Беатриса в Венеции. Ее величество королева

— О! — воскликнул король, почесывая затылок всей пятерней, как истый неаполитанский простолюдин, — у тебя в голове все еще зайчики бегают.

— Мне, государь, необходимо переговорить с вами наедине, — настойчиво ответила она, заметив, что во время их разговора неслышно, но с низкими поклонами в комнату вошли патеркапеллан и двое придворных, деливших изгнание короля.

— Значит, что-нибудь очень важное, — заметил король не то с насмешкой, не то с досадой и обратился к своим придворным: — Потрудитесь удалиться, господа. Доброй ночи...

Патер, придворные, а за ними мажордом вышли.

— Ну, пойдем, пойдем, моя прелестная, в спальную ко мне пойдем, — приглашал Фердинанд жену.

Когда она вошла в следующую комнату, он, лукаво улыбаясь, потирая руки и молодецки потряхивая плечами, сказал:

— А что они о нас с тобой, Каролиночка, подумают? А?.. Подумают, что нам с тобой захотелось в спальне остаться наедине. Ведь ты у меня еще такая хорошенькая, свеженькая... Право, знаешь, еще... еще такая...

— Ну, чего ты паясничаешь, — бесцеремонно обратилась к нему Каролина. — Самый последний неаполитанский лаццарони постыдился бы... Еще потомок Генриха IV и Людовика XIV, Карла III... А в твоей столице на троне сидит бесстыдный конюх. Подумай, что и здесь в Сицилии на престоле не ты сам, а глупая марионетка, которого ты туда посадил... Этот наш сынок, твой викарный, как лакей, во всем подслуживает нашим владыкам и ненасытным грабителям англичанам... Между тем подавленный народ проклинает за это тебя самого.

Фердинанд IV, усевшийся было на край кровати и собиравшийся сбросить кафтан, вдруг поднялся во весь рост, лицо его выражало и скуку, и досаду, и изумление.

— Это ты затем только сюда и приехала? — заговорил он раздраженно. — Как это я раньше не догадался? Ты ведь всегда появляешься сюда, чтобы меня мучить. Хоть бы пожалела немножко. Мало, что ли, у меня и без того неприятностей. Я потерял и сон, и аппетит. Охота и та опостылела. Вот и бедного Асколи услали отсюда. Я даже один сам с собой не имею возможности оставаться. Изо дня в день с утра до ночи около меня шляются люди, которых бы я давно послал ко всем чертям в тартарары. Недоставало еще, чтоб и ты надоедала мне своими вздорными, бесполезными причитаниями.

— Бесполезными? Да, бесполезными, потому что ты совсем распустился; трусишь. Унижений, которым тебя подвергают, не вынес бы ни один твой подданный. А ты терпеливо, как вол, шею под ярмо подставляешь.

— Вол! Какие у тебя, право, сравнения, Каролина! — заметил король не то лукаво, не то дурачливо.

Королева, не обратив на его слова внимания, продолжала:

— Бесполезны мои советы будут до тех пор, покуда ты не стряхнешь с себя апатии...

— А, совсем это не апатия, а философское подчинение обстоятельствам.

— Подчинение обстоятельствам! — негодующе воскликнула королева, и в глазах ее засверкали искры. — Да разве не ты законный король?.. Разве этим престолом не благословил тебя сам Господь? Наше право твердо. Справедливость на нашей стороне.

— Так-то оно так, — позевывая, отозвался Фердинанд. — Только у англичан есть кое-что посущественнее: штыки их солдат и пушки их военных кораблей.

— И у нас будет то и другое... Как-никак, а наши калабрийцы все еще держатся. Подай им голос; кликни их, ободри по-королевски — и у нас еще могут быть и штыки, и кинжалы. Очнись же наконец, тогда ты опять взойдешь на отцовский престол.

— Я и не прочь, если бы достаточно было только ногу на ступени трона поднять. Я, однако, полагаю, что мы можем довести и этих проклятых англичан до белого каления, как ты своими безумными предприятиями довела французов.

Король оживился; сонливость его словно пропала.

— Ну, будем рассуждать беспристрастно. Признайся, не ты ли сама была причиной наших невзгод, убедив меня открыть доступ в наши порты сначала англичанам, а потом и русским. К этому-то и придрался Бонапарт: не обращая внимания на наши уверения в нейтралитете, он не церемонился прислать целую армию воевать с нами. Меня — по пословице моих добрых неаполитанских лаццарони — холодной водой ошпарили. Ну, посуди сама, могу ли я, как ты советуешь, пуститься еще Бог знает в какое рискованное предприятие? Нет, душа моя, apres moi le deluge, как сказал мой дядюшка, или как он там мне приходится — Людовик XV.

— А о спасении своей души ты думать перестал, что ли?

— К чему это ты спасение души приплетаешь? Разве я не исповедываюсь аккуратно каждую пятницу? Разве не выслушиваю чуть не по три обедни в сутки?

— Да ведь англичане еретики, папа очень недоволен, что мы им так потакаем. Они враждебнее мусульман относятся к нашей святой католической религии. А между тем хозяйничают у нас; прикрываясь твоим именем, правят столь благочестивым народом, как наш. Ведь это позор, за который нам придется дать ответ Господу Богу!

По-видимому, этот аргумент подействовал на старого короля. Он задумался. Королева продолжала говорить: подметив произведенное на мужа впечатление, она спешила ковать железо, пока горячо.

— Уж если ты ничего не хочешь сделать для своего земного царства, позаботься хоть о Царствии небесном. Если обязанности короля стали тебе не по силам, хоть о христианских-то обязанностях позаботься; ведь ты сын святой апостольской католической церкви...

— Оно, конечно... я с тобой согласен, — нерешительно бормотал король. — Но все-таки я как-то...

— Кстати, — прервала его Каролина, — знаешь ты что-нибудь о новом законе для охоты, который англичане на днях провели в палате и против которого твой сын, генерал-викарный, не посмел рта разинуть?

— Новый закон? — словно очнувшись, спросил король, у которого еще не совсем угасла единственная страсть — охота. — Какой такой новый закон?

— Такой, что впредь никто, а следовательно, и ты сам, не имеет права охотиться в некоторые месяцы. Кроме того, есть местности, в которых охота на несколько лет вовсе запрещается.

— Да возможно ли это! — сердито возразил Фердинанд, и даже кровь бросилась ему в лицо. — Мало того, что престола меня лишили, что засадили в эту поганую трущобу, где присматривают за мной, как за каторжником... вздумали еще этого последнего права лишить... Нет, Богом клянусь, не допущу. Это оскорбление. Это всякую меру превышает... Не допущу, не допущу, хоть бы мне пришлось всю вселенную огнем сжечь...

Он вскочил; быстро заходил взад и вперед по комнате; кусал себе руки и грозил кому-то невидимому в воздухе кулаками. Королева спокойно предоставляла ему бесноваться; когда же он достаточно отвел душу, обратилась к нему почти нежно:

— Ну, полно, успокойся же, Фердинанд. Твой гнев совершенно основателен, но он все-таки мешает нам спокойно обсудить дело. А между тем нам с тобой необходимо быть очень осмотрительными и рассудительными.

— Что же мы должны сделать? Говори скорей, что нам теперь делать? — нетерпеливо требовал Фердинанд, остановись перед женой.

— Прежде всего надо, чтоб ты мне доверял. Потом постарайся ничем, понимаешь ли — ничем не выказать твоим окружающим, что мы с тобой совещались о государственных делах. За тобой ведь шпионят еще усерднее, чем за мной. Конечно, англичане и теперь знают, что я у тебя. Завтра, наверно, всеми силами будут у тебя выпытывать, о чем мы толковали. И ты, пожалуйста, обо мне отзывайся плохо. Ведь тебе не привыкать жаловаться на меня твоим приближенным.