виномъ (Онъ остался недоволенъ тмъ, которое приготовила жена) и задержалъ обдъ. Обдали въ этотъ день у Алабиныхъ четверо гостей: ея сестра съ прелестными волосами и шеей, красавица Китти, или Катерина, та самая, которая, какъ онъ слышалъ, должна была когда-то вытти за [1259] Ордина и которая поэтому интересовала его, племянникъ Алабина, сосредоточенный, мудреный студентъ, окончившій курсъ и [1260] черный молодой сельскій житель Равиновъ, появлявшійся иногда въ Петербургскомъ свт, извстный ему своими хотя умными, но рзкими сужденіями обо всемъ, и еще товарищъ Алабина, толстый гастрономъ и весельчакъ Туровцинъ. Дти не обдали за столомъ, и Долли, очевидно, была неспокойна и не въ своей тарелк.
1258
[хорошему настроению,]
1259
Зачеркнуто: Гагина
1260
Зач. Равскій
Лакей въ бломъ галстук объявилъ, что кушанье готово, тогда, когда принесли бургонское и ликеръ, и Степанъ Аркадьичъ пригласилъ къ водк. Разговоръ, какъ всегда, невяжущійся при ожиданіи обда, оживился, тоже какъ всегда, передъ столомъ, уставленнымъ красивыми графинами 6-ти разнообразныхъ водокъ и десятка сыровъ съ серебряными лопаточками и безъ лопаточекъ, жестянокъ консервовъ, грыбковъ и крошечныхъ ломтиковъ французскаго хлба съ parmez[аномъ] паутиной вмсто мякиша [1261]
1261
Против этого абзаца написано: Она до слезъ краснетъ, встртивъ его.
Съ полными ртами и мокрыми губами отъ пахучихъ водокъ, разговоръ оживился между мущинами у закуски.
— Неужели ты опять былъ на гимнастик? — сказалъ Степанъ Аркадьичъ съ полнымъ ртомъ, подсовывая красный сыръ шаромъ Алексю Александровичу и обращаясь къ Равскому и лвой рукой ощупывая его стальную мышцу, какъ и красный сыръ, выставляющуюся подъ тонкимъ чернымъ сукномъ сюртука. Ровскій напружилъ по привычк мышцу и улыбнулся, блеснувъ своими агатово черными глазами и блыми зубами.
— Не могу, я бы умеръ въ город, если бъ не гимнастика. На искуственную жизнь нужны искуственные поправки. Въ деревн, когда я сдлаю почти каждый день верстъ 30 верхомъ или пшкомъ, — говорилъ онъ, сторонясь съ мягкимъ поклономъ извиненія передъ дамами, которыхъ хозяйка подводила къ закуск.
— Да, это Самсонъ, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, обращаясь къ Алексю Александровичу, который своими тихими, добрыми глазами смотрлъ любопытно на Ровскаго.
— Куда же вы здите такъ далеко, — сказала красавица, ловя своей вилкой, которую она держала своими розовыми пальчиками, грибъ непокорный и встряхивая кружевами на рукав. — Куда же вы такъ далеко здите? — сказала она, въ полуоборота оглядываясь на него, такъ что завитокъ волосъ легъ ей по щек, и улыбаясь.
Онъ тоже улыбнулся.