Барин-Шабарин 4

Не только обольщение женщин было путем Артамона к богатству. Он не гнушался порой и шантажа. Женщина на пике любви к Артамону была согласна на все, в том числе и на неприличный рисунок, казавшийся ещё одним свидетельством того, что от страсти к ней мужчины теряют голову. Отношения заканчивались рано или поздно (чаще, конечно же, рано), а картины оставались. И их можно было пустить в дело.

Артамон любил красивую жизнь. Ведь только часы, которые носил в кармане этот альфонс, стоили порядка трехсот пятидесяти рублей и были исполнены в золотой оправе. И так во всём. Артамон жил только в лучших гостиницах, ел только лучшую еду, имел собственный экипаж, которому прохожие кланялись, предполагая, что это мог ехать какой-нибудь князь или граф, только что герба на карете не было. И терять такую жизнь он не собирался.

Так что компрометирующие Шабарину картины были бережно изъяты из хранилища художника в Петербурге и привезены в Екатеринослав. Ни Кулагина, ни Артамон не были уверены в том, что Шабарина вновь польстится на своего любовника, и картины были своего рода перестраховкой, чтобы побудить Марию Марковну Шабарину предать — если не своего сына, то, как минимум, невестку. Шантажировали нужно было, конечно, всеобщим обозрением рисунков. Ведь достаточно было хотя бы на час вывесить это «творчество» в каком-нибудь ресторане, чтобы вся публика оценила анатомические особенности матери помощника екатеринославского губернатора.

В свою очередь Мария Марковна Шабарина пришла к выводу, что ее собственный позор станет слишком уж страшным ударом по сыну. Ну, а то, что будет опозорена жена Алеши, эта молодая профурсетка — меньшее из зол, хотя Лизу и было жалко.

Так что Мария Андреевна пошла на сговор с Артамоном, при этом даже не предполагая, кто именно стоит за всей этой интригой. Если бы Шабарина узнала о том, что это Кулагина интригует против её сына, то она, скорее спалила бы тот небольшой дом на окраине Екатеринослава, который тайно снял Артамон, чем стала помогать своей сопернице.

Но Марией Марковной двигали ещё и другие мотивы. Вдова Шабарина не оставила намерений женить на себе губернатора Екатеринославской губернии. И это замужество не могло бы не стать интересным для Артамона, а потому Мария снова стала бы любовницей красавца-художника, пусть уже будучи замужней. Но пока Шабарина предпочитает оставаться в образе честной и благородной женщины, может быть, только один раз оступившейся.

— Сегодня ты появишься в ресторане. Но сидеть долго там не будешь, а только лишь спросишь, где находится Елизавета Дмитриевна Шабарина. Сделаешь это так, чтобы обязательно услышали многие, — наставляла своего любовника Елизавета Леонтьевна.

— Все сделаю, моя любимая, — шептал Артамон.

— Всё сделаешь? — лукаво переспросила вдова Кулагина. — Так не медли же! Снимай с меня это чёртово платье!

От автора: Новинка от Гурова! «Военкор: назад в СССР». Я попал в эпицентр событий на Ближнем Востоке. Идёт война Израиля с Сирией. СССР не может остаться в стороне. Как и США… https://author.today/reader/439649

Глава 17

Высокий и немного полноватый, в морщинах старик сидел в большом кресле, которому не то чтобы в палатке место, а даже не в каждом кабинете встретишь. И в целом палатка командующего была оборудована не только для работы, тут было более чем уютно и отдыхать. Стояли шкафы, стол, за ширмой полноценная, а не походная кровать. С другой стороны, почему бы и нет, все же великий, на чём сходились многие многие, полководец тут корпит над гениальными планами разгрома венгерского восстания.

Старик с большим интересом рассматривал меня. Я не смущался. Хотел было в себе покопаться и найти некий пиетет, уважение или восторг, что заставляли бы вздрагивать от взгляда великого военачальника. Но… увы, не находил.

Стариком был светлейший князь, генерал-фельдмаршал Иван Фёдорович Паскевич-Эриванский. Да, это был именно он, великий и несокрушимый, победитель персов и польских повстанцев, не знавший поражений полководец, самый именитый в современности.

И я не видел в этом человеке воителя без страха и упрека, более того, теперь он проявлял растерянность — Иван Федорович Паскевич явно не знал, как ко мне относиться. По всем показателям я тот, которого могли бы назвать «выскочкой». Словно мальчишка, выскочил из лесу, устроил целое сражение, разбил элитный отряд польских уланов, перебил генералов и полковников Польского легиона, оставляя это воинское формирование без высшего командования.

Так что могло показаться, что поступок мой необдуманный, даже и глупый и из одной бравады совершён, но ведь результат получен грандиозный. Более того, убит практически кровный враг самого генерал-фельдмаршала Паскевича. Когда-то русский полководец упустил Генриха Дембинского, а я взял и убил поляка, могущего, если только появились бы хоть какие предпосылки, возглавить новое восстание в Польше… Как ее принято называть нынче, в Привисленском Крае.

— Я определённо не могу понять вас, господин Шабарин. Зачем вы здесь? Зачем в Екатеринославе газеты разрываются от новостей и душераздирающих историй с войны? Разве государство наше воюет в надрыве? — сыпал вопросами светлейший князь Паскевич.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! — отчеканил я, не вдаваясь в подробности.

— Да не тянитесь вы так, не военный же! — отмахнулся от моей показной офицерской удали генерал-фельдмаршал. — Отвечайте на вопросы!

— Ваше высокопревосходительство, я хотел помочь нашему Отечеству, я это и делаю, — чеканил я слова.

— Вас никто в парадную дверь не звал, вы же ломитесь в дом через трубу. Могли бы записаться вольноопределяющимся в какой-нибудь из полков… Нет же, — Паскевич всплеснул руками. — По протекции князя Воронцова. Что ни происходит в армии — ничто не может быть без моего ведома. Генерал Чеодаев подал реляцию о ваших действиях, он отказывается более держать вас подле себя.

Меня распирало сказать о том, что именно генерал Чеодаев с удовольствием принял все те телеги, что были собраны для армии из средств Фонда Благочиния. Не побрезговал — а теперь, мол, всё, сказочке конец, можно и гнать в шею? Так не бывает, по крайней мере, без последствий. Я пришел воевать, и я буду воевать.

И вдруг я понял, почему я здесь: мне не хватало войны. Немалую часть своей первой жизни я провёл в воинских лишениях, в окопах и штурмах, в боях. И, как бы это кощунственно ни звучало, но на войне есть своя правда, даже если эту правду и сложно рассмотреть.

Конечно, я хотел помочь Отечеству. Очень хотел сделать всё, чтобы не случилось снова того же исхода этой войны. Но…

Война очищает коллектив от гнили, правда, часто наполняет души таким грузом, скинуть который невозможно за всю жизнь. Да, на войне много смертей, лишений, несправедливости. Но порой, чтобы понять человека, увидеть его сущность, нужно побывать на войне. Чтобы понять себя, нужно пройти очищение огнем. Или оправдания своему желанию воевать — это лишь отговорки адреналинового наркомана.

— То, что вы убили польского генерала, стало известно уже и противнику. Оставшийся в польском легионе полковник Юзеф Домбровский поклялся теперь убить вас. Венгры осудили ваши варварские действия, — Паскевич пристально посмотрел на меня, изучая реакцию.

— Поляки любят говорить, кричать да клясться. Но благодарю вас, ваше высокопревосходительство, за предупреждение, буду осторожен, — сказал я, подумал и добавил. — Желание противника убить меня — яркое свидетельство успешных действий.