Башня времен. Заброска в советское детство

Потом положение как-то выровнялось. Король с «придворными» пару раз попытался сбить с них ещё что-нибудь, но теперь уже был твёрдо послан в известном направлении. К тому же в общежитии удачно сменился комендант: вместо невнятной тётеньки должность занял энергичный военный пенсионер, он навёл порядки, и всякий блатной элемент шоркаться по вечерам в коридорах резко перестал. А без поддержки уголовных друзей корона Короля изрядно потускнела.

Тем временем Виктор Викторович перестал вдруг стирать на доске свои формулы и царапать новые — и резво обернулся. Провёл рукой в сторону сидящих, как будто зажимая в ней специальный невидимый прожектор. Пробормотал:

— Какая-то тут творится флуктуация… Ни хрена ж себе… Никогда такого не видел…

Жека замер. Вот это поворот! А ну как Вик-Вик возьмёт сейчас и разоблачит его. Что тогда? Заберут Жеку в страшное Кей-Джи-Би, прогонят через детектор лжи... И запрут потом где-то в подземных лабораториях, откуда и усатый со своими ручными бетонными пионерами не сможет его вытащить...

Жека приник к парте и стал настороженно ждать, как оно повернётся дальше.

Глава 18

После слов Вик-Вика о флуктуации Жека напряжённо замер.

Но преподаватель только покачал головой и вернулся к прерванному рисованию на доске. А Жека выдохнул облегчённо, посидел с минуту ни о чём не думая, потом усмехнулся про себя. Надо же, как напугался. А с чего, спрашивается? Даже если Виктор Викторович и вправду провидел бы Жекино положение и принялся во всеуслышание о нём заявлять, то увезли бы отсюда не Жеку, а самого Вик-Вика, и не в КГБ, а в жёлтый дом с уколами и санитарами. Было бы именно так, и никак иначе.

Так подумал Жека, а потом продолжил свои мысленные потуги насчёт миссии. Итак. Когда же случилась та злополучная не-драка? Может, здесь она уже и прошла? Помнилось только, что дело было, кажется, зимой. Вообще неплохо было бы также выяснить, какая дата на календаре сейчас. То, что за окном полно снега, могло запросто означать любой месяц от ноября до марта. Жека позаглядывал в тетради сидящих ниже ярусом. Конспект писали многие, но число никто из них не обозначил. Тогда Жека вспомнил, что на руке у него болтались часы «Монтана» — он и спал, не снимая их, а когда умывался, снял и куда-то сунул. Блин, не на раковине ли оставил? Но нет, «Монтана» обнаружилась в кармане джинсов, и квадратные её цифры сообщили, что сегодня двадцать третье ноября, а маленький штришок сверху экрана показал на краткое английское обозначение вторника.

Кто не помнит часы «Монтана»? С музыкой, шестнадцать мелодий. Свои Жека обрёл ещё в школе, родители подарили, и тогда это было неимоверно круто. Он их почти никогда не снимал, и летом на загорелой его руке появлялась на запястье белая полоска. Жека протаскал их до нового тысячелетия и тогда уже трагически кокнул, ремонтируя свой первый жигуль. В студенческие годы, правда, часы те выглядели уже несколько дряхловато. А как-то Рюха прямо на паре утащил их втихаря, раскрыл и между стеклом и экраном сунул бумажку с надписью «Тяжёлое время, товарищ» — как на рисунке карикатуриста Васи Дубова. Это было смешно.

Тогда было смешно, а теперь что-то не очень. Надо было думать и вспоминать. Обхвативши ладонями свою больную голову — чтобы не треснула от натуги, — Жека запустил центрифугу памяти на полную мощность. И неимоверное это усилие дало плоды: Жека вспомнил.

Уезжал он тогда домой из общежития не просто так, а на день рождения. Конец ноября был в их домашней компании порой именин. А компания была большая, плюс ещё всякие левые периодически прилипали. Двадцать пятого ноября, в четверг, был день рождения у Бонда, Коляна Бондаренко, и Жека там пил-гулял, он и в пятницу на занятия не поехал, да по пятницам и было всего-то две пары, после которых все разъезжались по домам на выходные. Теперь Колян на своём дне рождения Жеки видимо, недосчитается — ну да и хрен с ним. Колян был так себе человечишка — что называется, с говнецом. Тогда, по молодости, это не очень принимали во внимание, мало ли кто там рядом, компания большая. Но, повзрослев, Жека понял, что держать такое у себя в друзьях вообще ни к чему.

Итак, в четверг, а это послезавтра, состоится стычка, и забросило Жеку прямо накануне едва ли случайно. Место её известно, примерное время тоже. Также известен приблизительный численный состав противника и его главное боевое, а скорее стратегическое орудие: уголовный человек Помидор.

Теперь надо придумать, как изменить ход и результат события и перевернуть всё в свою пользу.

***

Вторая пара была тоже лекция, политология, и там Жека, укрывшись от строгой и теперь уже безымянной преподавательской тётки за спинами более радивых студентов, продолжил свои размышления. Но ничего путного наразмышлять ему не удалось.

Третьей парой шла практика по высшей математике, и туда Жека уже не пошёл, слинял в общежитие.

Рюху Жека застал всё в той же позиции, тот спал беспробудным младенческим сном. Этого Жека в общем-то и ожидал. С похмельем каждый боролся по-своему: железный Ростик мог с утра выйти на пробежку, кто-то поднимался чуть позже обычного и приходил ко второй паре, кто-то, не желающий прогуливать занятия, пил таблетки.

Часто беда выпадала на пятницу, тогда некоторые (и Жека в их числе) брали с собой на лекцию бутылку пивка и медленно цедили его через трубочку, пригнувшись над партой — тогда тяжесть из головы постепенно уходила, и вокруг остановилось тепло и светло. У Рюхи же имелся свой персональный способ борьбы с похмельем, который подойдёт не всякому. На следующий день после трудных возлияний Рюха ультимативно дрых до двух или трёх часов дня, а то и до самого вечера. Потом, проснувшись, он безразлично поедал что-то из отысканного в холодильнике, а если там ничего отыскать не получалось, брал кусок хлеба, мазал на него обильный слой майонеза — и тем довольствовался. (Он, кстати, подсадил на майонезное потребление и Жеку, и тот долгие годы не мыслил обеда без такого своеобразного бутерброда, и лишь недавно решил, что организм не казённый и лучше от подобной диеты отказаться). Дальше Рюха забирался обратно в кровать, брал какую-нибудь книгу (не учебник) и хмуро читал её часов до двух ночи, потом засыпал снова. Он просто как бы удалял этот неприятный, нежелательный день из жизни, совершал своего рода временной скачок.

У Жеки было по-другому. Как правило, последствия вчерашнего веселья он просто перетерпевал: ну похмелье и похмелье, эка невидаль. А когда эта неприятность заставала его не в общежитии, а дома, то зачастую его мозг, вместо чтоб комфортно пересидеть нехорошее время во сне, зачем-то подрывал Жеку ни свет ни заря, часов в пять тридцать утра. Тогда Жека, поворочавшись и поняв, что заснуть уже не выйдет, брёл из спальни в пустой зал, тихо, чтобы никого не разбудить, притягивал поплотнее дверь и тащил из коробки брательникову игровую приставку «Денди». Игры на ней были простые, графика неказистая, это не «Сега» и тем более не PlayStation, которой тогда, наверное, ещё и в помине не было. Но одна на этой «Денди» игра очень подходила Жеке именно под его похмельное состояние. Управляемый джойстиком эскимос в характерной куртке с отороченным мехом капюшоном бегал по ледовым дорожкам, пробивал себе путь наверх, с яруса на ярус, большой кувалдой, этой же кувалдой забавно лупил по башке своих противников-тюленей; потом, забравшись достаточно высоко, скакал уже по проезжающим облакам, собирая по пути цветные овощи-бонусы, а в самом конце, если успевал, взмывал в высоком прыжке наверх экрана, чтобы ухватить за хвост специальную большую птицу и улететь на следующий уровень.

Тогда Жека ни о чём таком не думал, но потом, вспоминая, стал видеть в той игре, она называлась английскими словами «Ice Climber», много символичного и отчасти понял, чем она ему такими похмельными утрами помогала. Там в игре было полно льда, и хоть он был просто пикселами на экране, воспринимался, наверное, всё же как нечто осязаемое, холодненькое, что можно приложить к вискам. Сам персонаж-эскимос, он же чукча, подсознательно воспринимался Жекой с его пустой и звенящей с похмелья головой как ментальный коллега, брат по разуму. Когда у получившего по балде тюленя начинали летать вокруг головы мультяшные звёздочки, то больной голове самого Жеки каким-то неочевидным образом становилось от этого чуть-чуть полегче. Само махание кувалдой подразумевало физическую нагрузку, к чему Жека, наверное, тоже подсознательно стремился, но сейчас было не то состояние. Когда персонаж собирал рисованные морковки и баклажаны, циферки вверху экрана росли, и Жека радовался: ну хоть чукча не бедствует. А если персонажу удавалось, обогнав таймер обратного отчета, удачно прыгнуть и схватить-таки за хвост пролетающую птицу удачи, подсознание испытывало некоторое удовлетворение, своего рода микро-эйфорию: ну пусть хоть кто-то улетит отсюда к чёртовой бабушке из окружающей нищеты и беспросветности. Улетали, правда, только для того, чтобы продолжить махать кувалдой на нижнем ярусе следующего уровня, но то было уже не важно.

Тем временем Рюха всё спал и спал, расчётливо приближая для себя завтрашний день, где не будет ни тошноты, ни головной боли. В холодильнике обнаружилась вполне съедобного вида сарделька, и больше ничего, что можно съесть сразу. Видимо, посиделки вчера были значительные, с гостями, раз смогли умять всё привезённое из дому после выходных. Жека по-честному разделил сардельку напополам и употребил с хлебом и — по методу Рюхи — майонезом. Потом он и себе забрался на кровать, но не чтобы спать, а чтобы думать.