Белогвардейцы

Он вскочил в седло. Станичники последовали его примеру, глянули на него, и по их туго стянутым, затвердевшим скулам Задорожный понял, что они готовы на все,

лишь бы искупить свою вину перед собратьями по оружию.

– Лесом пойдем, - хмуро обронил Задорожный.
– Ежели не опередим... В общем, на околице они затаятся - попытаются часовых снять... Вот здесь мы и ударим.
– Он посмотрел на Дунаева, взгляд на секунду потеплел, заискрился. Федор, выбрось поросеночка, чую он нам сегодня в обузу будет...

ГЛАВА YI

Горяча, необузданна молодая бабья плоть, истосковавшаяся по любви. За ночь Настя выпила, иссушила Вышеславцева, и он, так и не сомкнув до рассвета глаз,

встал утром, пошатываясь, но, взяв себя в руки, принялся за дела: построил полк, приказал расстрелять прапорщика Леднева и подъесаула Колодного, предварительно

объяснив за что, проводил в разведку Задорожного и Крымова, проверил караулы и, чувствуя, что выдохся, что необходимо отдохнуть, выпил ядреного хлебного кваса и завалился спать. И провалился, полетел, заново обнимая и вспоминая Настю - ее сухие, требовательные губы, жаркое, крепкое тело.

Зашел Федя. Взглядом выпросил у Насти самогонки, прихватил полковничьи сапоги - почистить, смазать салом и вместе с Нестеренко отправился в баньку - похмелиться и чуток вздремнуть.

А Настя принялась готовить обед...

Сухой звук выстрела показался полковнику взрывом.Он мгновенно вскочил, но тут же, успев крикнуть перепуганной насмерть Насте: "Ложись!" - грохнулся плашмя на пол: по улице пролетела тачанка, и по стеклам окон ударила тугая пулеметная очередь.

"Господи помилуй, господи помилуй!" - шептала Настя, вжимаясь щекой в холодные доски. Пули с мягким стуком дробили стены. Когда их смертельное жужжание прекратилось, она подняла голову и перепугалась еще больше: полковник сидел на полу и тупым бессмысленным взглядом смотрел под кровать.

– Вы ранены?
– шепотом спросила Настя.

– Сапоги!
– взревел полковник.
– Где сапоги?

Настя не заметила, что Федя забрал сапоги, поэтому даже на секунду оторопела,

– Здесь лежали, - проговорила, заикаясь.
– Сама видела. Может...
– Она вскочила, тряхнула спящего на печи деда.
– Ты сапоги не брал?

– Отстань!
– Дед обозвал ее дурой, перевернулся на другой бок и снова погрузился в сон.

– Зачем ему сапоги, - сказал полковник.
– Он своё отвоевал.
– Встал, подошел к окну, осторожно выглянул - Похоже, и я свое отвоевал...

Бой длился не больше получаса. И первым его начал Задорожный, который решил вызвать огонь на себя и таким образом предупредить Вышеславцева об опасности.

Но его благие намерения успеха не принесли. Красные пулеметной очередью срезали под ним лошадь и, оставили валяться вместе с перебитыми товарищами в жестком, покрытом ледяной корочкой снегу, лавой пошли атаку...

Федя Машков очухался после первого выстрела, схватил винтовку, зверем метнулся к выходу и споткнулся, стал столбом - по улице с гиканьем и свистом летела конница.

– Уходить надо, огородами!
– крикнул сзади Нестеренко.

Федя обернулся, и лицо его исказила волчья злость: вахмистр натягивал полковничьи сапоги.

– Ты что, сука, делаешь?

– Они ему больше не пригодятся.

– Нестеренко выхватил револьвер.
– уйди с дороги!

Федя отшатнулся. Нестеренко мышью прошмыгнул в дверь и, не оглядываясь, зигзагами побежал к лесу.

Федя долго и равнодушно смотрел ему вслед, затем так же равнодушно передернул затвор, прицелился и...Выстрел получился на редкость удачным. Нестереншо,

вытянув руки, нырнул головой в снег.

– За что ты его?

Федя вскинул глаза. Перед ним на вороном жеребце горцевал чубатый молодой парень в дубленом полушубке и фуражке с красным кантом. В левой руке - повод, в правой - шашка. На лезвии клинка - рубиновые капельки застывшей на морозе крови.

– За дело... ядри его в корень!
– Федя бросил винтовку.
– Здесь кончать будешь?

– Я тебя начальству сдам, - расхохотался чубатый, - Уж больно ты личность интересная.

– Сдавай, - кивнул Федя.
– Только сперва я закурю, ладно?,

– Дыми.
– Чубатый повернул коня и велел Феде следовать за собой.

Они прибыли в штаб полка, который расположился в поповском доме, и чубатый, велев Феде обождать, легко взбежал на высокое крыльцо с резными перилами и

скрылся за дубовой дверью.

– Товарищ командир, разрешите доложить?

Сырцов поднял на вошедшего веселые, еще но остывшие от возбуждения прошедшего боя глаза, насмешливые, умные.

– Докладывай, Лысенков.

– Интересную личность привел.

– Кто такой?

– Беляк.

– А чем интересен?

– Своего же из винтаря срезал. Спрашиваю: за что?Говорит: за дело.

– Давай его сюда.

Лысенков выскочил на порог, гаркнул;

– Заходи!

Федя зашел.

– Ты кто?
– смерив его тяжелым взглядом, спросил Сырцов.

– Ординарец командира полка Федор Машков, - привычно ответил Федя.

– А где твой командир?

– Без понятия.

Сырцов сделал шаг вперед, глаза превратились в ледяные щелочки.

– Отвечай! Иначе в расход пущу, мать твою...

Федя пожал плечами.

– Я согласие дал.

– На что?

– На расход. Так что можете приступать.

Глаза-щелочки распахнулись, запрыгали веселыми чертиками.

– Миша, что с ним делать?

Сидевший у окна человек в щегольской, ладно пригнанной военной форме до блеска надраенные сапоги, галифе, застегнутый на все пуговицы китель глубоко

затянулся и, выпустив колечко дыма, сказал:

– Отпусти. Пусть катится на все четыре стороны.

Сырцов сел за стол, устало смежил веки.

– Катись!

– Куда?

– Тебе сказали: на все четыре стороны.

Такого расклада Федя никак не ожидал. По его вине - сапоги-то взял он погиб, по всей вероятности, полковник. А со смертью полковника кончилась и его, Федина, жизнь - куда он без него? А если даже допустить, что полковник жив, то как он ему будет смотреть в глаза? Нет, в любом случае нема ему прощения, и Федя, тряхнув чубом, твердо сказал:

– Мне катиться некуда. Так что приступайте, вашблагородь.

– К чему?