Белогвардейцы

– Вот так они, паразиты, на посту и дрыхнут, - процедил сквозь зубы Задорожный,

– А вы проверьте, - усмехнулся Крымов.

– Придется, - кивнул Задорожный, не уловив иронии, опрокинул в себя водку, легко поднялся.
– Разрешите идти, господин полковник?

– Подождите, - Вышеславцев вытащил из полевой сумки карту, отодвинув посуду, разложил ее на столе, - Пора из "мешка" выбираться... Настя, до станции далеко?

– Верст двенадцать-тринадцать.

– Есаул, необходимо выяснить, кто там и что... Какие части, куда двигаются и так далее... А вы, ротмистр, прощупайте соседние деревеньки. Если железнодорожный узел захватили красные, нам придется отходить именно в этом направлении...

– К Новороссийску?

– Да.

– А дальше?
– сухо спросил Задорожный.

– Небольшое морское путешествие, - шутливо заметил Крымов.

– Меня это не устраивает.

Вышеславцев оторвался от карты. Задорожный поймал его взгляд, и какую-то долю секунды они смотрели друг другу глаза в глаза, зрачок в зрачок: первый - властно

и требовательно, желая знать правду, какой бы горькой она ни была, второй - с явным недоумением и замешательством, как будто хотел сказать: "Ну что я могу поделать, если нам с тобой такой расклад выпал".

Вышеславцев снова склонился над картой, ноготь большого пальца уперся в Крымский полуостров.

– По всей вероятности, сюда.

Задорожный заметил все: и непривычную растерянность полковника, и его нерешительность, когда он склонился над картой, и безразличие Крымова, очевидно смирившегося с положением загнанного зверя, но виду не подал, щелкнул каблуками, спросил;

– Разрешите идти?

– Идите.

Есаул вышел, и через минуту с улицы донесся дробный, приглушенный снегом перестук копыт сорвавшейся в галоп лошади.

– А он умнее, чем я думал, - сказал Крымов.
– Здраво рассуждает и... У него есть стержень - знает, что ему делать.

– Ну и что же он, по-вашему, будет делать?
– спросил Вышеславцев, почесывая невесть откуда взявшуюся кошку, которая примостилась у него на коленях.

– Не знаю. Но решение он принял.

– А вы?

– А что я? ~ вздохнул Крымов.
– Я свой выстрел сделал. И промахнулся. Теперь очередь за противником.
– Он встал, задумчиво прошелся по комнате, заметив на стене гитару, сиял, осторожно тронул струны. Звук понравился.

– Чья?
– спросил.

– Мужа, - ответила Настя, вздрогнув от резкого и требовательного стука в окно.

– Кто?
– вскинулся дед. Посторонний звук подействовал на него, как револьверный выстрел.

– На печь лезь!
– зыкнула па него Настя, набросила

Полушубок и скользнула за дверь. Через минуту вернулась, бледная, с широко распахнутыми, испуганно блестевшими глазами.

– До вас, Владимир Николаевич!

– Кто?

– Жид.

– Жид?
– переспросил Вышеславцев, думая, что

ослышался.

– В барском доме жиды остановились, беженцы; а ваши их... того!

– Зови!
– Вышеславцев, догадываясь, что произошло, раздраженно махнул рукой.

В комнату расторопно вкатился высокий, неопределенного возраста человек - заячья, потерявшая форму шапка, ветхое драповое пальто до пят, шарфик из гаруса, из-под которого светилась длинная, худая, грязно-желтая шея. Глаза смотрели напряженно и заискивающе. Так смотрят дворовые собаки - дадут или не дадут кусок мяса.

– Я вас слушаю, - сказал Вышеславцев.

– Помогите, господин...
– Кадык дернулся, шея плоско, точно у кобры, расширилась, образовав по бокам глотки две напряженные жилы с провалом посередине.
– Простите, я не разбираюсь в званиях...

– Полковник.

Старик неожиданно рухнул на колени.

– Помогите, господин полковник! Дочек насилуют, а

младшей только четырнадцать...

– Встаньте!
– Вышеславцев натянул шинель, взглядом поторопил Крымова и выскочил на заднее крыльцо.

– Машков! Нестеренко!

Из баньки вывалился Федя.

– Коня!

Черное, усыпанное яркими звездами небо... Дивная березовая роща... Белый двухэтажный каменный дом, похожий на собирающегося взлететь лебедя... Идиллия!

Патриархальная Русь!

Вышеславцев пришпорил коня, подъехал ближе и только тут обнаружил, что лебедь смертельно ранен: правый флигель разрушен, парадные днери вырваны, зияющие провалы окон озарены пламенем. Вместо с пламенем рвалась на свободу зажигательная мелодия знаменитого еврейского танца.

– Гоголь! Мистика!
– пробормотал Крымов, соскакивая с коня и прислушиваясь.
– Вы знаете, что они поют?

– Сейчас узнаю.
– Вышеславцев обернулся, взмахом руки велел Машкову и Нестеренко следовать за собой.

Посреди огромной, очевидно парадной, залы полыхал костер. Вокруг него, взявшись за руки, кружился хоровод - мужчины, безусые юнцы, женщины. Баянист наяривал "Семь сорок", а хор, дружно отплясывая, чеканил: "Бей жидов, спасай Россию!" Руководил этим смешанным хором взводный второго эскадрона подъесаул Колодный. Он стоял в центре, дирижировал и то и дело орал: "Веселе-ей!" И для устрашения размахивал шашкой. Острый клинок, отливая серебром, разгульно свистел над головами танцующих.

– Это не Гоголь - Вальпургиева ночь!
– сказал Вышеславцев и, чтобы прекратить вакханалию, выстрелил в потолок.

Подъесаул, узнав командира, бросил шашку в ножны, баянист выронил баян, хоровод рассыпался, рассосался по дверям-щелям.

– Они там, - тронул Вышеславцева за рукав старик - Мои девочки там! Дрожащей рукой он указал на вход по внутренние покои.
– Помогите, я боюсь, что...

Вышеславцев шагнул в коридор, прошел несколько метров и остановился: тьма - руки вытянутой не видать.Прислушался. Где-то рядом делились впечатлениями:

"Ну как?" - "Ничего. Ножки тонкие, как спички, а внутри поют синички!"

– Федя, посвети.
– Вышеславцев до боли в суставах сжал рукоятку револьвера.

Вспыхнул огонь, кто-то вскрикнул - полковника, по-видимому, узнали, бросился бежать.

– Быстро, однако, - сказал Машков, взглядом провожая прыгающие тени. Не догонишь.
– Он поднял над головой горящую спичку, осмотрелся и, заметив слева сорванную с петли дверь, потянул ее на себя и вошел в небольшую комнату. На полу, в ворохе грязной соломы, слабо постанывая, лежала девочка - коротко стриженная, рыжеволосая, с тонкими, раскинутыми руками. Над ней прилежно трудился юный прапорщик.