Арменикенд и его обитатели

<p align="center">

4

<p align="center">

Тревожные времена настали в Арменикенде. Как-то невесело стало его обитателям, не по кайфу.

Хмурым январским утром позвонила Марго, жена Славика, свояка. Она что-то кричала в трубку и без конца плакала. Из ее слов Кнарик поняла только одно: Славика убили прямо возле подъезда. По всей Завокзальной шныряют погромщики. Уже на 8-ом километре их видели, на Монтино, Хуторе… Говорят, завтра появятся в Арменикенде. А милиция в происходящее не вмешивается. Что в мире творится!

Стеллу, Венеру и Анжелу еще неделю назад послали к родне. От греха подальше. А все из-за Фаика. Прежде молча курил свой план, никого не замечая, а тут вернулся в реальность – интерес к противоположному полу пробудился вдруг. Фаик стал к девушкам приставать. Все цокал языком и странно гримасничал. Особенно когда сталкивался во дворе с дочками Кнарик и Серожа.

Кнарик все продумала. Отправила неделю назад девочек поездом до Ростова, оттуда они добрались до Сальска, где их ждал Рачик, двоюродный брат. Он и их семье присмотрел недорогое жилье. Знакомый маклер обещал как можно скорее продать квартиру Кнарик и Серожа. Уже Севияны уехали, Гарамовы, Петросовы, Тер-Тумасовы, Оганесяны, Вартановы… Русские с евреями тоже покидали город. Молочник Арменак куда-то пропал, не появлялся вторую неделю. Наверное, на своей ферме под Хырдаланом отсиживался. Что за время наступило страшное, что за время!

– Кто, кто звонил? – Серож почувствовал что-то неладное. Три дня он не выходил на работу. Газосварочный агрегат так и стоял в коридоре, загромождая проход на кухню. Сказали, когда все успокоится, тогда с завода позвонят, вызовут. – Ты что молчишь, ай ахчи?

Теперь уже запричитала Кнарик:

– Вай, мама-джан, убили сволочи, нашего Славика убили!

– Какого Славика?

– Твоего свояка!
– еще сильней заголосила женщина.

Серожа словно током ударило. Жена отправилась в ванную, намочила полотенце и обвязала им лоб. Потом склонилась над раковиной, всхлипывая и поминая убитого Славика. А Серож застыл у окна. Во двор стекались какие-то чужие люди, сплошь хмурые молодые мужчины. Стояли возле беседки, курили, искоса поглядывая на окна домов.

Серож подошел к ванной комнате и тихо закрыл дверь на защелку.

– Открой, открой! – только и успела крикнуть Кнарик.

Серож никого не слышал, ничего не видел перед собой. Он подошел к тележке со своим неразлучным газовым агрегатом, погладил оба баллона. Потом вернулся к окну: во дворе, как и в предыдущие дни, никто из своих не показывался. Слетелись, словно воронье, только чужаки. И как много стало их…

– Ну что, лопасы (ругательство – прим. автора), сейчас мы поминки сделаем по Славику. Серож вам слово дает.

Кнарик, почувствовав что-то неладное, продолжала кричать из ванной комнаты. Серож переступил порог квартиры и потянул за собой тележку. В подъезде царила непривычная, тревожная тишина. Словно все жильцы покинули дом, который должен идти под снос. Даже Кнарик в ванной комнате прекратила свои причитания.

Но вот открылась дверь соседа, осторожно, опасливо.

– Ты кто?
– закричал Серож на мужчину, смотревшему на него испуганными и воспаленными глазами.

– Это я, Сергей, Шпигельман… Борис Соломонович.

– Ну…

– Сергей, прошу вас, не выходите из дома. Вы видели этих людей? Это страшные люди.

– Не бзди, Шпильман. Я этим фуцинам (ругательство – прим. автора) покажу… Где Серож не пройдет – его автоген пройдет!

– Сергей, не говорите чушь! Вчера мою Софочку на Телефонной избили до полусмерти. За армянку приняли. Садитесь на трамвай, поезжайте в Семашко и посмотрите в травматологии, в восьмой палате, во что превратили мою Софочку.

Борис Соломонович заплакал так громко и по-детски, что Серожу стало не по себе.

– Я их душу мотал! – попытался успокоить он соседа.
– Сейчас и за твою Софу им отомщу, и за Славика.

Серож вышел из подъезда на мороз в ватнике и без шапки. Левая рука в кармане пижамных штанов, правая волокла тележку с баллонами. Толпа угрюмых чужаков, сбившись в круг, о чем-то спорила. В центре стоял с бумагой в руках тощий парень в широкой кепке-аэродром. Серож услышал, как погромщики называли его соседей с армянскими фамилиями и номера квартир.

Незваные гости пришли не просто так. Все были как на одно лицо – небритые диковатые физиономии, в темных и серых пальто, пыжиковых и кроличьих шапках. И взгляды… Какие-то зверские взгляды. Так на него никто никогда не смотрел. Даже в Баиловской тюрьме. 

Серож заметил, что у некоторых в руках были куски арматуры, заточки, а один, золотозубый, вертел в руках финский нож.

Толпа разомкнулась, дали пройти. Серож прошествовал, словно на арене, среди затаившихся хищников, готовых в любой момент разорвать его в клочья. Он почувствовал себя гладиатором перед смертным боем. Как его любимый Спартак в исполнении Кирка Дугласа.

– Ну что, чушкарье, очко не железное? Я всех вас, все ваши домовые книжки душу мотал, - Серож достал из кармана пачку «Беломора», прикурил. Погромщики ждали, что будет дальше. – Серож сейчас вам, дешевым фуцинам, за Славика с Завокзальной устроит первомайский салют. А за соседку Софу салют – как на 7 ноября.

Он взял в правую руку горелку, левой стал крутить вентиль, регулируя пламя, сначала один, потом другой. Из ствола вырвался голубой огонь.

Серож сильно прокашлялся, а затем внезапно запел:

<p align="center">

«Вечер наступил в Баку,

Я сидеть дома не могу.

Спину ломит, сердце жмёт,

Вот братва во двор зовёт...»

– Что вы слушаете этого придурка?! – с раздражением в голосе обратился на азербайджанском к погромщикам парень с «черным списком» в руках. Серож узнал его: это был сосед-анашист Фаик. Тот самый, которому он сочувствовал и приносил на похмелку «Бадамлы». – Мочить его надо, чатлаха (ругательство – прим. автора). И всех их мочить. Тут куда ни плюнь – в армянина попадешь. Смерть армянам!