Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

— Когда снимали с Долидзе часы, вы знали, что он мертв?

— Нет. Он теплый был.

Лосаберидзе вызвал омерзение, и я, невольно поддавшись чувству, сказал:

— И продолжили свою грязную работу, вместо того чтобы побежать за «скорой».

— От богатства семьи Долидзе не убудет.

— Что намеревались делать с часами и ботинками?

— Хотел продать.

— Почему послушались Расулова? Ведь вы не собирались приходить с повинной.

— Жить хочу, потому и послушался.

Патологоанатом все-таки ошибался, утверждая, что удар, полученный Долидзе, был смертельный. Два человека видели тело Долидзе до полуночи. Костанян и Лосаберидзе не могли сговориться.

Я положил перед собой чистый лист бумаги. Сначала я вычертил путь Долидзе в ту ночь, затем стал рисовать кружки, квадраты, вписывая в них фамилии близких и не очень близких Долидзе людей. Потом я занялся соединительными линиями.

Вскоре бумага была испещрена, как у математика, решающего сложную задачу. Я свою задачу не решил, но, кажется, нащупал варианты ее решения. Взяв другой лист, я нарисовал на нем то, что осталось после перечеркивания от моей схемы. Поразмыслив, я пришел к выводу, что вероятнее всего три пути решения. Чтобы убедиться в одном из них, следовало еще раз осмотреть место преступления.

ГЛАВА 8

Не могу сказать, что мысль о том, как Абулава оказался ночью у гостиницы, лишала меня покоя, но она нет-нет да возникала.

— Капитан, вы вчера не сумели поделиться своими соображениями. Не хотите это сделать сегодня?

— А! Утром все выглядит иначе, чем ночью.

— И все же?

— Понимаете, мне кажется, что убийство Долидзе не просто убийство с целью ограбления случайным человеком. Оно, по-моему, имеет какую-то предысторию.

— На чем основаны ваши соображения?

— Сам не знаю. Это, скорее, не соображения, а ощущения.

— Тогда перейдем к фактам. Галактион подал заявление об уходе.

— Интересно!

Улица Кецховели была перерыта. Но место, где Абулава обнаружил труп, осталось нетронутым. С самого начала я принял как незыблемый факт, что это — место совершения преступления. Но сейчас я сомневался, что поступил правильно. Ни справа, ни слева от все еще очерченного мелом асфальта не было укрытия. Оно было слева в пяти шагах от него — стена сгоревшего дома. Должно быть, за ней и поджидал убийца Долидзе.

— Капитан, повторите путь Долидзе. — Я подобрал палку и шагнул за стену.

Когда Абулава поравнялся со мной, я пропустил его на шаг и замахнулся палкой. Убийце не нужно было даже выходить из укрытия.

— Зачем же убийца перетащил жертву? — спросил капитан.

— Не знаю. Но в этом был какой-то смысл.

— Может, совесть в нем заговорила? Знаете, как бывает: сделаешь что-то нехорошее — и тут же раскаиваешься. Может, он хотел оказать помощь своей жертве, а потом понял, что это бессмысленно? Или понял, что бессмысленно тащить сто сорок килограммов?

— Может быть, может быть, — задумчиво сказал я. — Где находится управление городской канализации? Я хочу попросить пока не трогать место преступления.

— Я могу это сделать.

— Нет-нет.

Я должен был сам посетить управление. Подозрение, которое у меня возникло, еще не сформировалось в вопрос. Мне еще следовало подумать, как и о чем разговаривать в управлении.

Давиташвили теребил пуговицу на белом халате. Он никак не мог вспомнить, что читал вечером четырнадцатого октября.

— То ли Горация, то ли Аристотеля, — наконец сказал он. — Видите ли, я сразу читаю несколько книг. А какое, собственно, это имеет значение?

— Хочу выяснить, где и как вы провели время с десяти тридцати вечера до одиннадцати пятнадцати. Почему вы прервали чтение?

— Я же говорил! Пошел играть в преферанс.

— И не помните точно, когда вышли из дома?! Нормальный человек смотрит на часы и лишь тогда прерывает чтение, если он собирается куда-то идти.

— Как я могу помнить, что было четырнадцатого числа?

Этот почитатель Аристотеля и Горация, с пеной у рта разглагольствующий о чести и делящий общество на круги, вызывал у меня раздражение.

— Вы, конечно, не помните и то, где находились с половины второго до шести утра?

Он оставил в покое пуговицу и побарабанил по подлокотнику кресла.

— Я был дома, у себя дома.

— Неправда! Домой вы вернулись в шесть утра. — Я встал. — Явитесь в милицию. Повестку я пришлю.

— Видите ли, тут замешана женщина. Я обязан как мужчина оберегать ее честь. Мы с вами интеллигентные люди…

— Ну да! Я должен вас понять. Я не хочу этого понимать! За ложные показания вас привлекут к уголовной ответственности. Вы это поймите.

— Хорошо. Я все расскажу.

Допрос занял три страницы, и в нем как будто было все — почему Давиташвили отказал Долидзе в липовой справке, где он провел время с половины одиннадцатого до четверть двенадцатого и с половины второго до шести утра, — но меня не покидало ощущение недоговоренности в признаниях главного врача. Я перечитал протокол. Это ощущение усилилось.

В кабинет вошел капитан Абулава.

Я обратил внимание на то, что капитан не постучался, как обычно, но не придал этому значения. Я был слишком поглощен протоколом.

— Знаете, где Давиташвили находился с половины одиннадцатого до четверть двенадцатого? — сказал я. — В городском саду. В это время в саду, конечно, никого не было. Ни одного свидетеля! Утверждает, что сидел на скамейке поближе к улице, чуть ли не на той скамейке, на которой я сидел с Ворониной, и поджидал Долидзе. Хотел уговорить его купить липовую справку за полторы тысячи. Но не дождался. Очевидно, говорит, Долидзе прошел по другой улице. Я изучил маршрут. Вполне возможно. А с половины второго до шести утра он был у любовницы. Вот почитайте протокол.

Капитан уткнулся в протокол. Не отрываясь от чтения, он произнес:

— Галактион купил дом.

Георгий Долидзе все отрицал.

Я не хотел подводить Манану. Поэтому половина газеты «Вечерний Тбилиси» на допросе не фигурировала.

— Слушайте, Георгий, — обратился я к младшему Долидзе. — Ваш брат, судя по всему, человек обеспеченный. Но вы-то ради чего отказываетесь от тридцати тысяч?

— Каких тридцати тысяч? Не знаю я ни о каких тридцати тысячах. Не знаю!