Башня времен. Заброска в советское детство

Ни о какой зависти к Рюхе речи, конечно, не было, Жека и не думал в эту сторону — у каждого свой путь.

Тут и вспомнилось вдруг, как потом, в непредставимом отсюда будущем, преуспевающий, довольный казалось бы жизнью Рюха оставит вдруг свою ненапряжную и денежную гаишную работу с постоянно готовыми на многое экзаменуемыми девахами, как-то внезапно и непонятно всё бросит, отрастит себе длинную густую бородень и куда-то пропадёт. И узнать, что же это с ним такое случилось, будет не у кого. Что там за пути откроются перед Рюхой, куда его заведут, Жека так и не узнает.

Да, Рюха, Андрюха, Андрей Чумаков был хорошим человеком. Это, правда, не мешало ему сейчас отлынивать от чистки картошки и делать вид, что Жекиного занятия он не замечает. Ничего, Жеке было не трудно начистить и на двоих.

На кухне, глядя в запотевшее чёрное окно с белой полоской снега понизу, Жека усмехался, думая о том, как через годы все начинают хвалиться своей былой бедностью, в том числе те, от кого подобного совсем не ждёшь. Однажды Жека слышал жалобы на нищее детство от девушки, чей отец был моряком дальнего плавания и не вылезал из заграничных рейсов. Да что там, иногда такое проскакивало даже у Рюхи, который все студенческие годы носил только самые качественные шмотки и не курил ничего дешевле «Честерфилда».

Когда сковорода с румяным и пахучим содержимым обосновалась на специальной подставке на столе, Рюха в ответ на Жекин приглашающий жест стал мямлить про «что-то не хочется» и отсутствие аппетита. Жека задумался, как же ему сформулировать своё приглашение в стиле того времени, но разум, видимо, уже адаптировался под местные условия, и Жекин рот сам собой рявкнул:

— Слышь, алкаш, давай иди и не выёживайся!

Слова оказались правильными, и Рюха, ухмыляясь, полез с кровати.

В холодильнике отыскалось ещё и сало, и Жека узнал его, можно сказать, в лицо — это было то самое, из дому, завёрнутое в бумагу-миллиметровку, которой отец, чтобы принести с работы хоть что-то, натаскал целые рулоны. Рюха принялся резать неподатливый кусок, а Жека, взглянув на пустой пакет, что остался от батона, пошёл побираться к соседям.

У тех кипела полезная работа: Костик, соорудив из придвинутого к подоконнику стола, толстого стекла и настольной (в данном случае подстольной) лампы своё рабочее место, передирал на ватман чей-то чертёж. Ростик с кислой мордой пялился в потрёпанный справочник по физике. Хлеба у них и у самих не было. И Череп с Гошей Чибирякиным тоже занимались, писали оба курсовой. Такие сосредоточенные, увлечённые, прямо примерные студенты, гордость курса — как будто это не они вчера (то есть уже сегодня) орали под гитару «Сектор Газа», а потом облевали сортир. Может, и не именно вчера (сегодня), но какая разница. Видимо, на фоне вины за сегодняшнее тяжёлое и бездарное утро у всех проснулась тяга к учёбе. Да, такое случалось. Гоша с Черепом Жеке немного хлеба таки подкинули.

В комнате Рюха уже открыл банку консервированного горошка — видать, в тумбочке была, и теперь она пришлась ко двору. Сало, особенно если с горчицей, оказалось тоже вполне съедобным. Ну а жареная картошка, она и в Африке жареная картошка — во все времена. В общем, похавали знатно. А к чаю нашлись конфеты, герметично замотанные в целлофановый пакет, от тараканов. Это были приятные минуты жизни, и на кровать к оставленной книге про чуваков с мечами Рюха возвращался уже не с таким трагичным выражением морды лица. Да и Жека испытал некоторое умиротворение.

***

С час Жека просидел на кровати: просматривал конспекты, перебирал отысканные в карманах и на полках вещи, листал записную книжку — в общем, ностальгировал. В конспектах веселили затёртые и замалёванные места, следы художеств человека-Костика. Имелась у него такая фишка: когда кто-то на занятиях оставлял свою тетрадь без присмотра, да хотя бы просто на секунду отворачивался, Костик был тут как тут. И когда обладатель тетради поворачивался обратно, он находил в тетради исполненный торопливой рукой рисунок. Костик не баловал разнообразием и рисовал всегда одно — то, что часто можно увидеть изображённым на заборах или на стенах в местах, которые называют отхожими. Руку мастера было ни с кем не спутать, работы его всегда были выполнены размашисто и крупно. Если предполагалось, что в конспект может заглянуть преподавательский глаз, оставалось только вырвать лист, в других случаях эти творения просто замалёвывали и как-то маскировали. О таком понятии как «перформанс» тогда ещё не слышали, потому на Костика сильно ругались, но он оставался верен себе. Карьера его внезапно оборвалась, когда отыскался акционист покруче. Аккуратный Гоша Чибирякин, обнаружив в своём аккуратном же конспекте по строительной механике очередное продолговатое творение мастера, не стал вырывать лист, обвёл рисунок рамкой, а ниже написал: «Мужской половой член, художник Константин Киселёв». Потом он то ли забыл об этом, то ли пошёл на принцип, но через время тетрадь попала в руки препода. Досталось тогда обоим. Хорошо, строймех у них вёл мужик хоть и строгий, но не подлый, и жаловаться в деканат он не побежал — а то неизвестно, чем бы ещё закончилось.

Жека полистал тетради ещё немного (Рюха наверняка был в уверенности, что и его потянуло на учёбу, как остальных), поковырялся в сумке, большой, вылинявшей и почти пустой, заглянул непонятно зачем в зачётную книжку, в студенческий билет и паспорт. С фотографии в паспорте на него взглянул совсем зелёный пацан, растрёпанный и надутый. Да, было дело: хотелось выглядеть солидно, а получалось вот такое.

Постепенно благостное настроение Жеку покинуло и пришла некоторая жажда деятельности. Потому что валяться тут было неправильно. До «часа икс» осталось уже меньше двух суток! Надо срочно что-то придумывать.

Можно, конечно, взять и увезти отсюда всю компанию к себе домой. Под предлогом устроить встречу с другой, домашней своей компанией. Такое было на самом деле, уже под конец второго курса, всё получилось спонтанно и круто. Та встреча среди серых и грязных окраинных пейзажей стала действительно чем-то ярким и запомнилась Жеке на всю жизнь — а может, и не ему одному. Жекины родители тогда недоумённо глядели из окна дома, как в набитом под завязку флигеле не утихает бурление, братание, такой себе фестиваль молодёжи и студентов — в общем, что-то мощное и безудержное. И когда посреди ночи приехавших повели на ночёвку в пустую и нежилую, недавно купленную для него родителями квартиру одного примкнувшего к компании необязательного парняги, во флигеле наспех навели кое-какой порядок и, главное, унесли, заметая следы преступления, почти всю пустую тару. И всё равно Жекина мама, пересчитав оставшиеся пустые бутылки, запричитала: «Ничего ж себе! Ничего ж себе!»

Но сейчас убегать от судьбы было, конечно, без толку. Едва ли туманные ребята забрасывали Жеку сюда для того, чтобы он прятался от событий. Наоборот: ход событий надо переломить. Да. Да!

Жека не заметил, как стукнул кулаком по столу. Рюха вздрогнул и недовольно на него покосился.

— Пойду, прогуляюсь, — поднялся Жека с кровати.

Рюха, не отрываясь от книги, вяло кивнул: ну иди, мол, если тебе спокойно не сидится.

Выходя из комнаты, Жека быстро скинул домашние тапки и сунул ноги в ботинки. Зашнуровался уже в коридоре. Ага, так он какое-то время здесь и жил, на кухню и даже в туалет выходил, обувшись и зашнуровавшись: потому что по коридорам бродил разный, не всегда дружелюбный народ, и могло случиться всякое. А в шлёпанцах в этом всяком участвовать неудобно. Потом, помнится, Жека специально притащил сюда из дому мокасины на резиновой подошве, были они неказистые и рваные, зато их не нужно было зашнуровывать. Теперь Жека зашнуровывал ботинки, и они со своими толстыми подошвами были получше тех убогих мокасин.

Вспомнилось вдруг не к месту, как встречались на пятнадцатилетие институтского выпуска. Жека сомневался, идти ли, к выпуску он был вроде как не при делах, но таки пришёл. Инициатором выступила Наташка Степанцова: у них с мужем дела тогда пошли сильно в гору, и ей, видимо, настолько хотелось поделиться со всеми радостью своего преуспевания, что она взяла на себя неблагодарное дело всеобщего обзвона и координации. Собрался почти весь поток, четыре группы, и дату отметили неплохо, душевно. Запомнилось, как бывшие заклятые враги сидели рядком, улыбчивые, мягонькие, ну прямо плюшевые зайцы. Вот что значит, когда гормоны и буйство всякой возрастной химии больше не толкают организм буянить и самоутверждаться. Да, а вот когда-то было в сортир без ботинок не выйти.

Глава 20

В окнах вовсю мело, по вестибюлям и коридорам общежития гуляли сквозняки, тянули холодом по ногам, свистели за оконным стеклом.

Жека прошёлся в соседнее крыло, постоял на кухне, где пахло подгорелой едой и отсыревшей побелкой. Лампа потолочного светильника моргала, как будто силилась передать азбукой Морзе какое-то сообщение. Возле раковины светлел на полу след от старой лужи, топорщился вздутый паркет. А на потолке расположилось большое коричневое пятно, контурами похожее на государство Япония, даже с островами, но без Курильских, конечно. Жеке показалось, что он помнит это японское пятно. Вспомнилось заодно и другое пятно, тоже потолочное — и вот тут осторожно, сейчас будут неаппетитные подробности. Примечательное это пятно находилось в комнате, где жили Череп с Гошей Чибирякиным. И история его появления воистину удивительна. А появилось оно оттого, что Череп облевал потолок. Случилось это ещё на первом курсе, Жека сам не присутствовал, рассказывали. Нет, из Черепа не ударил, как можно было предположить, фонтан в три метра высотой. Просто он, почувствовав резкую неприятность, не побежал на выход или хотя бы не пригнулся под стол, а стал зачем-то зажимать рот ладонями. Ну, струя и ударила вверх. Говорят, деливший тогда с ними, перваками, стол пятикурсник Матрос, скривившись, хмуро изрёк: