Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

— Лимонад, пожалуйста, — попросил я буфетчика, плотного человека с грустными глазами.

Откупоривая бутылку, он внимательно смотрел на меня.

— Приезжий?

— Да, — сказал я, разглядывая полку с бутылками коньяка и вин.

— Может, коньяк желаете? — спросил он.

— Нет, не желаю, — ответил я, подумав, что Давиташвили наверняка любит коньяк. Он относился к той категории мужчин, которые считают себя большими знатоками и ценителями вин и пьют дорогой марочный коньяк.

— Единственное место в городе, где все без наценки, а план выполняю с трудом.

Я пил лимонад и думал о Давиташвили. С учетом его финансовых затруднений это заведение как нельзя лучше подходило для кармана главного врача, обремененного большой семьей — жена, трое детей, мать и теща. Но вряд ли он позволял себе заходить сюда. Он мог удостоить чести своим посещением только первоклассный ресторан или бар при нем. Куда же он исчез, если не завернул в проходной двор? Может, он все-таки зашел сюда? Я решил попытать счастья.

— До которого часа буфет открыт? — спросил я.

— До одиннадцати ночи, чтобы таксистам было где перекусить.

— У вас есть постоянные клиенты кроме таксистов?

— Заходят иногда три-четыре человека.

— Среди них нет врача?

Буфетчик насторожился.

— Почему вы им интересуетесь?

Я понял, что Давиташвили бывал здесь.

Буфетчик хлопнул себя по лбу:

— Как я сразу не догадался?! Вы следователь из Москвы.

— Когда он был у вас в последний раз?

— Позавчера часов в восемь вечера. Выпил свои две рюмки. — Буфетчик достал из-под стойки заграничную темную бутылку. — Вот этого коньяка. Франция. «Мартил».

— «Мартель», — механически поправил я.

— Ему кто-то из больных подарил недели две назад.

Я поднял бутылку на свет. Коньяка в ней оставалось меньше половины. Я быстро произвел в уме арифметические расчеты и пришел к выводу, что Давиташвили посещал буфет за последние две недели три раза. О первом и последнем визите я уже знал.

— Доктор большой знаток! Всю историю коньяка назубок знает. Заслушаешься его. Как я мог отказать такому человеку пить у меня свой французский коньяк? Пусть пьет на здоровье.

— Не помните, когда он заходил к вам в предпоследний раз?

— Как не помнить, если это было в тот вечер, когда убили Долидзе?!

Отныне жизнь в городе будет делиться на два периода — до убийства и после убийства Долидзе, как летосчисление, подумал я.

— В котором часу?

— Я уже закрывать собирался. Пятнадцать минут до одиннадцати оставалось.

Я с трудом сдержал радость. В этот момент я в полной мере осознал, что такое везение. Но мне не хотелось приписывать удачу случайности, и я сказал себе: «Везет сильным». Это была любимая сентенция моего шефа.

Вот и все встало на свои места, подумал я, выходя на улицу. Ни одна из улик против Давиташвили не выдержала проверки. Деньги отпали. В день убийства с двадцати двух сорока пяти до двадцати трех десяти он находился в буфете, где за рюмкой-другой коньяка, который позволял себе выпить раз или два в неделю, вел нравоучительные беседы с буфетчиком. Как я понял, ему необходима была аудитория, хотя бы один слушатель. Ведь в основном говорил он. Но гордыня не позволяла ему признаться, что он, интеллигент, главный врач городской больницы, мог переступить порог забегаловки. Возможно, у него были другие причины скрывать свой визит в буфет, однако я не сомневался, что все они произрастали из его гордыни.

Вернувшись в гостиницу, я позвонил в Тбилиси подполковнику Габелия.

— Ответа на запрос пока нет, — сказал он.

Потом я позвонил в горком.

— Давиташвили не причастен к убийству, — заявил я.

— Это умозаключения или есть доказательства? — спросил Элиава.

— Есть доказательства.

— Минуту.

Я услышал, как Элиава сказал в другую трубку: «Алло».

Я нетерпеливо ждал, пока он закончит разговор по второму телефону. Мне еще предстояло позвонить в военкомат, встретиться с нотариусом, Галактионом, женой Сирадзе, а если Сирадзе вернулся в Натли, то и с ним.

— Ну вот, а ты говоришь о доказательствах! — послышалось в трубке.

— Это ты мне?

— Тебе, товарищ майор. Через полчаса прошу быть у меня. — Элиава был почти официален.

Совещание у секретаря горкома заняло двадцать минут. Собственно, это было не совещание, а праздник Заридзе, который он сам себе устроил, попросив Элиаву о встрече. Надо отдать прокурору должное — он не произнес ни одного лишнего слова.

Положив перед Элиавой папку с делом, Заридзе уселся на стул с величием победителя. Он смотрел на секретаря так, словно тот читал не протоколы допроса, а документ о капитуляции. На меня Заридзе даже не взглянул.

Закончив чтение, Элиава молча передал «дело» мне.

Теперь, когда протоколы оказались в моих руках, Заридзе решил заметить меня. Он повернул голову в мою сторону с достоинством и снисходительностью старшего.

Давиташвили не признавал себя виновным, но все свидетельствовало против него. Судя по протоколам, он давал путаные объяснения. Впечатление было такое, что еще один допрос, и он сдастся. Почему же Заридзе поторопился объявить Давиташвили убийцей? Неужели он был убежден, что тот признает себя виновным? Допустим, признает. Но это же не доказательство. Нужны улики. Важная улика — деньги. Их не нашли. Наверняка не нашли.

— Вы квалифицируете преступление как убийство из корыстных побуждений? — спросил я Заридзе.

Совершенно верно, — сказал он.

— Деньги нашли?

— Я полагаю, что деньги будут у нас завтра. Давиташвили сам их принесет, чтобы облегчить свою участь.

— Или усугубить. Скажите, вы намерены возбудить уголовное дело в связи с махинациями Долидзе?

— Уголовное дело против покойного?

— В связи с махинациями Долидзе. В «деле», которое вы изъяли из моего временного сейфа, достаточно материала для этого.

— Ничего подобного я в «деле» не обнаружил.

Воцарилась пауза. Чего же я ожидал? Что он вдохновится желанием разоблачить Долидзе, этого жулика, проходимца, грабителя крестьян?

— Если больше нет вопросов, разрешите покинуть вас, — сказал Заридзе.

— Есть. С Багиряна снимаются подозрения? — спросил я.

— Во всяком случае, подозрение в убийстве. — Заридзе обратился к Элиаве: — Моя первоначальная версия не выдержала проверку временем. Можете казнить меня, но я должен признать свою ошибку.