Белые Мыши на Белом Снегу

– Не хочу, - помотала головой Хиля.
– Они все смотрят на меня.

– Да, смотрят. Они восхищаются твоим мужеством - ты ведь не плачешь, совсем не плачешь!
– я легонько потянул ее за руку.
– Ну, встань. Чем меньше ты будешь сидеть и думать об этом, тем лучше. И вообще, Хиля, зачем тебе об этом думать? Пусть он теперь думает. А ты представь, каково ему придется в Управлении Дознания - в руках у моего отца.

– Все равно не хочу, - она сжалась и опустила голову.

– Но, Хиля, - меня вдруг осенило, - там же начнется обеденный перерыв! Мы не успеем!

– Где начнется?

– Хиля удивленно посмотрела на меня.

– Как - где? В Семейном отделе. Мы ведь собирались - сегодня.

– Сегодня?
– она наморщила лоб, соображая.
– Разве мы собирались?..
– до нее вдруг дошло, и лицо сразу плаксиво сморщилось.
– Нет, Эрик, мне не надо этого из жалости!..

– Какой жалости? Мы собирались. Ты мне обещала, - я поднялся с кушетки, чувствуя, как затекло все тело.
– Ну, как же так?

Она медленно спустила на пол ноги, выгнула спину, запрокинула голову, потянулась. Неуверенно встала, прислушиваясь, не оживет ли внутри боль. Посмотрела на меня совсем по-детски:

– Но мне нужно... в ванную... и переодеться...

– Отлично. Пойдем к тебе - вместе. Я посижу на кухне, выпью чашку чая, а ты спокойно соберешься.

"Приоткрыла дверцу Лена, соскочил огонь с полена, перед печкой выжег пол, влез по скатерти на стол..."

– Эрик, я плохо выгляжу?

– Нет, если умоешься холодной водой. Как ты? Хочешь... а хочешь, я тебя понесу?

Хиля засмеялась и вдруг сникла:

– Знаешь, где-то хорошо, что ты... не такой, как другие. Я не смогла бы даже разговаривать... ну, просто с парнем сейчас. Давай, я подумаю? Если что - завтра пойдем. А сейчас просто погуляем. Помнишь, где мы один раз поругались, возле складов? Тогда был очень... хороший день.

Мне вдруг стало жалко ее - до слез. Захотелось просто обнять, подержать за руки, прижать ее голову к своей груди, покачать, как ребенка.

– Хиля, я люблю тебя.

Наверное, я все-таки говорил правду.

* * *

...Тонкие, тонкие гибкие пальцы, похожие на обтянутые резиной щупальца маленького спрута. Белая масочка, холодные серые глаза над ее ровным верхним краем. Светлая челка, хрустящая белая косынка. На шее возле уха бархатная черная родинка, как притаившийся жучок. Маска шевельнулась:

– А почему твоя жена не продлила брак?

Я пожал плечами, морщась от прикосновения мокрой марли к рассеченной скуле:

– Она своеобразный человек. Все кругом простые: и я, и мои родители, и вот эта Полина, у которой - позвоночник. Каждого можно прочитать, понять. А Хилю я, наверное, не понял.

– Как? Хи-ля?
– медсестра, шурша халатом, обошла меня, сидящего, и занялась следующей ссадиной.

– Ну, Эльза. Это ее так в детстве звали - Хиля. А мне нравилось...

– Думаешь о ней, да?
– глаза над маской засветились странным голубоватым светом.
– Скучаешь?
– жесткий марлевый лоскут чуть сильнее, чем нужно, прошелся по ране.
– А она, небось, уже за другого выскочила?

– Нет, она одна, - я прислушался к боли.
– Скажи, почему тебе нравится мучить пациентов?

Блондинка наклонилась к самому моему лицу, обдав меня тонким ароматом ландыша:

– Разве я тебя мучаю? Да ты просто не знаешь, что такое настоящее мучение. Подумаешь, глаз твой!.. Тут без рук привозят, без ног или обгоревших так, что на человеке нигде живого места нет. Вот это - мучения. Это я понимаю, - она ласково провела рукой по моим волосам.

– Тебе сколько лет?

– Тридцать два. Будет через три недели.

Рука медленно собрала волосы, потянула:

– А дети есть?

– Нет. Мы хотели девочку, но не повезло... Зачем ты спрашиваешь?

– Из любопытства, - блондинка засмеялась.
– А вот тебе любопытства недостает, ты даже имя мое не спросил.

– Дай, угадаю, - я закрыл глаза и представил образ ее имени, сияющий, как снежный айсберг, огромный, белый, яркий. Очень сильный и очень холодный, медленно дрейфующий в темно-зеленых водах далекого северного моря, в необитаемом краю.

– Помочь? Тебя-то как зовут?

– Эрик.

– А я Белла.

Что ж. Имя Белла подразумевает внешность и характер, в то время как Маша имеет право быть серой мышкой. Но не наоборот.

– Белла - потому что белая?

– Я крашеная, - она отпустила мои волосы, швырнула измазанную сукровицей марлю в ведро, изящно присела на край стола, стянула с лица маску.
– А Белла потому, что папаша так захотел. Курить будешь?

Я покорно взял у нее сигарету и закашлялся от горького дыма. Нет привычки курить, даже Хиля меня не научила.

– А доктор ничего, не запрещает? Все-таки здесь больница, приемный покой.

Белла фыркнула:

– Да пошел он.

– У меня такое впечатление, что он тебя немного боится, - я хотел улыбнуться снисходительно, а вышло, кажется, заискивающе.

– Правильное у тебя впечатление. Мой папаша - директор этой богадельни, чуть что не так - выговор. Со мной лучше не связываться, - она весело захохотала.
– Я кусаюсь.

В кабинете за стенкой врач осматривал Полину, доносился ее тонкий стон и позвякивание инструментов.

– Белла, а где Трубин? Ну, тот мужик, который приехал со мной?

– А что он тебе, брат родной?
– беленькая удивленно вскинула брови.
– Или нужный человек?

– Еще как нужный. Он мне обещал завтра карточку зеленую сделать.

– Уже сегодня, - Белла кинула взгляд на строгие квадратные часы, стоящие на шкафчике с лекарствами.
– Пять минут второго.

– Бешеная ночь какая-то, - поделился я.
– То одно, то другое...

– А кто тебе все-таки глаз повредил? Сторож, пьянь паршивая, все про какую-то проволоку талдычит, да только я сходила, посмотрела - нет там проволоки. И не было, судя по всему.

Я уже открыл рот, чтобы ответить: "Так сторож ее и выдрал!", но спохватился. Пусть думает, как думает. Оно и к лучшему. А если я еще и про куртку ничего не сказал, так вообще - сказка. Может быть, кончится все-таки эта ночь, настанет цветное солнечное утро, и я все забуду...

– А что у тебя тут?
– Белла, словно угадав мои мысли, легонько пнула лежащий на полу сверток.
– Золото, бриллианты? Носишься с ним, как курица с яйцом.

– Там...
– я представил себе лицо погибшей чиновницы, - ...там документы. Они чужие, утром надо отдать.