Беатриса в Венеции. Ее величество королева

— У меня есть новый план, — опять заговорила она. — Но для его исполнения мне решительно не к кому обратиться... И вот я вынуждена искать помощи у скромного предводителя партизанского отряда...

Калабриец встрепенулся. Эти слова его оскорбили.

— Государыня, я не смел бы вызывать вас на такую откровенность. Вам самим было угодно... — произнес он и хотел было подняться на ноги. Королева, положив руку на его плечо, удержала; но лицо ее омрачилось; ей стало досадно на себя: она не выдержала своего достоинства, жаловалась...

Но эта мысль омрачила ее лицо только на одно мгновение. Она ласково дотронулась до длинных черных кудрей юноши и поспешила загладить впечатление, сказав:

— Нет, не то... Для исполнения моего намерения мне нужен человек верный, искренне, непоколебимо мне преданный. Я выбрала вас потому, что вы доказали уже вашу преданность престолу в этой войне... правда, несчастной, но не по вашей вине. Напротив... И вот что, слушайте: как только минует непосредственная опасность, которая угрожает мне в эту минуту, как только вы будете знать, что я вне преследования, что я свободна и могу возвратиться в Сицилию, то вы отберете самых надежных партизан вашего отряда и, покинув вместе с ними Калабрию, как можно поспешнее проберетесь в Сицилию. Я вас буду ждать с нетерпением. Я бы охотнее вас взяла с собою, но этому препятствуют весьма важные причины, между прочим, и герцог Фаньяно вам завидует, не любит вас. Я поступила опрометчиво, заставив его написать ваш бревет полковника. Я знаю, что это его сильно раздражило. Если бы я привезла вас в Сицилию с собой, он помешал бы выполнить задуманный мною план, из ненависти к вам он стакнулся бы с англичанами. Между тем мне необходимо именно на вас возложить важное поручение, связанное с моими намерениями. Если все удачно исполните, я не только возвращу королевство моему супругу и сыну, но получу возможность рассчитаться со всеми, кто осмелился идти против меня... отомстить им.

При этих словах лицо австриячки приняло жестокое, почти яростное выражение. Ноздри расширились, характерно выдающаяся верхняя губа Габсбургского дома дрожала, и голубой цвет глаз потемнел, как зловещая синева моря перед грозой. В эту минуту она являлась той бесстрашно неумолимой женщиной, которая семь лет назад, вопреки договору, подписанному королем, ее супругом, руководимая личным чувством мести, повесила знаменитого адмирала Карачоло [14] , презирая научные заслуги и дарования, казнила известных писателей и ученых Чирилло, Пагано, Конфарти, которых любила нация; покарала доблестно честных неаполитанцев аристократов Мантоне, графа Руво, даже оклеветанных женщин, например, юную маркизу Санфеличе, Пиментели и многих других. Эта женщина для окончательного усмирения своих несчастных подданных, вина которых заключалась в том, что они выражали желания освободиться от некоторых политических стеснений, наслала на них в 1799 году необузданные орды Фра-Диаволо, Панедиграно, Парафанте, Франкатрипа и прочих.

14

Адмирал Карачоло был либеральный роялист, храбрый, популярный воин, не расположенный к союзу Неаполя с Англией. По настоянию англичан он был позорно повешен на мачте военного корабля в неаполитанском порту. Лучшая улица Неаполя названа в честь этого мученика. — Примеч. перев.

— Ах, Боже мой, — произнесла она, как бы отвечая на тревожные мысли молодого человека, который глядел на нее с испугом. — О, если бы только я сама могла стать в начале войны во главе моих партизан, как бы я отомстила всем негодяям, которые предали нас.

Через минуту Каролина как бы пришла в себя; она отдалась настоящему мгновению, обвила руками стан Рикардо, который все время оставался на коленях, и притянула его лицо к себе. Испытующе глядя в его глаза, она спросила:

— Можешь ли ты сохранить в тайне... не ночь, проведенную с женщиной, которой ты понравился... нет, важнее... тайну, от которой зависит восстановление трона и отмщение за королеву.

— Государыня, моя жизнь принадлежит вам.

— Жизнь. Что такое твоя жизнь? Нынче человеческая жизнь ценится дешево. Ею жертвуют или ее отнимают у других за всякий вздор. Нам нужна верность несокрушимая, такая, которая может устоять перед всяческими соблазнами. А мои враги, если узнают, что я задумала, не постоят за искушениями. Устоишь ли ты?.. Таков ли ты человек, какого я ищу?

Эти слова вновь словно приподняли Рикардо в своем собственном мнении: он чувствовал себя ровней доверявшей ему королеве.

— Да, вы не ошиблись во мне, — отвечал он, — сообщите мне вашу тайну. Доверьтесь мне, если считаете меня способным исполнить важное поручение. Я его выполню, даже если бы меня соблазняли целым царством.

— Верю. Ты честен, ты не предатель. Это несомненно. И твой взгляд, и еще больше твои поступки мне это доказывают: ты не предашь меня.

— Так скажите же наконец, в чем дело.

— Ты все узнаешь... Но не здесь и не теперь. Мне покуда надо было только предупредить тебя. А в Сицилии, куда ты обязан приехать как можно скорее, я все сообщу тебе.

— Даю вам честное слово, что если я останусь жив, то через месяц, не позднее, я буду у ваших ног.

Каролина продолжала ласкать его. Глаза ее разгорелись страстью, пыл которой объял и Рикардо. Она встала, обняла его. Фонарь, все время остававшийся на полу, догорал... Вдруг послышался выстрел...

Что же происходило вне замка во время описанного нами свидания?

Ночь была совершенно темная. Пиетро Торо и Гиро несколько раз уже обходили дозором замок. Все было безмолвно, беспросветно. Но приблизительно в час ночи около холмов, окружающих равнину Фаньяно, по которой две дороги вели к ее центру, стали появляться искорки. Их было немного; они то вовсе исчезали, то опять слабо вспыхивали, то шевелились, то оставались несколько секунд неподвижными. И в то же время как будто приближались медленно к замку.

— Видишь? — спросил Гиро товарища.

— Вижу, — отвечал Торо, — не иначе как французы. Дураки, сколько раз они себя этими фонарями выдавали. Не раз мы их за это взбучивали и все-таки не выучили.

Не успели партизаны поднять тревогу, как со стороны равнины послышался близкий топот коня, во мраке вырисовалась фигура одного из сторожевых всадников, и раздался наконец его громкий стук в главные ворота замка.

— Французы! Французы! — послышалось из-за ворот.

— Французы! — отозвались партизаны.

— Где капитан? — спрашивали они друг друга, и никто не знал, где Рикардо: может быть, у герцога; может быть, в обходе.

Рикардо же встрепенулся в объятиях королевы и воскликнул:

— Неприятель!.. Я должен идти туда... Могу ли я пробраться наружу иначе, как через дверь, в которую вошел.

— Невозможно! — отвечала Каролина. — Пришлось бы проходить через все мои комнаты, комнаты Альмы, а далее половина самого Фаньяно.

— Во что бы то ни стало я должен выйти! — в большом волнении восклицал молодой человек. — Я должен быть с моими.

Фонарь потух; мрак был непроницаемый.

— В такую минуту одна я имею право распоряжаться. Слушай: ты должен защищать меня, ты поклялся. Я приказываю тебе оставаться здесь.

Она объяснила, что он прежде всего должен воспрепятствовать врагу ворваться к ней через заветную дверь. Это ей даст возможность вместе с приближенными и герцогом через противоположную часть замка добраться до потаенного и надежного хода. Для этого достаточно четверти часа, даже десяти минут...

Покуда они переговаривались, завязалась перестрелка уже у самого замка... И действительно, французы как будто знали, где искать свою добычу: в дверь башни королевы они стали бить ружейными прикладами.

— Иди, — прошептала королева, — я вышлю людей тебе на помощь... Дверь сломают не сразу. Прощай, до свиданья.

И, не выдержав, женщина еще раз бросилась в его объятия, страстно прижалась устами к его губам. В это самое мгновение комната осветилась, и послышался трепетный голос вошедшей Альмы:

— Государыня, нельзя больше медлить. Все готово, отец вас ждет...

— Иду, иду, — откликнулась королева, поспешно оставляя Рикардо, не уверенная, однако, видела ли Альма свою королеву в объятиях партизана, или не успела заметить. «А впрочем, не все ли равно, мне этой девочки бояться нечего», — подумала Каролина.