Белогвардейцы

"Ей только четырнадцать, - вспомнил Вышеславцев слова старика.
– По всей вероятности, это она, его дочь..."

– Встать, скотина!
– рыкнул он, чувствуя, как холодеет, разрываясь от слепой, безудержной ярости, грудь.

Прапорщик удивленно замер - кто это, мол, решился побеспокоить? приподнялся на локте, и в глазах его отразился ужас первобытного человека.

– Я сказал: встать!
– Вышеславцев вскинул револьвер.

– Он пьян, - проговорил Крымо и, не сводя ледяного взгляда с рухнувшего на бок прапорщика.
– Когда протрезвеет, тогда и расстреляем. Будет хоть знать - за что.

Вышеславцев сунул револьвер в кобуру.

– Машков, в сарай его, под замок!

"В нас странная и, пожалуй, демонская любовь к огню, - думал Вышеславцев, расхаживая вокруг костра. Думал и неотрывно смотрел на красные языки пламени, в котором с ядовитым шипением и треском, словно протестуя против такой бесславной гибели, догорали ручной работы стулья, книжные полки, шкаф и прочая домашняя утварь - все, что некогда служило украшением этой старинной русской усадьбы.
– Дикари! Варвары!".Он вдруг повернулся и пристально посмотрел на притихшего подъесаула Колодного.

– Выверните карманы!

Подъесаул икнул - то ли спьяна, то ли со страха, - и на пол выпали янтарные бусы, серебряный портсигар, витка жемчуга, кольца...

– Кого ограбили?

– Я не грабил - менялся, вашблагородь.

– С кем?

– А вот с этим...
– Подъесаул ткнул пальцем в стоявшего поодаль еврея с окладистой бородой в гневно пылающими серыми, навыкате глазами.

– И что же вы ему предложили в обмен?

– Консервы.

– Вы считаете обмен равноценным?

Подъесаул окинул взглядом разбросанные по полу вещи, мрачно пожал плечами:

– Так ведь жид, вашблагородь!..

– Более точнее свою мысль выразить не можете?

– Куда ж точнее... Жид он и есть жид.

Вышеславцев поднял согнутую в локте правую руку, и по бокам мгновенно выросли две тени - Машков и Нестеренко.

– В холодную его. Вместе с прапорщиком.

– Вашблагородь!
– истошно взвыл подъесаул.
– За что?
– Но было поздно; Машков и Нестеренко уже снимали с него оружие.

Сияла луна. Холодными, синими отблесками искрился снег на взгорье, на покатых крышах деревенских изб, и лишь в низинах да по крутым берегам озера лежали

мрачные, тяжелые тени.

Село гуляло. Где-то в отдалении искрометно заливалась гармонь, ей вторили молодые бабьи голоса, лихо плетя замысловатую вязь веселых, озорных частушек.

– Кому война, а кому праздник, ядри их в корень!
– выругался Машков, придерживая своего дончака.
– Нестеренко, у нас в баньке чего осталось?

– Есть еще.

– Ну и ладно, и мы щас погуляем.

Вышеславцев и Крымов ехали молча. Но когда тропинка, ведущая вдоль озера, расширилась, превратилась в хорошо накатанную дорогу и лошади пошли рядом, ротмистр неожиданно спросил:

– Владимир Николаевич, Колодный ограбил жида...Он вам так и ответил; "Жид он и есть жид..." Но вы пожелали, чтобы он выразил свою мысль более яснее и точнее.. Что именно вы от него хотели услышать?

Полковник вскинул голову и долго молчал, пристально рассматривая усыпанное звездами небо.

– Вопрос сложный. Но я вам отвечу. Отвечу вопросом на вопрос... Что такое еврей?

– Национальность.

– А сионизм?

– Политическое движение.

– Правильно. Сионизм - политика. А политика и национальность... Вышеславцев пожал плечами.
– Это разные вещи. И путать их нельзя.

– Но ведь путают, - возразил Крымов.
– А если путают, то, значит, кому-то это выгодно. Кому?

– Сионистам. Смешение политического и национального в этом вопросе как раз и мешает разоблачению сионизма. И это тоже его тактика. К тому же сионистом может быть и русский.

– Но во главе этого движения, если я вас правильно

понял евреи, так?,

– Именно. Они захватили у большевиков все ключевые посты и стали внушать русскому народу - через прессу и устно, на митингах - сословный разлад, взаимную ненависть и междоусобицу, они возбуждали к братоубийству, грабежам, восстанию против царя, властей, Церкви... Они разрушили веру, семью, брак, они издеваются над долгом службы, долгом присяги, воинской честью, любовью к Родине...

– А куда же смотрела власть?

– А власть растерялась. Царь, видимо, так и не понял, с какой силой он столкнулся, и боролся с ней до методу рыцарских поединков прошлого века: "Не угодно ли вам...", "Я требую сатисфакции", "Позвольте договориться об условиях дуэли..." Губернаторы во многих местах сами приветствовали социалистов: "Долой самодержавие!" И делали вид - вместе с полицией, - что не замечают, как глумятся эти местечковые революционеры над всем, что свято и дорого русскому человеку. А те, видя, что их не трогают, пришли в экстаз ломали кресты, жгли иконы, выкалывали глаза царю на портретах...

– Этому я сам свидетель, - кивнул Крымов.
– В сентябре пятого года я гостил у тетки в Киеве и лично видел, как разъяренная толпа сбросила с балкона городской думы царскую корону, слышал, как она грохнулась о грязную мостовую и какая жуткая после этого наступила тишина... А затем чей-то крик: "Жиды! Жиды сбросили царскую корону!" И началось светопреставление...

– И не только в Киеве - по всем городам и весям России, - язвительно проговорил Вышеславцев.
– Сионисты это светопреставление спровоцировали, а расплачивается за эту провокацию...
– Он снял перчатку, растер ладонью раскрасневшееся от мороза лицо.

Ярко светившая луна неожиданно скрылась за небольшой, но мрачной тучей, и Вышеславцев бросил поводья: в темноте лошадь предпочитает сама выбирать дорогу.

– Еще один вопрос, - сказал Крымов.
– Вы, как и я, человек военный, и политике разбираетесь основательно и представление о ситуации в стране имеете довольно четкое...

– В данной ситуации никто ничего не понимает, - отмахнулся Вышеславцев, внезапно раздражаясь.

Луна снова выглянула из-за туч, серебристо осветив хорошо наезженную дорогу. Вышеславцев взял левой рукой повод, и конь сразу прибавил - пошел рысью. Крымов догнал Вышеславцева и, когда они выскочили на перекресток, где надо было разъезжаться в разные стороны, сухо спросил: