Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах
Шрифт:
И в случае Тиресия, и в случае Эдипа слепота персонажей оказывается наказанием за преступление — и одновременно наградой, компенсацией, поскольку вслед за наказанием наши слепцы, виновно-невинные, получают дар провидения. Возможно, за преступление, совершенное неосознанно, ведь и Тиресий подсмотрел за купающейся Афиной случайно, и Эдип убил своего отца, не собираясь этого делать, не зная даже, что оскорбивший его старик — его настоящий отец. Потому и наказаны они не смертью, потому боги и компенсируют им слепоту даром пророчества. Правда, дар этот не приносит ни покоя, ни отдохновения, — ведь всё, что может сегодня провидеть Эдип, — это гибель царства, вражду и гибель своих наследников, крушение всех надежд…
Отмечу, что самоослепление в данном случае символизирует самоубийство. Раскрыв тайну, страшную тайну своего преступления, Эдип
Историю Эдипа Гроссводжел считает зародышем, семенем, из которого проросло ветвистое дерево всей современной детективной литературы. Я не буду оспаривать или уточнять этот тезис — кто захочет, может подробно познакомиться с аргументами Д. Гроссводжела в его книге или почитать такие же исследования Шошаны Фелман или Пьера Байяра. Я же замечу: история Эдипа, в изложении Софокла, содержит нераздельно обе эстетические категории, непременно присущие настоящему детективу: Загадку и Тайну. Они, эти категории, обретают свое воплощение в центральном образе трагедии, в образе Эдипа: с одной стороны — светлой, — он сыщик. Его расследование ведется в строгом соответствии с логикой, Эдип делает выводы на основании полученных фактов, он раскрывает преступление — решает Загадку.
Но есть еще и другая сторона, темная: он же и преступник, убийца, и как таковой Эдип — воплощение второй, теневой и неопределенной, туманной категории, Тайны. Таким образом, мы имеем в «Царе Эдипе» законченное, совершенное воплощение главного парадокса детективного повествования — внутреннее родство сыщика и преступника. Здесь — это один человек. Последующее развитие детектива потребовало разделения этой двойной фигуры — как первосотворенного Гермафродита, обладавшего мужскими и женскими половыми признаками одновременно, необходимо было разделить на мужчину и женщину, чтобы дать начало роду человеческому. Так появились два антипода — сыщик и преступник, два божественных близнеца-антагониста. Так возникла игра, в которой оба игрока чувствуют и влечение друг к другу, и отторжение друг от друга; игра, в которой они подсознательно ощущают не только антагонизм, но и родство друг с другом (как Шерлок Холмс и граф Дракула в романах Фреда Саберхагена)…
Выдающийся колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес, так же как и Дэвид Гроссводжел, считал трагедию Софокла образцовым детективом, началом и вершиной жанра в мировой литературе, целостным и напряженным рассказом, в котором «…сыщик обнаруживает, что он сам является убийцей своего отца»[139].
По собственному признанию писателя, он много лет обдумывал возможность рассказать эту историю еще раз, по-своему. И в конце концов сделал это, написав в 1981 году повесть «История смерти, о которой знали все» (в другом переводе, более точном, — «Хроника объявленной смерти»). Именно это произведение Маркес аттестовал как собственную, современную версию Софокловой трагедии.
Что происходит в «Истории...»? Рассказчик, не названный по имени, после двадцати лет отсутствия возвращается в родной город, чтобы понять причину убийства своего друга Сантьяго Насара. Насар был убит сразу после отъезда рассказчика. Ему было восемнадцать лет. «История смерти, о которой знали все» стилизована именно под хронику — скрупулезное восстановление до мельчайших деталей картины того рокового дня. Что-то вроде бесхитростного журналистского репортажа, тот самый стиль, который кто-то из рецензентов «Постороннего» Альбера Камю, назвал «нулевым наклоном письма»:
«В день, когда его должны были убить, Сантьяго Насар поднялся в половине шестого, чтобы встретить корабль, на котором прибывал епископ»[140].
В ходе расследования-реконструкции-репортажа выясняется, что все в городе знали о готовящемся убийстве, все знали, кто убьет и за что, — кроме намеченной жертвы. Единственным человеком, ничего не знавшим о готовящемся убийстве Сантьяго Насара, был сам Сантьяго Насар. Братья Анхелы Викарио — девушки, которую Насар якобы лишил девственности до свадьбы и которую за это жених с позором отправил в родительский дом после брачной ночи, — братья-близнецы «Петр-и-Павел», Педро и Пабло Викарио убьют Сантьяго на пороге его собственного дома, дабы отомстить за поруганную честь сестры. Искромсают ножами, «как свинью», по словам
рассказчика.Но безмятежное незнание Сантьяго — не свидетельство ли его невиновности? Вот и срочно приехавший молодой и настырный следователь, который будет энергично собирать сведения о жестоком убийстве, так ничего толком и не поймет:
«Однако по завершении усердных трудов его более всего встревожило, что он не нашел ни малейшего — даже самого недостоверного — свидетельства того, что Сантьяго Насар действительно был виновником причиненного зла. Подружки Анхелы Викарио, ее сообщницы по обману, долго потом рассказывали, что она поделилась с ними секретом еще до свадьбы, однако имени им не назвала. В материалах дела содержится их заявление: “Чудо она нам открыла, а чудотворца — нет”. Сама же Анхела Викарио стояла на своем. Когда следователь спросил ее в своей уклончивой манере, знает ли она, кто такой покойный Сантьяго Насар, она бесстрастно ответила:
— Виновник.
…Следователь был настолько сбит с толку отсутствием улик против Сантьяго Насара, что временами выказывал явное разочарование, поскольку проделанная им большая работа сводилась на нет… В его глазах, как и в глазах ближайших друзей Сантьяго Насара, поведение того в последние часы решительно доказывает его невиновность»[141].
Что означал ответ Анхелы на вопрос следователя? Действительно ли Сантьяго лишил ее девственности перед свадьбой? Или она имела в виду, что ей известно: все считают его виновником? Этого читатель не узнает никогда. Не будет произнесено сакраментальное: «Вот он!» Сказать: «Все знают!» — на самом деле означает, что правды не знает никто.
Кроме автора, разумеется. А он тоже уклончив, лукав… Хотя нет! Ведь Маркес сразу сказал: это история Эдипа. Причем в том самом, конкретном смысле — история сыщика, который обнаруживает, что преступник он.
Поразительно, что десятки, если не сотни интерпретаторов этой повести — и на родине Габриэля Гарсиа Маркеса, и в других странах (в России в том числе) — словно не видят сказанного автором. Точно так же, как в романе «Имя розы» старательно не замечали сказанного Умберто Эко: это детективный роман.
Так и получилось с «Историей одной смерти». Вспоминая об Эдипе и использовании этого мифа Маркесом, рецензенты и филологи не находили в повести ничего, кроме… Рока. Рок! Рок! Нечто зловещее и неопределенное. Вот ведь и в «Царе Эдипе» главное — Рок. Неизбежность. Никто не хочет убивать, даже сами убийцы. Всячески сопротивляются внутренним и внешним побуждениям. На каждом углу трубят: «Мы идем убивать Сантьяго! Эй, кто-нибудь! Остановите нас!..» А — не могут остановить. Ибо — Рок. Только об этом и писали…
Кто спорит, тема Рока, неотвратимости судьбы у Маркеса присутствует. Мало того — это одна из корневых тем его творчества, ее легко вычитать и в романе «Сто лет одиночества», и в «Осени патриарха», и в рассказах. Разумеется, в «Хронике...» эта тема имеется. Тут явная перекличка с Софоклом — ведь и Эдип изо всех сил пытается противостоять страшному пророчеству, стремится избежать неотвратимого убийства отца и женитьбы на матери. Но!
Но! Колумбийский хитрец Габриэль Гарсиа Маркес открытым текстом и до, и после написания «Истории...» говорил — все о том же «Царе Эдипе» и о своей повести, что это — детектив, в котором сыщик, расследуя преступление, обнаруживает, что преступление совершил он сам. Почему же рецензенты не обращают внимания на его прямое указание? Оно ведь и есть реализованный «эдипов комплекс» колумбийского писателя! В том смысле, что именно эту идею, почерпнутую у Софокла, Маркес реализовал в «Истории…». Понять ее легко (другое дело — легко ли принять, но это уж, что называется, каждый выбирает для себя), нужно лишь посмотреть — кто расследует убийство Сантьяго Насара? А расследует его рассказчик! Не названный (неслучайно!), безымянный (неслучайно!) кузен недевственной девицы (неслучайно!), друг убитого. Это рассказчик пытается понять, что и, главное, почему произошло в их городке двадцать лет назад. Это он начинает скрупулезно (ни дать ни взять — Эдип-царь!) восстанавливать всю цепочку событий того рокового (да, согласен, именно рокового!) дня. Это он, безымянный рассказчик, уехавший накануне убийства Сантьяго, докапывается до истины. До главного: почему его друг не знал того, что знали все. Почему все знали, что его убьют, а он — не знал.