Барин-Шабарин 4

Светлейший явно ожидал от меня иной реакции. И я даже понимаю, какой именно. Он подталкивал к тому, чтобы я уехал прочь и не морочил никому голову. Да простят меня почитатели военного гения полководца Ивана Федоровича Паскевича, особенно те, кто сравнивает его с Суворовым, но нынешний военачальник уступает Александру Васильевичу если не во всём, то во многом.

— Ваше высокопревосходительство, вы сами дали мне позволение вести партизанскую войну, и страшиться слов поляка не пристало русскому человеку, пусть вы меня и не называете по воинскому чину, не принимая за своего, военного. Я буду счастлив, если поляки начнут дрожать от упоминания моего имени, если же надо Отечеству, то и венгры, все враги России, — пафосно вещал я.

— Вы не ответили на мой вопрос. Зачем вам всё это? — спрашивал Паскевич.

Сказать ему о том, что скоро — поистине важная и сложная война, возможно, даже и стоило бы, будь шанс на то, что меня выслушают. Но не теперь. Так что нечего сотрясать воздух и корчить из себя предсказателя. Может, если рассказать, то лишь для того, чтобы потешить собственное самолюбие, чтобы однажды я с полным правом сказать: «Я же говорил, предупреждал, а вы мне не поверили». Но от этого ситуация не станет лучше. И всё же…

— Ваша светлость, могу ли я быть с вами откровенным? — спросил я у Ивана Фёдоровича Паскевича.

— Прошу, — Паскевич сделал жест, призывая меня к дальнейшему разговору. — Лишь только вы должны понимать, что грубости я не потерплю.

— А я не позволю себе грубить. Но ваше отношение ко мне не совсем мне понятно. Прошу, не считайте меня разбойником с большой дороги. Я вижу, я в этом убеждён, что правила войны меняются. Теперь уже не будут побеждать те, кто самым лихим кавалерийским накатом ударит по противнику. Средства дистанционного поражения — всё более изощрённы. Англичане и французы начинают перевооружение своих армий на штуцера с использованием особых пуль. Что придётся делать нашему, русскому солдату, когда его будут убивать с расстояния в шестьсот шагов? Он, честный и смелый, умрет, так и не вступив в бой, — говорил я с некоторой даже горячностью.

Но видно было, что мои слова и мой пыл не находили никакого отклика у генерал-фельдмаршала.

— Как вы сказали? Средства дистанционного поражения? И откуда понабрались всего этого? Отучились бы, стали военным, добились признания… А что до штуцеров, так они широко пользовались ещё в Прусскую войну. В этом ничего нового. В наполеоновской армии было немало нарезных ружей. И это ему не помогло, — говорил князь, будто отмахивался от назойливой мухи.

— Генералы всегда готовятся к прошедшим войнам, но каждая война преподносит новые сюрпризы, — изрёк я афоризм, от которого Паскевич натурально скривился, словно от оскомины.

— Я вынужден указать вам. И более не намерен слушать молодого повесу, возомнившего себя воином из легенд. Знайте, господин Шабарин, что вы тут лишь по протекции человека, которого я безмерно уважаю. Думаю, что вы догадались, о ком речь. О князе Михаиле Семёновиче Воронцове. Уже за тот поступок в Париже, когда он закрыл все карточные долги русских офицеров, да если присовокупить к этому личный героизм князя на поле брани, я не вправе отказать его светлости. Но с завтрашнего дня вы будете находиться в резерве в предполагаемой битве у Мышкольца, — тон Паскевича стал холодным и строгим.

— Ваше высокопревосходительство, правильно ли я вас понял, что вы запрещаете участвовать мне в предстоящем сражении? — спросил я.

— Вы будете оставаться в резерве, — строго отвечал Паскевич.

— Могу ли я отработать по противнику с дальней дистанции в пятьсот-шестьсот шагов? — не унимался я. — И с какого времени я отправляюсь со своим отрядом в резерв?

— Завтра отправитесь в резерв. Придете поутру за предписанием в штаб. И если во время сражения ненароком подстрелите русского или австрийского солдата, который будет находиться в пятидесяти шагах от вас, то будете переданы суду, и князь Михаил Семёнович Воронцов меня в этом должен поддержать, — жёстко припечатал Иван Фёдорович Паскевич.

Я выходил из палатки командующего в расстроенных чувствах. Хотелось бы, как в книжках про попаданцев — едва те затевают разговор с сильными мирами сего, как их слушают и поступают так, как скажет разум из будущего. К сожалению, даже пытаться не стоит убедить в чём-то генерал-фельдмаршала Паскевича. Ретроград в абсолюте.

У власти — такие вот ретрограды. Чернышёв тот же… Это же он сказал: «Сабля и штык были, есть и будут залогом русских побед!» И как еще одному старику объяснить, что это не так — и не то что будет когда-то, а прямо сейчас происходит эволюция оружия. Колоннами уже наступать нельзя, а у нас… Прозрение, безусловно, придет, но с кровью на крымских камнях. И роль казаков-пластунов тогда же оценят. Всё во мне кипело. Нет, я буду готовиться, даже вопреки мнению высших военных чинов, к той войне, которая будет, а не к той, что уже прошла.

Можно было бы сказать и в защиту нынешнего военного командования Российской империи. Перевооружение Англии и Франции сейчас проводится абсолютно незаметно. Безусловно, должны работать какие-то разведывательные службы, приходить данные по дипломатическим каналам, Но из разговоров, в том числе и военных, становится очевидным, что никто и не подозревает о том, что может случиться война России с Францией и Англией и что Европа начала реформы в армии.

Острое желание доказать, что фельдмаршал не прав, начинало заполнять моё сознание. Всё же я — человек из будущего, и у меня намного меньше пиетета перед высокопоставленными людьми. Здесь и сейчас Паскевич для многих — небожитель. Ему доверяет император, армия верит в его удачу и военный гений. но Иван Фёдорович не хочет видеть чуть дальше, чем войны с польскими повстанцами и персами. И это, выходит, именно я должен доказать ему, что воевать можно по-разному.

— Командир, что-то случилось? — спрашивал меня Тарас, ожидавший с группой бойцов на выходе из шатра командующего.

— Скажи, если бы стояла задача проникнуть в русский лагерь и взять в плен командующего, ты бы смог это сделать? — оглянувшись по сторонам и не заметив никого чужого, спрашивал я.

— А это надо сделать? — удивлённо спрашивал Тарас.

— А ты что скажешь, Петро? — обратился я к ещё одному своему доверенному бойцу, пока Тарас обдумывал мной сказанное.

— Взяли бы, барин, как пить дать, взяли бы! — отвечал мне десятник.

— Вот и я о том же. И сейчас все армии так воюют. На въезде и выезде еще ставят посты, а вот мы здесь, возле шатра командующего, с оружием, и никто за нами даже не наблюдает, — говорил я.

Это непреложный закон, когда на действие находится противодействие. Особенно это важно в военном деле. Военная история учит: если появляются более мощные средства поражения, поменяется обязательно и тактика боя, появляются всё более укреплённые позиции, окопы, блиндажи. Вот и выходило, что раз нет диверсионных групп, способных проникать на территорию лагеря противника, то никто подобного и не ожидает. А поэтому…

— Тарас, тебе — еще раз разведать все подходы венгерскому лагерю. Нужно знать, как туда проникнуть, где находятся склады. Никому об этом не рассказывать, а до заката доложить со своими предложениями, — отдавал я приказы.

Проводить разведку фельдмаршал не запрещал. Просил даже, если какая интересная информация попадётся, доложить командованию, ни ему напрямую, а через генерала Чеодаева. Так что любые диверсионные действия я могу прикрывать именно разведкой. Впрочем, одно другому не мешает, одно другое дополняет. Можно и пошуметь и языка взять. Хотя… пытать же никто не будет, но, хотя бы я покажу наши возможности.