Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах

Все историки жанра единодушны в том, что три рассказа об эксцентричном русском князе Залесском (имя его ни разу не упоминается в рассказах), гениальном сыщике, живущем затворником, в полном одиночестве, написаны под сильнейшим влиянием творчества Эдгара Аллана По. Причем имеют в виду отнюдь не только три рассказа о гениальном сыщике Огюсте Дюпене. Например, жилище Залесского изображается с явными аллюзиями на «Падение дома Ашеров»; в главном герое угадываются и черты Родерика Ашера, и конечно же Дюпена. А в некоторых описаниях можно угадать эхо раннего «готического» рассказа Эдгара По «Метценгерштейн».

Разумеется, русским герой британского писателя Шила стал по той же причине, по которой американец Э. По сделал своего героя, Дюпена, французом. Нужен был чужак. Потому что с момента возникновения жанра и вплоть до нашего времени сыщик в детективе — существо иной природы. Просто в прежние времена, когда арсенал средств, демонстрирующих странность, чужесть, инаковость героя, почти не был израсходован, казалось достаточным наделить его иностранным происхождением и набором эксцентричных привычек. И конечно же некоей тайной, скрывающей его прошлое.

Сыщик — человек с прошлым, причем прошлым неясным, но, как правило, трагическим. Вот и Шил туманно описывает:

«Никогда не мог я без печали и боли думать о судьбе князя Залесского — жертвы столь страстной, столь несчастной Любви, что ее не смутил и блеск трона; изгнанный насильно из родной страны, добровольно изгнал он себя из мира людей! Князь отверг свет, где мелькнул ослепительной и загадочной падшей звездой, и свет быстро забыл о нем; и даже я, знавший ближе других эту благородную и пылкую душу, лишь изредка вспоминал о нем в повседневной суете»^[148].

Сравним с тем, что сказано у Эдгара По о Дюпене:

«Еще молодой человек, потомок знатного и даже прославленного рода, он испытал превратности судьбы и оказался в обстоятельствах столь плачевных, что утратил всю свою природную энергию, ничего не добивался в жизни и меньше всего помышлял о возвращении прежнего богатства. Любезность кредиторов сохранила Дюпену небольшую часть отцовского наследства, и, живя на ренту и придерживаясь строжайшей экономии, он кое-как сводил концы с концами, равнодушный к приманкам жизни»^[149].

Так же как Дюпен, князь старается не выходить из своего жилища, мрачного, рассыпающегося на глазах. Но оно никогда не разрушится, это вечное разрушение — более постоянная величина, нежели современный крепкий дом. Да и вообще, как подчеркивает автор, жилище Залесского — это усыпальница легендарного царя Мавсола, мавзолей, гробница с запахом тления, но гробница, залитая прозрачной смолой времени, словно допотопная мошка в янтаре.

Россия-остров — родина князя Залесского, смутный ее образ, изредка появляющийся в рассказах, больше напоминает мир несуществующий, окутанный мистическим туманом, населенный бесплотными тенями. Князь и сам больше похож на всеведущего обитателя потустороннего мира, по каким-то причинам или с какой-то неизвестной нам целью оставившего царство теней, но сохранившего свои прежние привычки и прежние способности.

В каком-то смысле он тоже гениальный слепец — для раскрытия убийств ему нет нужды выходить из дома, осматривать место преступления, советоваться с экспертами или даже опрашивать свидетелей. Сделать безукоризненно точные выводы князь Залесский может на основании одного лишь подробного рассказа своего друга о событии. Примечательно, что рассказчику и биографу князя Залесского писатель дал собственное имя — Шил. Князь Залесский, подобно Холмсу и Дюпену, не интересуется заурядными преступлениями, его внимание могут привлечь лишь изощренные, причудливые загадки, связанные с далеким прошлым, загадки, на которые наброшена плотная вуаль безумия. И —замечу сразу — на которые, так или иначе, наложена печать вырождения, декаданса. В первом рассказе это старинное родовое проклятье, последовательно приводящее всех представителей аристократического семейства к безумию; во втором — драгоценности с таинственного Востока, оказавшиеся в руках монахов; в третьем — внезапная и необъяснимая эпидемия самоубийств…

Неслучайно писатель, критик и историк фантастики Сэм Московиц (1920–1997) в статье «Шил и Херд: Забытые мыслители НФ» весь цикл рассказов Мэтью Шила о князе Залесском назвал «Шерлок Холмс в Доме Ашеров»^[150]. Увлеченность князя далеким прошлым, мертвыми языками, его образ жизни (если это можно так назвать), его странный чернокожий слуга, его пристрастие к гашишу — так же несут печать декаданса, как и дела, которые могут привлечь его внимание. Здесь мы сталкиваемся с очень интересным феноменом — это декадентский (или декадентствующий) царь Эдип, ибо у читателя возникает стойкое убеждение в том, что, расследуя преступления, странный гость из России расследует собственное прошлое. Потому-то он и берется за эти немногие дела, что они возвращают его в его собственное прошлое, они словно воскрешают на время князя, давно превращенного в бесплотную тень. Его прошлое, его настоящее и, по всей видимости, будущее — необитаемый остров. Необитаемый — несмотря на то что он-то вроде бы живет на этом острове, обитает. И тем не менее остров князя Залесского — необитаем. Во всяком случае, живых обитателей там нет.

Спящий сыщик

Сон, согласно представлениям иудейской религии, — это шестидесятая часть смерти. Иными словами, душа спящего получает возможность посетить Страну Мертвых — и вернуться потом. Сыщик в детективе всегда связан с инфернальным миром, преступник — тоже от туда. Вполне логично и даже рационально (хотя странно применять такое определение к иррациональным явлениям) связать природу героя и его методы. Подобную связь использовал, как мы убедились, Роберт Зиммерман, погружая своего героя в гипнотический транс, то есть отправляя его в потусторонний мир за разгадкой.

Первым же таким героем стал придуманный писателем Саксом Ромером сыщик Морис Клау, герой цикла детективных новелл «Спящий детектив».

В ряду странных персонажей, подвизающихся на ниве уголовного сыска, с которыми мы уже познакомились, Морис Клау должен по праву занять место правофлангового. Он не слеп, не курит гашиш, чтобы расширить сознание, не погружает помощника или брата в гипнотический транс — он спит.

Спит на месте преступления.

Согласно его теории, все события оставляют после себя невидимые следы. Прежде чем говорить об этом его удивительном методе, рассмотрим самого героя:

«Вскоре в дверях появилась занятная фигура. Это был высокий мужчина, сильно сутулившийся, так что рост его казался меньше — то ли глубокий старик, который легко нес бремя своих лет, то ли человек молодой, но преждевременно постаревший. Что было правдой, сказать не смог бы никто. Его кожа отливала серостью грязного пергамента, а волосы, косматые брови и реденькая бородка казались блеклыми и начисто лишенными цвета. На голове у него красовался давно вышедший из моды коричневый котелок, на носу сидело изящное пенсне в золотой оправе, с шеи свисал черный шелковый шарф. Длинный черный плащ с пелериной закрывал эту сутулую фигуру с головы до пят, а из-под заляпанного грязью края плаща выглядывали остроносые парижские туфли.

Вошедший снял котелок.

— Доброе утро, мистер Корам, — сказал он.

Его голос напоминал отдаленное громыхание пустых бочек; акцент был неуловим.

<...>

Он достал из-под подкладки своего котелка крошечный цилиндрический пузырек для благовоний и увлажнил несколькими каплями свой высокий, бледный лоб. Воздух наполнился запахом вербены. Затем странный гость вернул пузырек в котелок, а котелок снова водрузил на покрытую редкой порослью макушку.

— Слышен здесь запах мертвецов! — сообщил он»^[151].