Беатриса в Венеции. Ее величество королева

— Ты устала, дитя? — спросила ее королева.

— Немножко.

— Так ложись в постель. Если не заснешь до моего возвращения от короля, то мы поговорим еще с тобой.

В эту минуту вернулся мажордом с камер-лакеем, которые засветили все лампы. Он на серебряном подносике подал королеве письмо от ее супруга.

Она не торопилась его читать, положила на стол, не распечатывая, сбросила с себя дорожную шаль и в задумчивости снимала перчатки.

— Доложите мне, когда его величество откушает, — обратилась она к мажордому.

— Прикажете прислать сюда ваших камеристок?

— Нет, покуда они мне не нужны. Можете идти.

Старик, низко поклонившись, вышел, сопровождаемый камер-лакеями, и закрыл за собою дверь.

— Ты обратила внимание, — спросила королева у Альмы, — на нищего, который появился из-за кустов у самой кареты и просил милостыню.

— Да, ваше величество, — заметила его.

— Это мой шпион, он только что вернулся из Калабрии, куда я его посылала. — Лицо Альмы чуточку побледнело. Каролина продолжала: — Из письма, которое он мне передал, я вижу, что, помнишь, тот юноша, который провожал нас с маскарада в Неаполе и защитил нас от негодяев, что он хотя и был взят в плен, хоть и убежал из темницы, но вот уже чуть не два года совсем исчез из Калабрии. Никто не знает, куда он пропал.

Альма грустно выслушала эту новость.

— А между тем он мне особенно нужен в эту минуту, Ты знаешь, как слепо он мне предан и как он неустрашим. Он мне дал слово еще в Фаньяно перед моим отъездом приехать в Сицилию. Я и в других местах пыталась его искать, — ничего...

— Если он дал слово, то наверняка приедет, — ответила Альма.

— Приедет! Но когда? Тогда, когда все мои усилия окажутся бесполезными; когда восторжествуют мои враги; когда англичанам наконец удастся удалить меня, отправить в изгнание. Они давно на это метят. Ну, да я еще сумею бороться, — злобно сверкая глазами, восклицала королева.

Чтобы успокоить ее, Альма напомнила о письме короля, лежавшем на столе еще не распечатанным.

— Ах, да, — вспомнила Каролина и, еще взволнованная и поглощенная иными размышлениями, вскрыла пакет. Чтение первых строк вызвало на ее лицо презрительную улыбку. В письме стояло [17] :

«Моя дорогая Каролина.

Все твои письма я получил своевременно, милый друг мой, и благодарю тебя за них. Они мне доставляют большое развлечение. А в развлечении, признаюсь, я изрядно нуждаюсь. Рыбная ловля нынче совсем немыслима по многим резонам, а главным образом потому, что речонка Фиккуцца почти совсем пересохла.

17

Подлинник этого письма автор видел в государственных архивах бурбонского двора в Неаполе.

Помнишь блаженное время, когда мы с тобою вместе ловили рыбу в озере Фузаро в Патриа, и сколько я продавал ее моим обычным покупщикам [18] . Конечно, я мог бы устроить завод в Солонта для ловли тунца [19] . Беда только, что нынче не время для этой рыбы. Да еще и англичане, узнав, что я нахожусь на самом морском берегу, чего доброго, вообразили бы, что я собираюсь улизнуть из Сицилии. Конечно, это было бы с их стороны нелепостью. Куда я могу направиться? В Неаполь? Да, если бы Господу Богу и патрону моей столицы св. Януарию было угодно меня туда допустить! Ах, дорогая моя Каролина, нет и не будет на всем земном шаре города прекраснее Неаполя.

18

Местности около Неаполя. Король Фердинанд любил разыгрывать Гарун-Аль-Рашида. Веря в свое инкогнито, он торговал рыбой на рынках, где наблюдал, не обманывают ли народ торгаши и не злоупотребляют ли своей властью полицейские.

19

Крупная морская рыба.

А покуда не остается у меня никакой утехи, кроме охоты. Да и к ней у меня как-то проходит влечение. Почти даже совсем не охочусь. Однако вчера убил кабана в Чепеларском лесу. Только что за дрянь здешние кабаны. И сравнивать нельзя с персанскими!

Мой капеллан аккуратно дважды в день служит для меня обедню. Случается даже три раза, это для меня великое утешение.

Обнимаю тебя

Твой Фердинанд».

«Р. S. Вскрываю письмо, чтобы сообщить тебе новость. Моя сука, знаешь, с длинной рыжей шерстью, ощенилась: принесла четырех славных щенков, и, кажется, все четыре выживут.

Кстати, слышала ты, что наш сынок Франциск, мой генерал-викарный, несколько дней страдал жестокими болями желудка...

Если хочешь, я тебе пришлю одного из щенков! Очень смышленые и привязчивые».

Прочитав это послание, Каролина некоторое время не сводила с него глаз, покачивая головой. Потом как бы про себя (с Альмой она не стеснялась) презрительно и медленно произнесла:

— Вот чем занимается король, потомок Генриха IV и Людовика Великого, в то время когда половина его подданных борется с чужеземным врагом, а другая половина чуть не порабощена жадными, коварными британцами.

Она замолчала, сердито стиснув губы и нахмуря брови. Губы у нее дрожали от гнева. Вошел мажордом.

— Его величество король ожидает ваше величество в своем покое, — возгласил старик.

Королева поднялась, вышла и, сопровождаемая рядами камер-лакеев с зажженными канделябрами, направилась к апартаментам Фердинанда IV.

Он был изумлен поздним приездом своей жены, которой вовсе к себе не ожидал. Он был совершенно к ней равнодушен как к жене, но побаивался ее; она имела большое на него влияние, когда ее допускали до короля. Теперь он вышел к ней навстречу и старался скрыть свое дурное расположение духа, порожденное ее появлением.

Фердинанд IV, свояк уже казненного Людовика XVI, зять Марии Терезии, был, вообще говоря, мужчина красивый, высокий, мускулистый. Но было в нем что-то грубоватое, вульгарное, особенно портил его огромный нос, из-за которого он среди своих подданных слыл под прозвищем короля Носача (Re Nasone). Мускулы его тела были слишком развиты гимнастическими упражнениями, к которым он был весьма пристрастен. Однако старость брала свое, и тело начинало полегоньку дрябнуть.

Он приблизился к королеве с широко распростертыми объятиями и прижал ее к своей груди. Она весьма равнодушно отдалась его супружеской ласке.

— Какой добрый ветер занес тебя ко мне, моя драгоценная Каролина? — спрашивал он, ведя ее под руку в свой кабинет. — Я как раз сегодня написал тебе письмецо. Виноват я перед тобой: давно бы следовало ответить на твои послания. Да что поделать? Такая на меня ужасная апатия нападает. К тому же и писака я плохой. Ты ведь знаешь, что не больно-то я литературен... Вот ты ковчег всяческой мудрости и знания...

— Не трудитесь, государь, я уже здесь получила ваше письмо.

— А, так тебе известно, что Заира ощенилась. Помнишь рыжую суку? Четырех молодцов мне подарила. Вот я их сейчас покажу тебе. Прелесть, что такое, прелесть! Для стойки на охоте нет собаки лучше Заиры. Нюх какой! Какая выдержка! Как она это уставит свои ноги, пригнет морду к земле, подымет хвост кверху, окаменеет — ты можешь быть вполне уверен, что либо перепел, либо куропатка, либо бекас у тебя все равно что в ягдташе. Обидно только, что мои ноги не по-прежнему мне служат. Помнишь, бывало, я в один день настреливал до ста двадцати бекасов. А теперь вот пробреду шагов сотню-другую, и уж никуда не годен.

Король грустно повздыхал.

— Вы, государь, — отозвалась она, — собирались, кажется, ложиться в постель.

— Да, собирался. Но если ты хочешь сказать мне что-нибудь такое, что до завтра даже не терпит, так поговорим лучше теперь. Ты, кажется, также утомилась с дороги... А какая ты все красавица еще; и по-прежнему пикантная такая. Словно женщина в полном расцвете лет. Годы бегут, а тебя как будто касаться не смеют.

— Нет, я не утомлена, — резко возразила Каролина, — я никогда не устаю, особенно когда надо бывает подумать о серьезных делах, о благе нашего несчастного королевства, о вас, государь, о будущем наших детей...