Арменикенд и его обитатели

– Это я шуртвац-хай?! Моя семья все потеряла из-за таких крикунов, как ты! «Миацум, миацум!»... Нас чуть не зарезали там, пока ты митинговал здесь. Квартиру, машину, мебель, все потеряли! И если бы не были патриотами, в Москву бы полетели. А мы здесь живем. И вместе со всеми в очередях за хлебом стоим, мерзнем...

При слове «Москва» стоявший рядом с Сашей Артур опустил голову. Он каждый день ждал звонка отца. Ждал, когда он их заберет.

В очереди молчали, понурив головы. Какой-то старик в драповом пальто и очках, с небритыми щеками, спокойно сказал:

– Правильно, сынок, говоришь. Мы все армяне, нет ереванских, карабахских, бакинских, тифлисских... Мы один народ. А на таких провокаторов, - последовал выразительный взгляд в сторону типа в спортивной шапочке, - внимания не обращай. Они только орать умеют. Чистокровные тут нашлись.

И сплюнул себе под ноги.

Женщины одобрительно закивали головами: правильно, балик-джан (ласковое обращение к детям – прим. автора), не обращай на дураков внимания. Какой же ты шуртвац, ты настоящий армянин! А язык выучишь. Это же язык твоих предков...

Ребята вернулись в пансионат поздно вечером. Но с хлебом. Не зря ходили. И вообще им повезло: всех троих подвез сосед по пансионату Карен Месропов, который на своей «Волге» возвращался с работы домой, в «Ласточку».

– Ара-э, садитесь скорей, чуваки, а то совсем замерзните, - весело крикнул он из машины, увидев Артура, Сашу и Стасика, идущих по заснеженному тротуару улицы Терьяна.

30-летний Карен никогда на жизнь не жаловался. В Баку потерял квартиру, гараж, дачу. Но руки имел золотые и был уверен, что в Ереване не пропадет. Родителей и молодую жену Эрну содержал в достатке. Римма Сергеевна уверяла, что денег у Месроповых полным полно, копят на Америку. Вот-вот им из Лос-Анджелеса приглашение придет от родни, которая там давно обосновалась.

Карена называли по-смешному – «луйси мард», то есть человек света. Почти как святого Григория Просветителя. На месяц вперед у него был расписан график заказов. Кто хотел провести себе «левый свет», обращались к «баквиц Карен». Электрик протягивал по деревьям и столбам кабель от квартиры в соседнем доме к заказчику. «Левый свет» он умудрялся проводить и от близлежащих предприятий, и от станций метро, и даже от… светофоров. Занимался Карен Месропов, по сути, уголовно наказуемыми делами, за которые ему прилично платили. А что его электромухлевки приводили к авариям, несчастным случаям и даже пожарам, Карена мало волновало. Он делал свое дело, а во время проверок мастера из «Электросети» упорно срезали самовольные провода. Карен вновь приезжал на «место обрыва», все восстанавливал — и так до следующего обхода.

Соседям по пансионату Карен помогал безвозмездно.

– Как там наш светильник? – с улыбкой спросил он у Артура.

– Спасибо, светит, - так же попытался улыбнуться юноша.

Электрик придумал керосиновую лучину. Взял стеклянную баночку из-под оливок, залил туда немного солярки, сквозь отверстие в крышке просунул крохотный фитиль. Торчащий конец фитиля прикрыл стеклянной трубкой, для чего использовал перегоревшие электролампы. Горела такая «лучина» долго, позволяя спокойно передвигаться по комнате. Солярку Карен приносил регулярно. Анна Ервандовна и Ирина отблагодарили умельца – испекли для его семьи слоеный «Наполеон».

Артур вошел в комнату, когда диктор программы «Время» передавал прогноз погоды. Бабушка уже спала, а мама сидела у телевизора с усталым лицом. Увидев сына в дверях, поднялась и улыбнулась:

– Пришел… Садись ужинать. Я котлеты пожарила с картошкой.

Артур подошел, обнял мать.

– А папа не звонил?

– Нет. Дежурная тетя Айкуш позвала бы. Она знает, что мы ждем важного звонка из Москвы.

Артур снял пальто, разулся. Он в нерешительности подошел к умывальнику, чтобы помыть руки. Повернулся к матери:

– Мама, а если мы… уедем, нас будут… считать предателями?

Ирина не сразу ответила, пыталась найти нужные слова. Она знала, что рано или поздно сын спросит ее об этом.

– Понимаешь ли…Мы не будем предателями. Мы навсегда останемся с нашим народом. Но у нас здесь нет своего жилья. И жить без света, с этой лучиной от Карена… Вечно ждать эти подачки… Бабушка почти не встает, ей все хуже. Нужно в Москве показать ее врачам. Ты не ходишь в школу… Это же ненормально. Я не могу найти работу по профессии… А я, между прочим, неплохой архитектор. И без папы мы долго не сможем прожить. Он уже начал в Москве работать, подыскивает для нас жилье. Семья – это когда все живут вместе. Разве я не права?

– Права, мама… Но мы же будем возвращаться сюда?

– Ну, конечно же. Здесь наши корни, наш народ…

…Альберт Мнацаканов по весне забрал семью в Москву, где он снял скромную, но уютную квартиру в Сокольниках. Артур наотрез отказался идти в школу или работать к отцу в автосервис, где дела пошли в гору. Юноша в последнее время вообще стал каким-то задумчивым и скрытным. Из дома практически не выходил и мало с кем общался. Ирина не могла понять, что происходит с сыном, но на откровенный разговор так и не удалось его вызвать.

А потом случилось то, что повергло всю семью в шок.

Артур тайно от родных улетел в Ереван, а оттуда отправился в Нагорный Карабах, где записался добровольцем. Родители подняли на ноги всю милицию, всех знакомых сына. Бабушка требовала одного: «Верните мне внука!» Два дня они не смыкали глаз. И только на третий день получили телеграмму от Артура. Просил простить его и не волноваться…

С неделю обучали новобранца владению оружием, нехитрому солдатскому ремеслу – вместе с такими же, как и он, безусыми азатамартиками (боец за свободу – прим. автора) с горящими глазами. Артур научился стрелять из автомата, бросать гранаты, делать перевязку раненым. Он рвался в бой. Но толком так и не успел повоевать.

Боевое крещение Артура Мнацаканова в составе добровольческого отряда «Арабо» прошло 8 мая 1992 года при освобождении армянами города Шуши. Автоматная очередь подкосила юношу, когда отряд пробирался к стенам старой крепости. Артур упал на каменистую землю и последнее, что он увидел, было весеннее небо, синее-пресинее. Оно словно опускалось над ним все ниже и ниже. Вот, совсем рядом, можно рукой достать. Или это душа юноши в тот момент возносилась к самым небесам? Кто знает…