Беглец на задворках Вселенной

Ладно. Поиграем в то, что вы все хотите видеть.

Шоу маст гоу он. Нео потихонечку начал отрывать от себя проводочки, но этого, к счастью, никто не видел.

Глава 52. Песенное настроение

Практически всё время до отъезда я по-прежнему валялся в своей комнате, меланхолично перебирая струны гитары.

«Стонет сизый голубочек», – так, перефразируя Ивана Дмитриева, называла это состояние Аська. Я не стал напоминать жене Артура, что вообще-то в этом стихотворении довольно печальный финал, причём именно для голубка. Понятно, что девушка всего лишь прикалывалась над классическим произведением эпохи сентиментализма и предромантизма, вырвав фразу из контекста, но я находил какие-то нехорошие параллели в своей судьбе. Увы, подружку свою бедный верный голубок так и не дождался, и когда она прилетела, было уже несколько поздно.

Иногда в комнатенке появлялся Лонг, и «стонали» мы уже дуэтом, разводя привычные любому человеку, занимающемуся пением, двухголосия в терцию. Особого смысла в этих посиделках не было: мы, привыкшие к постоянному движу, просто маялись от безделья. Это все мужики в доме и Баожэй работали, а мы с Лонгом бесцельно валялись в кроватях, потому что я «бесогонские» приёмы не вел, ибо «болел» (читай: тупо не хотел).

Лонг внезапно опять предался тоске по бывшей возлюбленной, как время от времени бывает у любого одинокого человека, ну и я в целом был в таком же настрое. Собственно, поэтому мы и выводили целыми сутками надрывные рулады, доводя Аську до белого каления.

– Под небом голубым есть город золотой,

С прозрачными воротами и яркою звездой.

А в городе том сад, все травы да цветы;

Гуляют там животные невиданной красы.

Одно – как желтый огнегривый лев…

– негромко напевал я, аккомпанируя себе на гитаре.

Я в кои-то веки выбрался на диван в зале из своей спальни. Для меня это было огромным достижением этой недели. С домочадцами по непонятным причинам в последнее время я в принципе старался не пересекаться.

– Лев – это я, что ли? – хмыкнула Ася, прервав моё пение.

– Иванка, – пошутил я.

– То-то я смотрю, к чему это она в жёлтый цвет свои патлы выкр-р-расила.

– Она не планировала краситься в жёлтый цвет, просто краска так легла неудачно на её прежний синий, – заметил Лонг.

– Если Шпилька – лев, тогда я вол, исполненный очей, – заметил я. – Аз есмь страдание, а она – воскресение. А, хотя нет: я лев – воскресение из мертвых, а она – страдание. Но, с другой стороны, не всё так однозначно… если поглядеть на это с другой стороны…

– А я – золотой орел небесный, – прервал меня Лонг. – Вот только Рая мне что-то не видать, хотя я шествую и шествую... Поменяй песню, что-то… как-то… грустно, короче. Аллюзии такие… гм.

Я снова забренчал на гитаре.

– Ночь светла, над рекой тихо светит луна,

И блестит серебром голубая волна.

Тёмный лес… Там, в тиши изумрудных ветвей,

Звонких песен своих не поёт соловей.

Под луной расцвели голубые цветы,

Они в сердце моём пробуждают мечты.

К тебе в грёзах лечу, твоё имя твержу,

В эту ночь о тебе, милый друг, всё грущу…

– выводил я строки известного романса.

– Толь, вот р-р-реально, заткни фонтан, и без тебя тошно, – заметила Ася, пытаясь разобраться в схеме вязания детской кофточки.

Я замолчал, но играть на гитаре не прекратил.

– Ты неправильно петли набрала, – тыкнул в спицы Лонг. – Поэтому у тебя фигня вместо тигриной мордочки получится.

– Ну конечно, вам же виднее, – сварливо сказала Ася, передавая китайцу вязание. – Вообще пор-р-ражаюсь, почему вы оба вяжете? Это же не мужское занятие. Подозр-р-рительно как-то…

– Не вижу ничего подозрительного, – заметил Лонг. – Юэлао, управляющий красными нитями судьбы, именно старик, то есть мужчина в возрасте. А там где нити, там и умение ими пользоваться. Связывать, развязывать, ткать общее полотно жизни… Это шутка, если что.

– Несмешная шутка.

Лонг сокрушённо покачал головой, а потом продолжил песню за меня, параллельно ловко исправляя косяки в Аськином вязании:

Милый друг, нежный друг, я, как прежде любя,

В эту ночь при луне вспоминаю тебя.

В эту ночь при луне на чужой стороне,

Милый друг, нежный друг, вспоминай обо мне.

Я присоединился к нему, и последние строчки мы закончили дуэтом:

В эту ночь при луне, на чужой стороне,

Милый друг, нежный друг, вспоминай обо мне!

– Господи… был один сизый голубочек, теперь их два, – скривилась Ася. – Иванка, случайно, не поёт? А то, может, тр-р-рио организуете?

– Обязательно, – с совершенно постным лицом ответил я. – Вот брошу ванговать, и сразу в певцы подамся. Всенепременно стану популярити.

– Иди ты на хрен, Ася, – всплакнул Лонг, откладывая вязание в сторону. – Красивый старинный романс. Нечувствительная ты.

– Очень даже чувствительная. Голубые цветы у них расцвели, мечты, понимаешь, разные пробуждают… Милого друга они ждут… Мне это не нравится. Остановитесь в своем неистовстве.

– Это отсылка к хандре и тоске. Цвет грусти.

– Ага, ну я так и поняла. От скуки уже крыша поехала. Делом займитесь, оболтусы.

Ася лукаво посмотрела на нас и ушла было к себе, забрав клубок и спицы, но вскоре из коридора послышалось негромкое пение, явно рассчитанное исключительно на нас с Лонгом:

Гласят легенды др-р-ревние

Стр-р-раны моей р-р-родной –

Др-р-раконы жили в Энии,

В гор-р-рах давным-давно.

Союз был с эльфами у них,

Пр-р-рошли те вр-р-ремена.

Тепер-р-рь мы бор-р-ремся одни,

А помощь так нужна…

Айгуль и Гульнара, поливающие в зале цветы, захихикали.