Август и великая империя

События в Риме 3 г. до P.X

Тем временем Луций достиг пятнадцати лет и также получил почести и привилегии, предоставленные его старшему брату. Диоскуры новой конституции, эти два юноши обеспечивали Италии ее будущность, и Август возлагал на них все свои надежды. Тиберий был теперь почти совершенно забыт в Риме, хотя на Востоке тетрарх Ирод построил в честь его город Тибериаду. В Риме постройка нового форума была, наконец, окончена, а также была окончена и постройка храма Марса Мстителя, выстроить который Август дал обет перед битвой при Филиппах с целью получить от богов победу, которую он не надеялся одержать при помощи одних своих сил. Прекрасные развалины этого форума и храма еще теперь стоят на via Bonella возле Агсо dei Pantani. Новый форум был грандиозным памятником, воздвигнутым Августом истории Рима, где великие люди всех партий и веков имели свои статуи, каждая с короткой надписью, составленной самим Августом. Там находились люди самых разных эпох и самые ожесточенные враги: Марий и Сулла, Ромул и Сципион Эмилиан, Аппий Клавдий и Гай Дуиллий, Метел Македонский и Лукулл. [399] Что касается храма, то победитель затратил сорок лет на выполнение своего обета, но виновен в том был его архитектор, работавший чрезвычайно медленно. При открытии форума и нового храма, который был самым красивым храмом, когда-либо воздвигнутым в честь бога войны в городе войны (что, вероятно, было весной 2 г. [400] ), Август хотел произвести большую традиционалистическую и милитаристическую демонстрацию. Ему вероятно, казалось удобным противопоставить эту манифестацию скептическому, фривольному и ослабелому духу новых поколений, более соблюдавших культ Венеры, чем Марса, в тот момент, когда слухи о войне приходили одновременно с Востока и Запада и когда Рим со своей обычной легкомысленностью говорил о близком завоевании Парфии и других подобных безумствах. Открывая этот форум, Август опубликовал эдикт, в котором советовал народу требовать, чтобы принцепс республики всегда походил на великих мужей, чьи статуи были воздвигнуты на форуме. [401] Потом были отпразднованы торжественные празднества; были справлены новые троянские игры и навмахия, привлекшие огромные толпы народа со всех концов Италии. [402] Сенат выпустил декрет, признававший новый храм Марса величайшим религиозным символом военной мощи Рима. Все граждане, когда надевали мужскую тогу, должны были отправляться в этот храм; все магистраты, уезжавшие в провинции, должны были равным образом являться туда в момент своего отъезда и, вознеся мольбы богу войны, чтобы получить его благоволение, начинать свое путешествие со священного порога жилища Марса; всякий раз, когда дело шло о даровании триумфа, сенат обязан был собираться в этом храме; здесь должны были сенаторы слагать свой скипетр и корону и сюда же должно было приносить все трофеи, взятые у неприятеля. [403]

399

См.: Gardthausen. Op. cit. Bd 1. Leipzig, 1891–1896, 894, сл.; Bd 2, 519 сл.

400

Дата открытия точно не известна. Как замечает Боргези (De Ovid. Fast., V, 550 сл.), есть основания думать, что это было 12 мая. Но Веллей Патеркул (II, 100) говорит нам, что это было se [id est Augusto] et Gallo Caninio consulibus. Между тем надписи (С. I. L., I?, 164) дают нам знать, что консулами начала года были Август и М. Плавтий Сильвам, следовательно, Галл Каниний был consul suffectus. Так как маловероятно, чтобы Плавтий был консулом менее шести месяцев и отказался от должности ранее 1 июля, то открытие, по-видимому, было позже этой даты; вероятно, 1 августа. См.: Mommsen, С. I. L., I?, 318.

401

Sueton. Aug., 31.

402

Velleius Pater., II, С, 2; Dio, LV, 10; Ovid. Ais amat., I, 171 сл.

403

Dio, LV, 10.

Марс и Венера

При помощи этих статуй на форуме и празднеств в честь Марса Август вновь старался оживить великие воспоминания прошлого и память о древней аристократии в умах торговцев, ремесленников, куртизанок и фланеров, которые пользовались прекрасной мраморной мостовой его памятника. Новое поколение едва остановилось бы, чтобы рассеянно и равнодушно посмотреть на статуи этих великих мужей, которые посреди всех бурь с непоколебимой верой мало-помалу основали империю. Овидий, любимый поэт женщин и молодых щеголей, которых он заставил забыть нежного Вергилия и остроумного Горация, в своей новой поэме Ars amatoria сделал из Марса, бога войны, услужливого любовника Венеры. Он упоминал о празднествах, справляемых Августом при освящении храма, но только как о единственном удобном случае к любовным приключениям и интригам благодаря бесчисленной и веселой толпе красивых женщин и юношей, пришедших в Рим, [404] и он наперед прославляет с этой же точки зрения торжества, на которые уже рассчитывали по случаю триумфа Гая Цезаря, когда тот вернется из покоренной Парфии. Какой чудный случай поухаживать за своей милой! [405] Своим обычным гибким и изящным стилем этот гармоничный выразитель всех безумств современного ему поколения молодежи не колебался даже льстить обоим молодым сыновьям Цезаря, как будто ему доставляло удовольствие это династическое раболепство; в их честь он написал стихи, которые пятьдесят лет тому назад заставили бы покраснеть римлянина и показались бы ему достойными самого низкого из рабов. Он прославляет скороспелое величие обоих молодых людей как привилегию, свойственную их полубожественной натуре;

404

Ovid., Ars amat., I, 177: Quis non invenlt, turba quod amaret in ilia?

405

Ibid., 177–223.

Мститель уже налицо; с юных лет он вождем выступает, Мальчиком войны ведет те, что не мальчику весть! Полно же вам исчислять, о трусливые, возраст бессмертных: Раньше рождения уже Цезарям доблесть дана. Лет своих юных быстрей небожителей дух возрастает, И переносит с трудом вред замедления он. [406]

Падение Юлии 2 г. до P.X

Но эти фантазии были внезапно прерваны неожиданной и ужасной катастрофой, подробности которой мы знаем только в общих чертах. Юлия, может быть, уже слишком безрассудно рассчитывала на свою популярность, на старость Августа и на скептическое потворство общества. Возможно также, что она слишком откровенно сбросила покрывало, которое скрывало ее противозаконные любовные похождения, забывая, что она дочь того, кто шестнадцать лет тому назад издал lex de adulteriis. [407] Вполне возможно также, что катастрофа была венцом усилий друзей Тиберия и партии традиционалистов или же результатом стараний Ливии вновь открыть Тиберию ворота Рима. [408] Тогда нужно предположить, что друзьям Тиберия удалось приобрести доказательства прелюбодеяния Юлии от одной вольноотпущенницы по имени Феба и что взбешенные падением своей партии, убежденные, что они будут уничтожены, если окажутся не в силах нанести своим врагам оглушительный удар, они воззвали ко всей оставшейся у них смелости и решили поднять свой авторитет, доказав, что у них нет лицеприятия ни к кому, даже к столь популярной дочери Августа. Lex de adulteriis применялся к многим мужчинам и женщинам; почему же Юлия и ее любовники должны ускользнуть от него? Август, столько раз во всеуслышание заявлявший, что все должны повиноваться законам, не мог бы помешать, чтобы его дочь, подобно другим, подверглась заслуженному ею наказанию. Однако старый принцепс, посвящавший государству свою энергию, свои деньги и свои заботы в продолжение двадцати пяти лет, казалось, требовал как единственное вознаграждение за такие труды и заслуги, чтобы никто не принуждал его видеть доказательства проступков, совершенных его дочерью. Он не хотел быть поставлен перед ужасной необходимостью или самому нарушить изданные им законы, или осудить свою собственную кровь, запятнать позором мать двоих юношей, на которых он возлагал лучшие надежды в будущем. Какой скандал мог более повредить партии молодой знати, чем громкий процесс о прелюбодеянии, направленный против Юлии? Друзья Тиберия, взбешенные своими неоднократными поражениями, не имели почтения ни к седине, ни к заслугам, ни к фамилии Августа; и они показали отцу доказательства дочернего позора.

406

Ibid., 181 сл.

407

Macrob. Sat, II, V, 1: sed indulgentia tarn fortunae quam patris abutebatur (Iulia)…

408

В катастрофе с Юлией остается много темных пунктов, но причину этой катастрофы решительно следует, как кажется, искать в lex lulia de adulteriis. Юлия подпала под действие этого изданного ее отцом закона, главные пункты которого мы перечислили в VII главе IV тома. Другими словами, чтобы понять эту катастрофу, надо не забывать об этом законе. Ob libidines atque adulteria damnatam, говорит Светоний (Tib., II); St. Hieron. ad an. Abr., 2012: in adulterio deprehensam; Tacit. Ann., I, 53; ob Impudicitiam; Seneca de Clem., I, X, 3: quoscumque ob adulterium fllae suae damnaverat… Ясно, что дело идет о преступлении, предусмотренном lex de adulteriis, и при этом допущении многое, бывшее темным, объясняется. В тот день, когда Август заметил, что поведение его дочери не может более оставаться тайной, перед ним оказалось два выхода: или, злоупотребляя своей властью, допустить скандальную безнаказанность, или предоставить дочь своей участи…

Удар был нанесен очень глубоко. Август попался в те сети, которые он сам сплел для других. Lex de adulteriis, носивший его имя, принуждал мужа наказать преступление своей жены или донести на нее, а если муж не мог или не хотел этого сделать, то это было обязанностью отца. Так как Тиберий был на Родосе, то наказать или осудить свою дочь должен он, Август, если не хотел, чтобы Кассий Север или какой-нибудь другой негодяй привлек Юлию к суду (quaestio) и потребовал, опираясь на другой, также утвержденный самим Августом, закон, подвергнуть пытке Фебу с целью вырвать у нее признание в преступлении ее госпожи. И этот человек, которого современные историки изображают абсолютным монархом, властителем Рима и его законов, этот человек, будто бы имевший честолюбивую мысль основать династию, чтобы навсегда закрепить империю за своей фамилией, этот человек не имел мужества в критический момент избавить свою дочь от злобы ничтожной клики, от глупых предрассудков средних классов, от страха показать, что он ищет привилегий для себя и своей фамилии, от столь республиканского и латинского честолюбия показать народу, что законы выше всяких личных или фамильных соображений. Он издал этот ужасный закон и применял его к столь многим лицам; если теперь, когда пришел его черед оказать ему повиновение, он попытается спасти своих родственников, то что сделается с той репутацией беспартийного магистрата, сурового стража нравов, которой он был обязан большей частью своей славы и своего авторитета? Представьте себе этого шестидесятидвухлетнего старика, усталого, раздраженного затруднениями, обрушившимися на него в тот самый момент, коща он желал отдохнуть, и который в конце своей бурной жизни, когда он имел право пожелать немного спокойствия, не мог избежать ужасного мщения друзей Тиберия, будучи поставлен перед дилеммой: или убить свою дочь, или компрометировать в ужасном скандале весь свой авторитет и все свое дело! Август не был жестоким, но перед тем, как сделать подобный выбор, он был, как кажется, охвачен ужасным приступом скорби и гнева. [409] В то время как равенство всех перед законом было не более как лживой условностью, которой шарлатаны, подобно Кассию Северу, пользовались с целью обманывать народ, Август хотел, чтобы это было серьезной вещью для его дочери, и тотчас подумал о крайнем средстве, которое lex Iulia предоставлял отцу семейства относительно его прелюбодейки дочери, т. е. хотел убить ее. Потом чувство, разум, некоторое спокойствие, вернувшееся в его сердце, одержало верх. Уехав из Рима, он послал Юлии развод от имени Тиберия и в силу своей власти, как pater familias, отправил ее в изгнание на остров Пандатерия. [410]

409

Seneca. De Benef., 1, XXXII, 2.

410

Sueton. Aug., 65. — Вмешательство Августа в скандал зависит, без сомнения, от предписания legis Iuliae de adulteriis, принуждавшего отца наказать или подать донос на женщину, виновную в прелюбодеянии, когда муж не мог или не хотел сделать это сам. Август применил свой закон. Не ясно, кем и как были осуждены Юлия и ее сообщники. По общему праву ее должно было судить quaestio, но Тацит (Ann., Ill, 24) дает нам понять, что квалификация ее преступления была несколько произвольно изменена: nam culpam… vulgatam gravi nomine laesorum religionum ac violatae majestatis appelando clementiam majorum suasque ipse leges egredlebatur. Так как мы знаем, что lex Iulia de adulteriis позволял при известных условиях отцу самому наказывать дочь-прелюбодейку, то всего проще предположить, что Август воспользовался своими правами patris familias, даже, может быть, применяя их немного произвольно, чтобы избежать скандального процесса.

Впечатления от осуждения Юлии 2 г. до P.X

Рим, не ожидавший этого, внезапно узнал, что дочь Августа, мать Гая и Луция, выдающаяся и популярная дама римского света, была уличена своим отцом в прелюбодеянии, отправлена в ссылку и изгнана из семьи. Самые безумные обвинения распространились тогда по Риму. Высшие и средние классы, сенаторы и всадники, наиболее влиятельные партии возмутились против Юлии; все самые гнусные басни, выдуманные на ее счет друзьями Тиберия и уже так давно передававшиеся шепотом, рассказывались теперь во всеуслышание, еще преувеличенные и с самым живым негодованием; несчастная женщина, оказавшаяся виновной в столь обычном преступлении, была опозорена как последняя проститутка, втоптана в грязь, обвинена во всевозможных гнусностях и даже в попытке отцеубийства; все ее друзья были обвинены в прелюбодеянии и заговоре против Августа; Феба повесилась, чтобы не быть принужденной выступить с показаниями против своей госпожи; Юлий Антоний, наиболее подозреваемый из всех по причине своего происхождения, покончил жизнь самоубийством; [411] осуждения были очень многочисленны; Семпроний Гракх и многие из наиболее знатных друзей Юлии были осуждены на изгнание. [412] Сопровождаемая своей старой матерью, Юлия должна была тайком выехать из Рима, преследуемая ненавистью всех порядочных людей и обремененная бесконечным числом преступлений, которых она не совершала. Снова в течение некоторого времени общество было охвачено внезапным страхом перед прелюбодеянием, которым воспользовались доносчики, чтобы обвинить большое число лиц. Август был слишком могуществен и уважаем; никто не осмелился ничего предпринять против его величия, но демократическая зависть таилась в сердцах и нашла себе свободный выход в чудовищном скандале по поводу прелюбодеяния Юлии. Так как Юлия позволила уличить себя в дурном поведении, то ее наказание должно было искупить привилегированное положение и единственную судьбу Августа; она оказалась брошенной в бездну позора, на глубину, равную высоте славы, на которой находился ее отец; главным образом, она искупала всю злобу, которую Август породил своими социальными законами. С какой радостью те, кого законы 18 г. поразили в их чести и богатстве, видели дочь автора этих законов также погибшей и пораженной позором! Сам Август, увлеченный этим течением, написал сенату письмо, в котором объяснял причину наказания своей дочери и перечислял как факт наиболее злые выдумки, распространявшиеся на ее счет. [413]

411

Dio, LV, 10; Velleius Pater., II, С, 4.

412

Velleius Pater., II, 6; Seneca. De Dementia, I, X, 3.

413

Sueton. Aug., 65; Seneca. De Benef., VI, 32

Глава VIII Старость Августа

Реакция после изгнания Юлии. — Старость Августа. — Второе поколение в семействе Августа. — Клавдий, третий сын Друза. — Август и Тиберий после осуждения Юлии. — Непопулярность Тиберия. — Гай Цезарь на Востоке. — Начало реакции в пользу Тиберия. — Военный вопрос. — Положение Германии. — Политическое положение Августа. — Попытки примирения между Августом и Тиберием. — Возвращение Тиберия в Рим. — Смерть Луция Цезаря. — Четвертое десятилетие Августа. — Смерть Гая Цезаря. — Примирение Августа и Тиберия.

Реакция после изгнания Юлии

Такие эксцессы скоро повлекли за собой реакцию. Партия молодой после знати, друзья Юлии, народ, любивший Гая, Луция и их мать, все те, кто, негодуя на жестокие преувеличения добродетели, были склонны симпатизировать пороку и иногда даже преступлению, в свой черед возмутились против столь тягостной жестокости этого скандала, опечалившего старость Августа и лишившего матери двух юношей, надежду республики. Протестовали против безумия доносов, угрожавших стольким невиновным; обвиняли Тиберия как причину всего этого зла; [414] производили народные демонстрации в пользу Юлии. [415] Август должен был решиться дать удовлетворение этой части общества, и, вмешавшись в качестве трибуна, он запретил начинать новые процессы о прелюбодеяниях, совершенных ранее определенного срока. [416]

414

Светоний (Tib., 11–12) ясно показывает нам, что после осуждения Юлии начался самый худший период изгнания Тиберия, когда его непопулярность достигла апогея и ненависть к нему была наиболее сильной. Эта непопулярность была, конечно, вызвана ненавистью, открыто выражаемой Августом, а также скандалом с Юлией, вызвавшим осуждение со стороны многих лиц. Этим можно объяснить, почему Тиберий, по словам Светония (Tib., 18), выступил позднее перед Августом в пользу Юлии. Последняя была так популярна, что Тиберий не хотел более подвергаться обвинению в том, что он был самым непримиримым ее преследователем.

415

Sueton. Aug., 65: Deprecante saepe populo Romano etc. — Cp.: Dio, LV, 13.

416

Dio, LV, 10. — Только благодаря своей трибунской власти Август мог воспрепятствовать этим процессам.

Но за эту уступку, сделанную партии Юлии, он поспешил дать некоторое вознаграждение пуританской партии: он изгнал нескольких молодых друзей Юлии, которые были наиболее замешаны в скандале и которые вследствие их нравов вызывали наибольшее негодование в противной партии. В этом случае он несколько произвольно воспользовался своим правом делать все, что считал полезным для нравственности и религии, восполняя отчасти таким образом своим авторитетом строгость публичных судов, ограниченную его трибунским veto. [417] IV Но на этом он и остановился. Напрасно Тиберий ждал на Родосе, что Август призовет его обратно. Если Юлия и ее наиболее интимные друзья, действительные или предполагаемые любовники, наиболее развращенная знатная молодежь, выехали из Рима, то для Тиберия это нисколько не облегчило возвращения. После скандала с Юлией общество ненавидел его еще сильнее, чем раньше; более, чем когда-либо, страшились этого человека с характером, столь не гармонировавшим с его эпохой; оставляя его на Родосе, Август давал новое удовлетворение партии молодой знати, подвергшейся такому жестокому испытанию скандалом с Юлией.

417

Сенека (De Clem., I, X, 3) говорит, что Август, вместо того чтобы казнить любовников своей дочери (lex de adulteriis, по-видимому, давал ему это право), показал свое великодушие и лишь изгнал их. Но здесь, как и в изгнании Юлии, является вопрос, в силу какой власти Август изгнал действительных или предполагаемых любовников своей дочери? И можно ли, по словам Сенеки, думать, что Август изгнал любовников Юлии, поставив свой собственный авторитет на место авторитета судов? Тацит (Ann., Ill, 24) подтверждает слова Сенеки: adulteros… еагшп morte aut fuga punivit. Но это свидетельство Тацита, часто неточного в подобных вопросах, не имело бы особенного значения, если бы у нас не было другого, более важного свидетельства, именно свидетельства Овидия. Поэт десять лет позднее был скомпрометирован в аналогичном, хотя и менее громком, скандале с младшей Юлией. Овидий очень ясно говорит нам, что он был relegatus по эдикту Августа без вынесения приговора судом (quaestio) и без сенатского декрета (Trist, II, 131 сл.):

Nes шеа decreto damnasti facta senatus

Nec mea selecto judice jussa fuga est:

Tristibus invectus verbis — ita principe dignum—

Ultus es offensas, ut decet ipse tuas,

Adde, quod edictum, quam vis immite minaxque Attamen in poenae nomine lene fuit.

Qulppe relegatus, non exul dicor in illo…

Очевидно, что Овидий был сослан не вследствие суда, а административным распоряжением Августа, как сказали бы мы теперь; то же должно было быть с изгнанниками, о которых упоминает Сенека, потому что Тацит говорит, что совершившие прелюбодеяние с дочерью и внучкой Августа был наказаны одинаково. В силу какой власти Август мог принять административную меру и эдиктом подвергнуть римских граждан высылке? Так как дело шло о лицах, над которыми Август не имел patria potestas, то единственная власть, которой, по моему мнению, он мог воспользоваться, была власть, предоставленная ему а 23 г., о которой шла речь в

IV томе: utque quaecumque ex usu reipublicae divinanim huma(na)rum publicarum pri-vatarumque rerum esse censebit, el agere facere jus potestasque sit. Как только было установлено, что Юлия и ее соучастники были обвинены в святотатстве (lae arum religionum), как говорит Тацит, Август мог осудить их на высьшку в силу предоставленной ему власти делать все, что он считал нужным для пользы религии.

Старость Августа 2 г. до P.X

Вместо улучшения столь натянутого положения скандал с Юлией только новый, еще более сильный раздор. Устроившая его традиционалистическая партия не извлекла из него никакой выгоды.

Ко всем причинам падения нравов прибавилось для государства новое несчастье, физическое и личное: Август старел. Ему было, правда, только шестьдесят два года, поэтому нельзя было говорить, что он был очень дряхл; но, рано начав жить, он сорок три года прожил посреди забот, усталости, грусти, беспокойства, политических разочарований, в наиболее беспокойное время во всей всемирной истории. Поэтому неудивительно, что Август был уже стар в те годы, когда многие люди еще сохраняют всю свою свежесть, и что в эту эпоху у него были уже все старческие недостатки: упрямство, недоверие, слабость, раздражительность. Впервые со времени гражданских войн этот столь рассудительный и благоразумный человек повиновался духу злобы и оскорбленного самолюбия. Бели нелогичная непопулярность Тиберия уже была для государства важным затруднением, то личная злоба Августа еще более осложняла положение. Пуританской партии, заставившей его доказать, что он не был таким снисходительным отцом, каким все его считали, он хотел показать, что умеет пользоваться своей дискреционной властью, которую предоставил ему сенат столько лет тому назад, с целью сделать более тяжелым наказание своей дочери, прощения которой, однако, просил народ. Он дошел до запрещения ей пить вино и принимать лиц, которым он не дал своего специального разрешения. [418] Но за страдания, причиняемые своей дочери, он мстил Тиберию, грубо закрывая перед ним ворота Рима; он показывал свою ненависть к нему при всяком удобном случае и одобрял таким образом ненависть тех, кто был опечален унижением Юлии. [419] Всю любовь, которую он некогда имел в Юлии, он перенес теперь на Гая и Луция; и после катастрофы с Юлией видел в этих двух юношах свое последнее утешение и надежду. На них сосредоточил с этих пор стареющий дед всю свою нежность, снисхождение и честолюбие; они были цезарской крови, тогда как Тиберий был гордый и несговорчивый Клавдий, для которого у Августа не было другого чувства, кроме гнева. Действительно, Август не только не отказался, как надеялись друзья Тиберия, от посылки Гая на Восток, но присоединил к нему в качестве советника одного из самых ожесточенных врагов Тиберия, Марка Лоллия, [420] и ускорил их отъезд, который произошел, по-видимому, в начале 1 г. до Р. X. Первое поколение слишком дурно отвечало его усилиям сделать из своей фамилии великую фамилию древнего образца, с которой могла бы брать пример вся знать: Друз умер тридцати лет в далекой Германии; Юлия была опозорена и в изгнании; Тиберий был непопулярен и, казалось, навсегда осужден жить вдали от Рима. Августу оставалось только возложить все свои надежды на второе поколение, горячо желая, чтобы оно было более благоразумно, более добродетельно, менее гордо и заносчиво, чем предшествующее поколение, имевшее такой трагический и жестокий конец. Это второе поколение было довольно многочисленно, ибо, если предшествующее поколение слишком легкомысленно относилось к закону de adulteriis, то все же оно повиновалось закону de maritandis ordinibus. Помимо старшего по возрасту Гая Август и Ливия имели восемь внуков. Из троих детей, оставленных Друзом и воспитанных Августом, старший, Германии, которому было одиннадцать лет, отличался красотой, здоровьем, умом, энергией и приятным характером. С большим рвением и пользой он изучал литературу, философию и красноречие, и любил физические упражнения. [421] Вторым ребенком была дочь, Ливилла, моложе брата одним или двумя годами; кажется, что в эту эпоху, в 1 г. до Р. X., она не давала повода думать, что наступит день, когда о ней можно будет сказать много хорошего или много дурного. Напротив, третий ребенок, Клавдий, родившийся в Лионе 1 августа 10 г. до Р. X., в самый день освящения алтаря Рима и Августа, был полуидиот. Он имел маленькую трясущуюся голову с огромным ртом, бормотал, путал слова и смеялся глупым смехом; [422] его тело было дурно сформировано, особенно были безобразны ноги; [423] его ум был столь недалек, что он не мог усвоить себе даже наиболее элементарных вещей; [424] в детстве он постоянно бывал болен. [425] Вероятно, менингит или эпилепсия исказили в этом отвратительном уроде мужественную красоту, ясный и здравый ум Клавдиев. Сама его мать, добрая Антония, называла его выкидышем. [426] После Гая и Луция Агриппа и Юлия имели двух дочерей, которые обе назывались Агриппинами и которым было тогда одной двенадцать, другой — пятнадцать лет, и сына, Агриппу Постума, которому было одиннадцать лет. До сих пор ничего нельзя было сказать относительно этих двух дочерей, но вторая должна была подавать своему деду большие надежды, так как он удочерил ее, стараясь, может быть, таким путем заполнить ту пустоту, которую Юлия оставила в его сердце. [427] У Постума, напротив, по странному атавизму посреди столь утонченной культуры, грубые животные чувства, по-видимому, господствовали в грубом духе и теле, жадных только до физических удовольствий и непокорных методическому воспитанию. [428] Наконец, Друз, сын Тиберия и Випсании, которого Тиберий оставил в Риме, был уже почти сверстником Германика и обещал сделаться серьезным молодым человеком. Но Август, может быть, вследствие своей злобы на Тиберия, по-видимому, не очень любил его. Напротив, он сильно любил Германика, новый отпрыск на старом древе Клавдиев, который всем казался предназначенным заменить ветвь, которую смерть обломила в Германии.

418

Sueton. Aug., 65.

419

В этой же главе мы увидим, насколько поведение Августа по отношению к Тиберию противоречило в этот год общественным интересам. Это можно объяснить, только допустив, что Август питал по отношению к Тиберию сильное неудовольствие.

420

См.: Sueton. Tib., 12: ex criminationibus M. Loliii comitis et rectoris ejus; следовательно, Лоллий был врагом Тиберия.

421

Sueton. Cal., 3

422

Sueton. Claud., 30: risus indecens… lingure titu antia, caputque, quam semper, turn In quantul cumque actu., vel maxime tremulum.

423

Ibid.: ingredientem destituebant poplates minus firml.

424

Ibid., 2: adeo ut, animo simu! et corpora liebetato, ne progressa quidem aetate, ulli publico privatoque muneri habilis existimaretur.

425

bid.

426

Ibid., 3.

427

Несмотря на молчание античных авторов, эта дочь Юлии и Агриппы должна была быть удочерена Августом; в противном случае она называлась бы Агриппиной, а не Юлией.

428

Tacit. Ann. I, 3: rudem… bonarum artium et robore corporis stolide ferocem; Sue ton. Aug., 65: ingenium sordidum ac ferox; Velleius Pater., II, CXH, 7: mira pravitale animi atgne ingenii. Эти тексты, несмотря на свою неопределенность, и изгнание, иа которое осудил его Август, заставляют нас думать, что Агриппа был одним из тех полубезумных дегенератов, которые довольно часто встречаются в знатных фамилиях.

Непопулярность Тиберия 2 г. до P.X

Таким образом, в 1 г. до Р. X., пока Гай путешествовал на Востоке, три наиболее видных члена семьи, стоявшей во главе огромной империи: Август, Ливия и Тиберий, — переживали очень горькие дни. Тиберий видел, что его теперь решили оставить умереть в изгнании, в которое он удалился в гневе, надеясь, что за ним придут туда. Страх быть погребенным заживо на Родосе в окончательном забвении, наконец, одержал верх над его гордостью. В отчаянии он унизился до того, что стал обнаруживать свою скорбь и обращаться с мольбами; он решился даже обратиться к великодушию своих злейших врагов, т. е. к друзьям Юлии, и обратился к Августу с просьбой поступать с ней менее сурово. [429] Все было тщетно: Август был так же глух к призыву Тиберия, как и к горячим крикам народа в пользу Юлии. Тем временем приближалось к концу пятилетие трибунской власти, данной Тиберию в 6 г.; он становился частным человеком, не защищенным более никаким иммунитетом. Унижаясь еще более, Тиберий написал Августу, что он удалился с целью не бросать тени на Гая и Луция, когда они делали первые шаги по дороге почестей, но теперь, когда они всеми признаны как два первых лица после Августа, он просит позволения вернуться, чтобы повидать своих: свою мать, своего сына, свою невестку и племянников. Август сухо отвечал ему, что ему нечего более заботиться о тех, кого он первый покинул. [430] Ливия с трудом добилась у раздраженного старика назначения Тиберия легатом pro forma. [431] Партия Юлии осталась непреклонной, распространяла против него всевозможную клевету и старалась отнять у него последних друзей. [432] На Востоке Марк Лоллий делал все возможное, чтобы восстановить Гая против Тиберия; впрочем, Гаю трудно было быть расположенным к тому, кто прямо или косвенно содействовал падению его матери. [433] Август, со своей стороны, ободрял врагов Тиберия, открыто выражая свою к нему вражду. Таким образом, воспоминание о выполненных им предприятиях, об отправлявшихся им магистратурах, полученных им триумфах, почтении, которым Тиберий пользовался столько лет, — все это было унесено волной непопулярности, которая из Рима распространилась и на провинции. Чтобы избежать подозрений и клеветы своих врагов, Тиберий должен был удалиться внутрь острова, не принимать никого и даже скрываться. [434] Он был принужден отправиться навстречу Гаю на Самос, как бы для извинения в том, что содействовал изгнанию Юлии, и подвергнуться там позору ледяного приема. [435] В то время как Август старел в Риме, Тиберий также ослабевал в этом бездействии, перестал ездить верхом, не пользовался более своим оружием и не делал более никаких физических упражнений. [436] Когда он перестал заботиться о себе, его репутация погибла и все стали еще более презирать его и чувствовать к нему отвращение; население Немавзы (совр. Nimes) даже опрокинуло его статую. [437] Гай и Луций были единственными любимцами Августа и всей империи; в Пизе был издан торжественный декрет в честь посвящения Луцию алтаря. [438]

429

Sueton. Tib., 11; таково, по моему мнению, наиболее вероятное объяснение этого неожиданного вмешательства.

430

Ibid.

431

Ibid., 12.

432

Ibid.: venit etiam in suspicionem.

433

Ibid.

434

Ibid.

435

Velleius Pater., II, 101: convento prius T Nerone, cui omnem ut superiori habuit (Caius Caesar). Рассказ Веллея об оказанной ему встрече совершенно противоположен рассказу Светония (Tib., 12). Но следует думать, что преклонение, впрочем справедливое, Веллея перед Тиберием заставило его на этот раз несколько смягчить действительность. Рассказ Светония более вероятен. Невозможно, чтобы в то время, когда все, в том числе и Август, были против Тиберия, сын Юлии, всего через год после изгнания своей матери, оказывал ему такую любезность.

436

Sueton. Tib., 13.

437

Ibid.

438

С. I. L., XI, 1420.

Дипломатическая миссия Гая на Востоке 1 г. по P.X

Во всяком случае, несчастья Тиберия близились к концу. Мы дошли до 1 января 754 г. от основания Рима. Начиная с этого магическая года мы ведем наше летосчисление; в этот год по решению, принятому пять лет тому назад и причинившему столько несчастий, консулом должен был сделаться Гай Цезарь. Но двадцатилетний консул был тогда в Азии, вероятно, в Антиохии, [439] ще готовил армию для завоевания Армении и завязывал переговоры с Фраатаком, пытаясь достигнуть с ним соглашения. Август не хотел войны с парфянами; парфянский царь, вероятно, не более его желал обнажать меч; поэтому переговоры, слишком трудные, когда они велись из самого Рима, имели более шансов на успех, если бы были завязаны в самой Сирии с сыном Августа, стоявшим по главе армии. Прибытие Гая Цезаря, облеченного столь важной миссией и сопровождаемого столькими молодыми людьми из римских аристократических фамилий, среди которых был Луций Домиций Агенобарб, сын германского легата, [440] произвело сильное впечатление на услужливое раболепие жителей Востока. К молодому человеку отовсюду отправляли послов, чтобы выразить свое почтение и свои желания; ему воздвигали статуи и в надписях, посвящаемых ему и его брату, его называли сыном Арея и даже новым Ареем. [441] Восток так давно привык к монархии, что был готов признать Римскую империю даже в этом кортеже эфебов, руководимых молодым Гаем, и склонялся перед ними, как делал он это в течение стольких столетий перед всеми людьми, олицетворявшими власть. К несчастью, маленький отряд, посланный Августом на Восток в качестве представителей Рима, состоял из молодых людей, или слишком неопытных, или слишком надменных, или, к тому же, слишком развращенных.

439

Mon. Anc. ed. Th. Mommsen, 173–175.

440

Sueton. Nero, 5.

441

С. I. A.,III, 444, 445, 446.