Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

— Правильно сделаете! — сказал я.

Абулава открыл дверь и вышел.

Сумма выплаченного главным врачом долга не давала мне покоя.

Почему две тысячи, а не тысяча девятьсот? Примерно сто рублей Давиташвили выплатил еще при жизни Долидзе. Давиташвили был не тем человеком, который разбрасывается деньгами. Он не стал бы дарить семье Долидзе ни одной копейки, а тем более сто рублей. Но существовала расписка на две тысячи. Чем дольше я думал, тем очевиднее казалось это противоречие.

Георгий Долидзе был дома.

— Не ждали? — спросил я.

— Конечно нет, — ответил он. — Заходите, пообедайте с нами.

— Спасибо за приглашение. Поговорим здесь, на террасе. Когда Давиташвили возвратил долг?

— Вчера. — Георгий занервничал. — Я все рассказал вашему капитану.

— Сколько он возвратил?

— Две тысячи.

— Какими купюрами?

— Сторублевыми.

— Придется показать их мне.

— Зачем?

— Не задавайте глупых вопросов! Несите деньги.

— Пожалуйста, — невозмутимо сказал Георгий и ушел в комнату.

Теперь настала моя очередь занервничать. Какую сумму он принесет? Те ли это будут деньги, которые возвратил Давиташвили? В таком доме, как этот, всегда найдется пара тысяч рублей любыми ассигнациями.

Георгий отсутствовал пять минут — слишком долго, чтобы вытащить даже из тайника принесенные главным врачом деньги. Он вернулся в некотором замешательстве и протянул пачку сторублевых.

— Сколько здесь? — спросил я.

— Тысяча шестьсот, — ответил он. — Четыреста я уже потратил.

— На что?

— Мало ли на что?! Деньги мои. На что хочу, на то и трачу.

— Придется припомнить.

— Купил кожаную куртку.

— Еще одну?

— Да, еще одну. А что?

— У кого?

— У спекулянта..

— Когда?

— Сегодня утром.

— Георгий, ваше вранье мне изрядно надоело.

— Вы мне тоже надоели! Приходите в дом, когда взбредет в голову. Поесть человеку не даете. Сколько можно?! В конце концов, вспомнили бы о том, что мы пострадавшие! Я на вас жалобу напишу.

Я бы сдержался, если б он не размахивал руками перед моим носом и не брызгал мне в лицо слюной. Я схватил его запястье.

— Ты, жалкий врун, немедленно неси сюда справку, если не хочешь, чтобы я сейчас же отволок тебя в милицию.

— Какую справку? О чем вы говорите?

— Ту, которую главный врач больницы дал тебе, мерзавцу, в счет отцовского долга. Ту, которую ты собрался представить в институт как свидетельство того, что год работал санитаром.

— Не знаю я ни о какой справке!

— Ах, не знаешь! — Я потащил его к лестнице. — Идем, мерзавец! Сейчас весь город увидит, как сына Долидзе волокут в милицию. И не только увидит, узнает за что!

— Не надо меня тащить! Отпустите руку!

— Не надо так не надо. Где справка?

— У меня, у меня. Отпустите же руку!

Этот подонок держал справку при себе. Он вытащил ее из кармана джинсов.

Спускаясь по лестнице, я услышал скрип двери и вслед за ним голос Георгия:

— Иди в дом, девчонка!

Его внезапно прорезавшийся баритон звучал грубо и властно, как и подобало голосу главы семьи Долидзе.

Маро Тбилели я нашел в комнате медсестер. Она стояла у окна и плакала. Это была миловидная брюнетка лет тридцати.

Маро знала, что Давиташвили подозревается в убийстве. Впрочем, об этом наверняка знал весь город.

— И что же, вы верите в виновность Давиташвили? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она, утирая слезы марлевым тампоном. Мокрый носовой платок она сунула в карман халата.

Маро наверняка придала преувеличенное значение ночи, которую она провела с Давиташвили. Эта ночь с четырнадцатого на пятнадцатое октября, должно быть, породила в ней уверенность, по крайней мере надежду, что их отношения станут прежними. Он же провел ночь с Маро, скорее всего, пожалев ее. Тем горше было разочарование Маро, когда она все поняла. А если между ними состоялось объяснение и Давиташвили заявил ей об окончательном разрыве? Ничего, кроме озлобления, это не могло вызвать в женщине. Я допускал, что Маро просто-напросто оговорила Давиташвили.

— Вы решили отомстить Давиташвили? — спросил я.

— Так получается, — ответила она.

— Значит, четырнадцатого числа вы не видели, как он ушел из сада?

— Видела. Все, что я рассказала, правда.

— И вы видели, как Давиташвили шел по улице Лермонтова?

— Да.

— Он завернул в какой-нибудь двор?

— Не знаю. Исчез вдруг.

— В каком месте?

— За газетным киоском.

— В какое время это было?

— Без четверти одиннадцать.

— Вы посмотрели на часы?

— Да. Я переживала, что кто-нибудь увидит меня. В нашем городе женщине находиться в поздний час одной на улице считается неприличным.

Я вспомнил, что капитан Абулава сказал: «Он быстро избавился от нее», — и спросил Маро:

— Вы не полюбопытствовали, что Давиташвили делал в саду — отдыхал, ждал кого-то?

— Он сказал, что ждет Долидзе.

— Вы хорошо это помните?

— Я помню каждое его слово.

— Вы не поверили ему?

— Нет. Мне показалось, что у него свидание с женщиной.

Я недоумевал. Все, что Маро сказала мне, подтверждало показания, которые она дала капитану Абулаве. Нет, она не была озлобленной женщиной, готовой оговорить бросившего ее любовника.

— В чем же ваша месть? — спросил я.

— Господи! Разве я рассказала бы все, зная, к чему это приведет?!

Газетный киоск на улице Лермонтова почти перегораживал тротуар. Естественно, что Давиташвили исчез из поля зрения Маро, как только он обошел киоск. Но куда он мог уйти, если не завернул в проходной двор?

В пяти шагах от киоска начинались ряды маленьких магазинов.

В магазинах и на улице было много людей. Лавируя, я стал пробираться от магазина к магазину, читая таблички на дверях. Все магазины закрывались в восемь вечера.

В конце улицы я повернул назад. Механически разглядывая витрины, я вдруг заметил, что одна из них не похожа на витрину магазина. Я поднял голову и увидел вывеску «Буфет». Отыскав дверь, я вошел в узкое полутемное помещение, где стояло всего четыре стола. В буфете не было ни одного посетителя.