Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

— Да, сейчасъ. [1284]

— A дти? — спросилъ Левинъ.

Но Юркинъ откинулъ шутя это возраженіе.

— Дти, по моему мннію, составляютъ обязанность государства. [1285] Съ общей точки зрнія, — продолжалъ Юркинъ, человчество только выиграетъ отъ этаго, и не будетъ монашествующихъ по ложному понятію супруговъ, каковыхъ много, и больше будетъ населеніе.

Алексй Александровичъ тяжело вздохнулъ, чувствуя, что онъ не найдетъ здсь не только ршенія занимавшаго его дла, но что они даже и не знаютъ того, что его занимаетъ. Они говорили, какъ бы говорили дти и женщины о томъ, что глупо и брить бороду и носить бороду, потому что у нихъ не выросла еще борода.

1284

Зач.: — Больше длать нечего, — отвчалъ Юркинъ.

— Нопотомъ, по самой природ вещей, — продолжалъ Сергй Левинъ, — мущина, ошибившись разъ, иметъ привлекательность для женщинъ.

1285

Зач.: Чтобы прекратить разговоръ, Степанъ Аркадьичъ обратился шутя къ Туровцину, который стоялъ подл нихъ улыбаясь.

— А вы какъ думаете объ этомъ предмет?

— Позвольте, нтъ, позвольте, — заговорилъ [1286] Левинъ. — Семья до сихъ поръ была единственное гнздо, въ которомъ выводятъ людей; [1287] какимъ же образомъ... — Онъ вдругъ остановился, жаръ спора его простылъ, и, несмотря на то, что ему легко было теперь опровергнуть своего спорщика, онъ улыбнулся и, что то пробормотавъ, подошелъ къ Кити, вышедшей къ двери.

— А я думаю, что если жена измнила, — сказалъ Туровцинъ, которому давно хотлось вступить въ разговоръ, — надо дать пощечину ему и убить его или чтобъ онъ убилъ — вотъ и все. [1288]

1286

Зач.: Равскій. Алексй Александровичъ думалъ, что хотя вопросъ о увеличеніи народонаселенія и не идетъ къ длу, но онъ думалъ, что онъ скажетъ, что

1287

Зач.: Но Равскій и на то закричалъ:

— Позвольте!

Онъ началъ приводить статистическіе данные о томъ, что въ Магометанств и другихъ многоженствующихъ народахъ населеніе увеличивается больше, чмъ у Христіанъ. Однако въ середин своего разговора

1288

Зач.: — Да вы держитесь этаго предразсудка, — улыбаясь сказалъ Сергй Левинъ, — но для чего вы бы это сдлали?

— А потому что

— Съ какой же цлью? — сказалъ Юркинъ.

— Ужъ я не знаю, съ какою цлью, но больше длать нечего, вотъ и все. [1289]

* № 102 (рук. № 42).

— Я думалъ, вы къ фортепіано идете, — сказалъ Левинъ, подходя къ Кити, — вотъ это, чего мн недостаетъ въ деревн, — музыки.

— Нтъ, я шла только, чтобъ васъ вызвать, и благодарю, — сказала она съ своимъ подаркомъ-улыбкой, — что вы пришли. Что за охота спорить. Вдь никогда одинъ не убдитъ другаго.

1289

Зачеркнуто: — Ну, это слишкомъ.

— Да, правда, сказалъ Левинъ, — никогда или очень рдко не найдешь тла противника подъ кирасой. Когда найдешь, тогда можно спорить.

Она сморщила лобъ, стараясь понять. Но только что онъ началъ объяснять, она уже поняла. Они стояли у разставленнаго карточнаго стола съ млками. Она сла, чертя мломъ.

— Я понимаю. Надо узнать, за что онъ споритъ, тогда...

Левинъ радостно улыбнулся. Такъ ему поразителенъ былъ этотъ переходъ отъ длиннаго, многословного спора-разговора, гд съ такимъ трудомъ понимали другъ друга, къ этому лаконическому и ясному, безъ словъ почти, сообщенію самыхъ сложныхъ мыслей. Онъ и не разъ и прежде испытывалъ разочарованье при спорахъ съ самыми умными людьми — именно то чувство, что посл огромныхъ усилій, огромнаго количества логическихъ тонкостей и словъ при спор приходили наконецъ къ сознанію, что то, что ты давно бился доказать, онъ знаетъ давнымъ давно, сначала спора, но не хочетъ сказать, но не любитъ это или любитъ другое, совершенно противуположное. Левинъ испытывалъ, что иногда, когда поймешь, что любитъ тотъ человкъ, то самъ полюбишь это самое, согласишься или, наоборотъ, выкажешь наконецъ то, что любишь и изъ за чего придумываешь доводъ, и если случится, что разскажешь съ любовью, то вдругъ вс разумные доводы отпадаютъ, какъ ненужные, и люди согласны. Убдиться можно только любовью. Любовью понять, что любитъ другой. И теперь, говоря съ Кити, онъ чувствовалъ посл тяжелаго разговора съ Юрковымъ необъяснимое наслажденіе въ этомъ непосредственномъ пониманіи другъ друга. Они заговорили о томъ же предмет — о свобод и занятіяхъ женщинъ. Левинъ настаивалъ на томъ, что женщина найдетъ себ дло женское въ семь.

— Нтъ, — сказала Кити, слегка покраснвъ, — очень можетъ быть, что она такъ поставлена, что не можетъ безъ униженья войти въ семью, и неужели ей выдти за перваго замужъ?

Онъ понялъ ее съ намека.

— О да, — сказалъ онъ, — чмъ самостоятельнее женщина, тмъ лучше.

Онъ понялъ все, что ему доказывалъ Юрковъ только тмъ, что видлъ въ сердц Кити страхъ двства и униженья, и, любя это сердце, онъ почувствовалъ этотъ страхъ и униженье и былъ согласенъ.

Въ это самое послобда это взаимное пониманіе ихъ другъ друга получило еще странное и поразившее ихъ обоихъ подтвержденіе. Они сидли у стола, она все играла млкомъ, глаза ея блестли страннымъ и тихимъ блескомъ. Онъ, подчиненный ея настроенію, чувствовалъ во всемъ существ своемъ счастливое напряженіе.

— Я давно хотла спросить у васъ, — сказала она, — чертя мломъ.

— Пожалуйста, спросите.

Она взглянула на него вопросительно и долго.

— Вотъ, — сказала она и написала начальныя буквы французской фразы.

Онъ посмотрлъ пристально, съ тмъ видомъ, что жизнь его зависитъ отъ того, пойметъ ли онъ эти слова. Изрдка онъ взглядывалъ на нее. «То ли это, что я думаю? Если да, то лицо ее должно имть серьезное выраженіе». Но лицо ее, прелестное, улыбающееся лицо, говоритъ, что минута эта важная и торжественная, но вмст съ тмъ и скрываетъ что-то.

Долли утшилась совсмъ отъ горя, произведеннаго ея разговоромъ съ Алексемъ Александровичемъ, когда она увидала эти дв фигуры — Кити съ мелкомъ въ рукахъ и съ улыбкой какой то счастливой до смлости, глядящей на него, и его красивую фигуру, нагнувшуюся надъ столомъ, съ [1290] горящими глазами, устремленными то на столъ, то на нее. Онъ вдругъ просіялъ, онъ понялъ. Онъ понялъ, что она спрашивала его: «когда вы послдній разъ были у насъ, отчего вы не сказали, что хотли?» Онъ взглянулъ на нее вопросительно робко. «Такъ ли?» «Да», отвчала ея улыбка. Онъ схватилъ млъ напряженными, дрожащими пальцами и написалъ, сломавъ млъ, начальныя буквы слдующаго: «Хорошо ли я сдлалъ, что тогда не сказалъ то, что хотлъ». Она облокотилась на руку, взглянула на него.

1290

Зачеркнуто: блестящими

— Хорошо, — сказала она. — Но постойте, — и она написала длинную фразу.

Онъ сталъ читать и долго не могъ понять, но такъ часто взглядывалъ въ ея глаза, что въ глазахъ онъ понялъ все, что ему нужно было знать. И онъ написалъ три буквы. Но это было слишкомъ понятно. Онъ стеръ их и написалъ другую фразу. Но онъ еще не кончилъ писать, какъ она читала за его рукой и сама докончила и написала вопросъ.

— Въ Секретаря играете, — сказалъ Князь, — подходя. — Ну, подемъ однако, если ты хочешь поспть въ театръ.

Левинъ всталъ и проводилъ Кити до дверей. [1291]

* № 103 (рук. № 43).

«Дать пощечину и убить, — повторялъ себ Алексй Александровичъ слова Туровцина, — потому что больше длать нечего». И странно, какъ ни твердо онъ былъ убжденъ, что это глупо, эта мысль преслдовала, и онъ одинъ, самъ съ собой, краснлъ, и ему было стыдно, что онъ не сдлалъ того, что было глупо.

Слова же Дарьи Александровны о прощеніи онъ вспоминалъ съ отвращеніемъ и злобой. «Нужно длать что слдуетъ», сказалъ онъ себ.

1291

Зачеркнуто: Онъ былъ счастливъ, но

Адвоката еще не было, и лакей Алекся Александровича, ушедшій со двора, еще не возвращался.

Алексй Александровичъ прошелъ къ себ и, взявшись за бумаги, приготовилъ все, что нужно было передать адвокату. Когда адвокатъ явился, Алексй Александровичъ [1292] сообщилъ ему, что онъ окончательно ршился на начатіе дла и проситъ его приступить къ исполненію необходимыхъ формальностей. Онъ слъ къ столу и взялъ свои выписки. Но тутъ лакей Алекся Александровича вошелъ въ комнату.

1292

Зач.: подробно объяснилъ ему свои обстоятельства и спросилъ его мнніе.

— Что ты?

— Дв телеграмы. Извините, Ваше Превосходительство, я только вышелъ.

— Извините, — обратился Алексй Александровичъ къ адвокату и взялъ телеграмы: одну — это было извстіе о назначеніи Е. въ Польшу. Алексй Александровичъ открылъ другую. Телеграма карандашемъ синимъ, перевранная, какъ всегда, говорила: «Москва, Дюсо, Алексю Алабину». [1293] Подпись была. Анна. «Умираю. Прошу, умоляю пріхать. Умру съ прощеніемъ спокойне». [1294]

1293

Так в подлиннике.

1294

Зачеркнуто: «Не намъ, а имени твоему, спасеніе мое», думалъ Алексй Александровичъ