Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах
Шрифт:
Они становятся живыми мертвецами. Это хорошо показано на образе «нормального» сыщика — не безумца, не маньяка, — обратившегося к кровавому и всемогущему божеству за помощью. Офицера ФБР Крофорда, начальника Кларис Старлинг. Вот что пишет о нем Харрис:
«Теперь он сильно сдал; тощая шея торчала из оказавшегося слишком широким воротника сорочки, под покрасневшими глазами набухли темные мешки...»[171]
«Крофорда отличала, помимо мощного интеллекта и образованности, какая-то особая одаренность во всем — Клэрис заметила это сначала по обостренному чувству цвета и фактуре ткани, что явно сказывалось на его одежде, ничем другим, впрочем, не выделявшейся из принятого в ФБР стиля. И сейчас он выглядел опрятным, но каким-то бесцветным, как птица во время линьки»[172].
«Крофорд
«Крофорд сидел в кресле второго пилота без пиджака в темных очках. Он повернулся к Старлинг, услышав, как пилот захлопнул дверь.
Глаза его были скрыты за темными стеклами очков, и она подумала, что совсем его не знает. Крофорд показался ей бледным и жестким, словно корень, вывернутый на поверхность отвалом бульдозера»[174].
Что же до гурманства Вулфа, то оно достигает у Ганнибала Лектера высшей стадии — каннибальства. Причем если у Вулфа процесс поглощения пищи лишь временами обретает черты ритуального действа (как в цитированном выше фрагменте), то в романах Харриса чудовищные трапезы действительно обретают ритуальный характер — особенно в заключительной части трилогии:
«Рано утром доктор Лектер тщательно сервировал стол на три персоны. Почесывая кончик носа пальцем, он внимательно изучил свое творение, дважды переставил подсвечник и, отказавшись от подблюдных камчатных салфеток, накрыл столешницу одной общей скатертью. Таким образом он смог немного сузить поле, на котором предстояло пиршествовать. Приставные сервировочные столики — темные и непривлекательные, — после того как их украсили сверкающие медные подогреватели и иные кухонные принадлежности, почти утратили свое сходство с крыльями самолета. Кроме того, доктор Лектер вынул несколько ящиков из письменного стола и устроил из них нечто напоминающее висячий сад.
Он не мог не видеть, что в комнате слишком много цветов, но тем не менее решил добавить еще чуть-чуть. Слишком много есть слишком много, однако на сей раз — чем больше, тем лучше. Доктор Лектер поставил пару цветочных композиций на стол — небольшую горку белых, как «Снежки», пионов на серебряном блюде и высокий букет из голландских ирисов, ирландских колокольчиков, орхидей и попугайных тюльпанов. Букет несколько скрадывал просторы стола и создавал интимную обстановку.
Рядом со вспомогательными тарелками бушевало маленькое ледяное море хрусталя, но столовое серебро находилось в обогревателе, чтобы быть поданным на стол в последний момент.
Первое блюдо предполагалось готовить рядом со столом, и поэтому доктор Лектер соответствующим образом расположил спиртовые горелки, медную универсальную кастрюлю, медный же сотейник, соусник, разнообразные приправы и пилу, которой обычно пользуются патологоанатомы…»[175]
«Первым блюдом» стал негодяй, преследовавший доктора Лектера и его избранницу Кларис Старлинг. Собственно, в последних главах трилогии она предстает перед нами еще и как обитательница мира мертвых — действительно, она смертельно ранена преступниками, увезена и возвращена к жизни доктором Лектером… Возвращена ли? Скорее, ее новая «жизнь» сродни той, которой наградил другой повелитель подземелья — аббат Фариа — другого избранника — Эдмонда Дантеса. Потому что преображенная и «спасенная» Ганнибалом Лектером Кларис «причащается» человеческой плотью…
То, что он именно властелин Подземного мира, мира смерти, особенно явственно показано в жуткой сцене со свиньями. Я напомню читателю, что в третьем романе Харриса — романе «Ганнибал» — сюжет строится вокруг единоборства двух маньяков — доктора Лектера и патологического убийцы Мейсона. Мейсон избирает изощренную форму мести своему врагу: доктора Лектера должны сожрать специально натасканные дикие свиньи:
«Свиньи непохожи на других животных. В них присутствуют проблески интеллекта, и им присуща удивительная практичность. Его свиньи вовсе не были враждебными существами. Они просто любили питаться человечиной. Эти свиньи были легки на ноги подобно лани, могли рвать зубами добычу не хуже овчарок, а все их передвижения вокруг хозяев имели характер
зловещей продуманности...»[176]Но…
«Доктор Лектер между тем, двигаясь с горделиво выпрямленной, как у танцора, спиной и со Старлинг на руках, босым вышел из амбара сквозь строй диких свиней. Он шагал между покрытыми щетиной спинами по залитому кровью полу. Пара животных… наклонили головы и, готовясь напасть, двинулись в его сторону.
Доктор взглянул в их морды, и звери, не почувствовав запаха страха, зарысили назад в направлении более легкой, валяющейся на полу добычи»[177].
«Томмазо чувствовал, что есть нечто такое, о чем он обязан сообщить Марго. Поднатужившись и собрав все свои знания английского языка в кулак, он сказал:
— Синьорина, свиньи… вы должны знать это… свиньи помогать доктор. Они отходить назад и становиться вокруг. Они убивать Карло, убивать моего брата, но отходить от доктор Лектер. Я думаю, они молиться ему. — Томмазо перекрестился. — Вы не должны его больше преследовать.
И, вернувшись в Сардинию, Томмазо будет повторять эту историю всю свою отнюдь не короткую жизнь. А когда его возраст перевалит за шестьдесят, он уже станет уверять, что доктор Лектер с прекрасной дамой на руках покинул амбар, восседая на спинах диких свиней…»[178]
Можно даже не напоминать о том, чтo связано в европейской традиции с образом стада свиней. Но стоит обратить внимание на то, что описанные выше сцены приобрели у Харриса еще и элемент пародирования евангельского сюжета. Повелевающий дикими свиньями спаситель-каннибал...
…Если бы не образ Ганнибала Лектера, Ганнибала-Каннибала, романы Харриса были бы всего лишь очередными, более или менее увлекательными триллерами о серийных убийцах. Но страшный сыщик, по сути, окончательно избавившийся от человеческой маски, сделал их совершенно особенным феноменом.
Ганнибал Лектер прекрасно понимает маньяков — потому что сам маньяк. Он и о полицейском Грэме, поймавшем его когда-то, говорит:
«Вы поймали меня, потому что мы с вами одинаковые!»[179]
Маньяка может поймать маньяк.
Маньяка может поймать только маньяк…
И тогда чудаковатый, загадочный, приехавший с Балкан толстяк и обжора Ниро Вулф сбросил маску и явил на страницах другого романа истину. Свою природу страшного и всесильного, капризного и опасно переменчивого в своих симпатиях и антипатиях, требующего человеческих жертвоприношений повелителя подземного мира. Мрачный царственный волк Ганнибал… Кто осмелится прямо посмотреть ему в глаза, «заглянуть в ту темную глубину, что втягивает в себя красноватые искры, <…> наверняка узнает что-то очень важное…»[180]
IV. ЖИЛ ДА БЫЛ ВОСТОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС
Это не я придумал такое название (а жаль, ей-богу), так организаторы назвали экспозицию, которая действовала в Париже в 2014 году, под эгидой парижского Института арабского мира: «Il etait une fois l’Orient Ex-press»[181]. Замечательная была экспозиция: антикварный паровоз и три вагона располагались прямо на улице, перед зданием института, остальное (предметы, документы, фотографии) — внутри. Три вагона — вагон-ресторан, вагон-салон и спальный вагон. Но кого могли интересовать ресторан и салон, когда в третьем, спальном, вагоне можно было войти в знаменитое купе № 2, «купе Рэтчетта»! Что мне за дело до того, за каким столиком в вагоне-ресторане пил свой знаменитый коктейль агент 007, с кем флиртовала в вагоне-салоне несчастная простушка Маргарета Гертруда Зелле, которую циники-мужчины уже подготовили к роли супершпионки Мата Хари? И подавно не интересовало меня, за какие рычаги в паровозе хватался болгарский король Фердинанд, изображавший коронованного машиниста и едва не пустивший под откос легендарный поезд. Даже торжественно сообщенный экскурсоводом факт, что именно здесь, в вагоне-салоне «Восточного экспресса», были подписаны перемирия в 1918 году и в 1940-м, не заставил моей сердце биться учащенно. Ну, капитуляция. Ну, салон. Ну, Петэн. Эка невидаль!