Барин-Шабарин 4

Во-первых, мы разрядились. Всем известно, что заряжать штуцеры даже в небоевой обстановке, а на учениях, можно до двух минут. Более того, солдату нужно стать практически в полный рост и, невзирая на ситуацию на поле боя, вбивать пулю в штуцер, демаскируя себя.

Так что польские уланы на свежих лошадях могли рассчитывать, что очень скоро достигнут нас и после разгромят тех наглецов, что осмелились стрелять в генерала.

Во-вторых, не стоит забывать, что в период эмоционального всплеска человек совершает очень много необдуманных поступков. Кроме того, генералы и полковники, которые составляли компанию генералу Генриху Дембовскому частично убиты или ранены. И этот отряд, последним выходящий из города Пришева оказывался без управления.

— Идут! Идут, вашбродь! — словно ребёнок радовался Федос.

Впрочем, годков ему было семнадцати, по меркам будущего, так и ребенок. Но радовался и я, лишь только не показывал свои эмоции. Клюнули-таки поляки, мчатся мстить.

— Приготовить горшки с огнём! — закричал я. — Гранаты готовьте!

— Бах-бах-бах! — вновь отработали стрелки.

Теперь можно было бить уже и по лошадям, более того, предпочтительно именно по животным и стрелять. Таким образом создавались препятствия для других всадников. Первоначально мы стреляли на расстоянии шестисот пятидесяти шагов, чтобы хорошо отработать с оптическими прицелами. Сейчас же расстояние стремительно сокращалось.

Перезарядка нарезных ружей пулей Минье в разы быстрее, чем это делать по старинке. Пуля просто падает в ствол, а, когда происходит выстрел, она расширяется, отлично попадая в нарезку, демонстрируя и чуть более дальний полёт, и улучшенную точность стрельбы. Подобная новинка должна быть уже известна и французам, и англичанам. В российской армии такие пули ещё не применялись. Хотя, их изготовление не настолько критично сложное, чтобы не внедрять новинку. Но тут были свою нюансы в калибрах.

— Бах-бах-бах! — продолжали звучать выстрелы.

Сейчас кто-нибудь из поляков с холодной головой, обязательно бы приказал развернуться. Ведь уже понятно, что отряд из двух сотен уланов сильно стачивается, а тех, кто в засаде, то есть нас, может быть куда как больше, если судить по частоте наших выстрелов.

— Горшки с огнём! — командовал я.

Горшочки с нефтью, со смолой и маслом были небольшими, граммов на триста каждый. Их задача была не создать долговременный очаг возгорания, а чтобы буквально пятнадцать-двадцать секунд перед наступающими противниками был огонь. Горючая жидкость должна напугать животных, отвернуть их, сдержать динамику кавалерийского разгона.

В отряде было пятеро бойцов, которые лучше остальных освоили, как оказалось, далеко нелёгкое ремесло пращника. Именно им и предстояло с помощью своих пращей закинуть неудобные для метания руками горшки вперёд. Один боец поджигал битфортов шнур, другой метал горшок вперёд. Вспышки огня испугали польских лошадей. Именно на это и был расчёт. Удавалось замедлить уланов перед местом нашей засады, метров за пятьдесят враг застопорился.

— Голову пригни! — кричал я на Федоса.

По нам уже также разряжали свои пистолеты оставшиеся уланы. Так что какая-нибудь шальная пуля вполне могла прилететь. А мне нужно выйти из боя без потерь. И тут я, вопреки тому приказу, который только что отдал своему второму номеру, встал в полный рост и начал с двух рук палить в сторону поляков. Не то, чтобы это было безрассудным поступком. Просто враги уже свои пистолеты разрядили, револьверов у Поляков я ни у кого не заметил. У них в качестве аргумента остались сабли, но этого сегодня мало. Мои выстрелы, с метров шестидесяти, не факт, что могли быть убийственными. Но то, что подранить коня, или всадника я смогу, очевидно.

— Полусотня вперёд! — заканчивая разряжать револьверы, кричал я.

Поляков оставалось в лучшем случае три десятка, Так что в победе своих лихих казаков я не сомневался. Хотя как они лихие?! В основном молодняк собрался. На волчатам нужно дать почувствовать чужую кровь, без этого волками не становятся.

Разгром польского отряда был, я бы даже сказал, фееричным. И в этом могла крыться серьёзная проблема. Как бы не получилось так, что мои бойцы начнут верить в свою неуязвимость. С другой стороны, это уже моя задача, как правильно объяснить и разложить весь бой по полкам, не упоминая только одного — моей растерянности в начале боя, а также, что победа могла достаться дешевле в финансовом отношении. Я сам проанализирую свои поступки, пусть верят в мою удачу и тактическую грамотность.

— Пять минут на сбор трофеев и уходим! — прокричал я, наблюдая в зрительную трубу, как в верстах трёх формируется построение польских уланов.

Наверняка они решили, что генерал Михаил Иванович Чеодаев не сдержал своё слово. Ничего, мы дали уйти не меньше, чем десятку поляков. А казакам было велено в ходе атаки кричать что-нибудь по-венгерски. Так что выжившие расскажут об участии венгров в убийстве польского генерала.

Уходили бойцы с поля боя со слезами на глазах. И, что удивительно, слёзы эти были не радости от победы, а искреннего человеческого горя. Не хватило времени для того, чтобы изловить всех отличнейших коней наших убитых врагов, каждое из этих животных… это я про лошадей… хотя… Так вот одна такая лошадь может стоить как пара добротных домов. Не хватило времени и на то, чтобы полностью раздеть уланов. Только снимали с них сапоги, да шарили по карманам и поясам, выискивая деньги. Причём, эти поиски у некоторых увенчались успехом. Ну и был послан один десяток конных, чтобы они быстренько пробежались мимо убитого генерала, забрали всё ценное, и ушли тем путём, который намечался ранее, если поляки не клюнули на нашу уловку и не устремились бы мстить. Теперь о том, что в моем отряде можно разбогатеть, может привлечь людей. Того и гляди, ЧВК получится.

Что ж, с поистине боевым крещением меня! Даст Бог, это только начало!

Глава 16

Елизавета Дмитриевна Шабарина явно растерялась после отъезда мужа. Она ещё недавно была под плотным контролем своего опекуна, дяди Алексея Михайловича Алексеева, а теперь получила долгожданную свободу и даже не обременена была необходимостью отчитываться перед своим молодым мужем, Алексеем Петровичем Шабариным. И эта свобода, вопреки ожиданиям, не пьянила — она пугала теперь Лизавету. Привыкшая подавлять в себе любое вольнодумство, нередко свойственное молодым женщинам, Лиза просто не знала, что теперь делать и как именно ей жить.

Но страхи были преодолены. Молодой женщине, не лишенной стремления к самоутверждению, хотелось быть в центре внимания, доказать всем и каждому, что она не менее деятельная особа, чем её супруг, о котором уже очень многие были наслышаны. Поэтому Елизавета Дмитриевна стала появляться в разных местах и стараться завести как можно больше знакомств среди екатеринославской общественности. Только вот ведь незадача: в Екатеринославе не проживали постоянно наиболее знатные помещики губернии. Тут, скорее, можно было водить дружбу с купцами, мещанами, но это было бы существенным уроном статуса для Елизаветы Дмитриевны. Хотя с Олимпиадой Тяпкиной так или иначе, но приходилось общаться по коммерческим делам.

А ещё, как это часто бывает, у Лизы не получалось наладить хорошие родственные отношения с матерью своего мужа, Марией Марковной Шабариной. Вероятно, это не получалось и по той причине, что сам Алексей Петрович не сильно жаловал матушку. Однако свекровь, едва только Алексей Петрович Шабарин, так внезапно для Лизы, отбыл на войну, тут же примчалась в Екатеринослав и составила серьёзнейшую конкуренцию Елизавете Дмитриевне. Вдова старалась позиционировать себя, как единственную представительницу рода Шабариных, пробовала даже вникать в коммерческие дела сына. Правда, оттуда ее постоянно выпроваживали. Но женщина если не через дверь, то в окно старалась в эти самые дела вмешаться.

Вдова Шабарина демонстративно взяла опеку над невесткой. Мария Марковна навязывалась на совместные завтраки, ужины, обеды, вечерние беседы. И все чаще Лиза искала повод, чтобы избежать такого общения. Но, как и сегодня, отговориться от навязчивой свекрови не получилось.

— Ну же, милочка, отчего вы не изволите откушать? Смею напомнить, что сии блюда придуманы вашим супругом, — завуалировано издевалась Мария Марковна Шабарина над своей невесткой.

— Не могли бы вы меня не называть «милочкой», сударыня? — насилу удерживаясь, отвечала Лиза. — Мне неприятен и невкусен картофель. И попросила бы вас более не принимать за меня решение, какой заказ делать в ресторации.