Белогвардейцы
Шрифт:
– В коммунию.
– А что это такое?
– Коровы общие, свиньи общие...
– А бабы?
– Но знаю.
– Мужичонка ткнул корявым пальцем в чубатого красноармейца, стоявшего по центру стола: - Ты у него спроси. Он знает.
– И спрошу, - кивнул Машков.
– Ну ты, рыло суконное, тебя как кличут?
На скуластом лице красноармейца выступили и заиграли красные пятна - не привык, видно, к такому обращению..
– Федоров Василий, - выдавил с трудом.
– Василий, значит... Ты где, Василий, раньше спину гнул?
– В Питере. На заводе.
– А хлеб где брал?
– В лавке.
– А кто его в лавку
– А ты его грабишь! Зачем? Что он будет весной сеять? Молчишь? Тогда ответь на другой вопрос... Ты то что без хлебушка делать станешь? Но знаешь? А я знаю: помирать! В муках помирать! Так вот, чтобы ты, гад, не мучился и других не мучил, мы должны тебя ликвидировать. Правильно?
– Правильно!
– одобрительно загудела изба.
– Вопрос решен.
– Машков сделал шаг вперед и вручил вертлявому винтовку.
– Исполняй, ядри тебя в корень!
Голытьба поняла, что шутки кончились, и с угрюмым любопытством уставилась на товарища: пальнет или сдрейфит? Не сдрейфил. Корявый палец твердо улегся
на спусковой крючок...
Крымову спектакль понравился. "Как мы легко стреляем друг в друга, подумал он, направляясь к выходу и продолжая удивляться изощренной изобретательности Машкова.
– А может, это и был спектакль? И вся эта война спектакль? Страшный, дикий, бессмысленный, но - спектакль?"
На улице казаки складывали в сани трупы. Есаул, спокойный, невозмутимый, стоял рядом и беззвучно шевелил губами - пересчитывал, очевидно.
– У тебя сколько?
– спросил он, заметив Крымова.
– Трое.
– У меня двадцать один. Значит, всего - двадцать
четыре. Счет сходится. Ни один не убег.
– Откуда такая уверенность?
– А мы двоих сперва допросили, - сказал есаул, посмеиваясь в усы.
– Так что можно рапортовать.
"Нет, это не спектакль".
– Крымов глянул на молоденького солдата, который с упорством муравья пытался стащить сапоги с убитого красноармейца, вздохнул, вытащил ракетницу и выстрелил в сторону леса.
ПРИКАЗ *
Кавказской армии
No 683
Ст. Сарепта. 15 декабря 1919 з.
Вступив в командование Кавказской Армией и познакомившись, со слов перешедших на нашу сторону казаков, с настроением казачества, воюющего на стороне красных, я заключаю, что громадное большинство этого казачества воюет по принуждению и если не переходит на нашу сторону, то только потому, что боится ответственности за свою службу в красной армии.
Настоящим подтверждаю, что казакам, добровольно покинувшим ряды красной армии и перешедшим на нашу сторону, Главнокомандующим вооруженными силами Юга России Генералом Деникиным даруется ПОЛНОЕ ПРОЩЕНИЕ.
Начальникам всех частей приказываю наблюдать, чтобы у переходящих на нашу сторону казаков отнюдь не отбиралось имеющееся при них обмундирование, - деньги,
документы.
Перешедших на нашу сторону казаков призывных возрастов в районе корпусов, в состав коих входят казачьи части, распределять по своим казачьим частям, где же нет казачьих частей или входят казачьи части не того войска, к которому принадлежат пленные, направлять в распоряжение Войсковых Штабов соответствующих войск, куда также направлять и казаков непризывного возраста.
Подлинный подписал:
Командующий Армией Генерал-лейтенант Покровский.
Верно:
Старший Адъютант Разведывательного отделения
Генерального Штаба Полковник Троицкий
(Но
отделу Генерал-Квартирмейстера).Часть Разведывательная.
– --------
* Документ подлинный. Орфография сохранена в первоначальном виде.
ГЛАВА III
Уже год воюет в составе армии Буденного бывший поручик, а ныне начальник штаба 17-го отдельного кавалерийского полка Михаил Дольников, а все не может привыкнуть к разношерстной толпе - кто в рваной шинели и ботинках на босу ногу, кто в пальто и дорогих шевровых сапогах, снятых с расстрелянных офицеров, кто в матросских бушлатах, - именующейся Первой Конной армией. Не может представить, что им командуют царские урядники, казаки Городовиков, Тимошенко, Ракитин, набоженный пьяница рядовой Думенко, не может понять, каким образом, по каким законам эта мужицкая вольница, пропитанная пугачевским духом свободы и ненависти к богачам, эти неграмотные голодранцы, эти "в доску большевики", как они с гордостью называют сами себя, лупят и лупят высокопрофессиональную Добровольческую армию, не может... И жутко ему от этого непонимания и тоскливо, до того тоскливо, что хоть в петлю лезь! А здесь еще Сырцов со своими идиотскими вопросами...
– Миша, а правда, что человек от обезьяны пошел?
– Дарвин так считает, - кивает Дольников.
– Кто такой?
– Ученый.
– Может, он и ученый, но... Я эту мамзель в зоопарке видел и родственные связи с ней, значит, отрицаю. А ты?
– Я науке верю.
– Наука наукой... А твое личное мнение?
– Не сомневаюсь - от обезьяны.
– Почему?
– Да вот, как увидел ваше войско, так сомневаться и
перестал.
Сырцов молча и долго переваривает мысль и тихо изрекает:
– Сволочь ты все-таки, Миша! Не любишь нас.
Разговоры такого плана уже не раз возникали между командиром полка и его начальником штаба, и виноват в этом был Сырцов - он первым лез на рожон, ибо от природы страдал чрезмерным любопытством и любознательностью.
Вначале он задавал вопросы довольно наивные и бесхитростные, но чем ближе узнавал Дольникова, тем больше ему доверял, тем глубже и политичнее становились его вопросы. А когда однажды на совещании в штабе корпуса поручик возразил самому Думенко, заявив: "Вы можете не уважать меня лично, но считаться с моим мнением обязаны", поверил окончательно и за вечерним чаем спросил:
– Ты веришь в бога?
– Крещеный, - не понимая, что означает столь странный вопрос, ответил Дольников.
– И я крещеный, - вздохнул Сырцов.
– Меня бабка в церковь водила.-Он встал, подошел к окну и долго тяжелым, немигающим взглядом смотрел на деревенскую церквушку со сбитыми колоколами и покосившимся от взрыва крестом, оборудованную Советами под склад для хранения зерна.
– Понимаешь, Миша, я все-таки командир, ко мне часто бойцы обращаются - что да как... А я, как баран... Да и самому хотелось бы до кой-чего докопаться, смысл, значит, понять.
– Можешь. Ко мне обращаться.
– Спасибо, - сказал Сырцов.
– Вот ты, я заметил, книжки всякие там но истории читаешь, зачем?
– Тоже хочу смысл понять.
Сырцов сел, стиснул косточками пальцев виски и закачал головой.
– Я под станицей Каменской одного вашего до хребта развалил, стою, значит, над ним и кумекаю: где ж у тебя, милый, правда - в башке или ногах? В башке, думаю, башка ноги водит. Так что правда, Миша, одна. А вот добираемся мы до нее разными путями. Вы - своим, а мы - своим!