Белые Мыши на Белом Снегу

Моя жена засуетилась. Вдвоем они водрузили прибор на крышку комода, размотали провода, и Зиманский споро воткнул штекер "тарелки" в маленькое гнездо на черном корпусе. Я следил за их движениями, все больше напрягаясь, потому что работали они слишком уверенно, словно з н а л и, что странный ящик сейчас действительно что-то п о к а ж е т. Особенно меня поразила Хиля: лицо ее горело возбуждением, когда она, зажав в руке конец провода с вилкой, поползла под стол к электрической розетке.

– Сколько напряжение?
– невнятно буркнул Зиманский, влезая на подоконник и крепя "тарелку" к форточке.

– Сто двадцать семь, - отозвалась из-под стола Хиля.

– А сколько надо?

– Сто двадцать семь? Ну, потянет, наверно...

– Слушайте, ребята, я все оценил. Хватит, пожалуй...
– я погладил взобравшуюся ко мне Ласку.
– Вам не кажется, что шутка уже затянулась?

Они не обратили на меня внимания. Закончив с "тарелкой", Зиманский слез, поправил свои ужасные учительские очки и помог Хиле подняться на ноги. За окном раздались веселые вопли ребятишек, и я вспомнил о затмении и запоздало подумал, что надо было найти темное стекло, иначе толку никакого не будет.

– Ну, вот и все. Можно включать, - Зиманский улыбнулся и надавил маленькую квадратную кнопку на черном корпусе.
– Пульта, к сожалению, тоже нет.

– Пульта?
– тут настал черед удивиться Хиле.

– Ну да, пульта. От этой штуки. Кстати, Эрик, она называется "телевизор".

В ответ на нажатие произошли две вещи: загорелась крохотная красная лампочка и ожил, засветившись приятным синим цветом, экран. Я подождал немного, но больше ничего не случилось.

– Это и есть изображение?
– я посмотрел на Хилю, надеясь, что она не выдержит и объяснит, в чем суть розыгрыша.
– Ну, красиво. Ничего не скажешь. А звук будет?

Хиля не ответила. Зиманский почесал голову:

– Звук?.. Будет. Только это еще не изображение, это так...
– он подошел к ящику, открыл на корпусе какую-то дверцу, обнажив панель с кнопками, и принялся щелкать. В правом нижнем углу экрана возникли быстро сменяющиеся цифры.

– Ну?
– я ждал момента, чтобы засмеяться.

– Погоди... А, вот настройка каналов. Хиля, посмотри, у тебя глаза получше: что тут написано?

Хиля наклонилась, всматриваясь:

– Тут непонятно... Плюс и минус. Вот здесь.

– Это не то, это громкость.

– А это... я не понимаю, это другой язык!
– в голосе моей жены вдруг мелькнуло испуганное отчаяние.

– Латиница, - непонятно ответил Зиманский.
– Дай, я сам, - он завозился, нажимая кнопки, и экран вдруг сделался серым. Громко зашуршало, потом раздался треск.

– Ты звук настраиваешь?
– спросил я.
– Неудобная какая-то настройка. Колесика я не вижу, а кнопки эти что-то очень уж маленькие...

– Эрик, звук тут не главное, - не отрываясь от своего занятия, буркнул Зиманский.
– Странно... Я же проверял - он работает. В чем дело?..

Я решил терпеливо ждать финала. Так или иначе, но любая шутка когда-нибудь кончается.

– Хиля, пошевели-ка антенну, - Зиманский вытер о пиджак вспотевшие ладони.
– Только аккуратно, чуть-чуть.

Моя жена послушно влезла на подоконник, устроилась на нем на коленях, держась одной рукой за ручку рамы, и немного повернула "тарелку". Я обратил внимание, как вдруг потемнело небо - словно сумерки опустились на город.

– Затмение начинается, - задумчиво сказала Хиля, глядя сквозь стекло на улицу.
– Народу там!.. Все смотрят. Может, прервемся пока?

– Хорошо, - Зиманский оставил "телевизор" в покое и повернулся ко мне.
– Такое пропускать нельзя, верно? Давай-ка, попробуй встать, я тебе помогу.

Меня заботливо подняли на ноги, закутали в теплый халат и повели к окну, поддерживая с обеих сторон, как тогда, в поселке Ваксино. Я мгновенно озяб, задрожали ноги, но хрупкие руки Хили казались слишком ненадежной подпоркой для моего тела, поэтому я беззастенчиво повис на Зиманском. Он напрягся, но мужественно дотащил меня до подоконника, не пикнув.

Внизу, во дворе и на автомобильной стоянке, уже собралась огромная гудящая толпа. В каждом окне дома напротив тоже торчали людские головы, задранные к небу, где, то ныряя в облака, то снова показываясь, пылало съедаемое луной солнце. Темный кружок успел наползти уже на треть его диска и двигался дальше, но я почти ослеп от одного взгляда и зажмурился. К счастью, тонкий слой облаков служил подобием фильтра, и моментами можно было различить сквозь него, как круглое солнце превращается в серп. Все это сопровождалось гулом и воплями толпы, и я поразился, до чего много людей не заняты никакой работой в дневное, самое горячее время.

– Всеобщий перерыв на час, - ответил на мои мысли Зиманский.
– Такое затмение бывает раз в шестьдесят пять лет, сам понимаешь... Эх, стекло бы сейчас! Хиля! Неужели нет?

– Да нет!
– с досадой отозвалась моя жена.
– Не до стекла мне было, извиняюсь!

Я с теплым чувством посмотрел на нее. Ясно же: в газетах и по радио о затмении сообщили, наверно, за неделю, но она не нашла времени на поиски стекла, потому что лечила меня. Не нашла даже пяти минут, чтобы закоптить стеклышко над керосинкой!

И вдруг...

Сейчас-то мне легко это описывать - сколько лет прошло. Но в тот момент я чуть не закричал от испуга и неожиданности, потому что забытый черный ящик на комоде заговорил с полуслова у нас за спиной, и, повернув голову, я у в и д е л...

Вы не поверите - именно увидел. "Телевизор" стоял к нам вполоборота, и поначалу я не мог понять, какая именно картинка замелькала на экране - просто там вдруг что-то задвигалось, пошло цветными пятнами. Это было жутковатое ощущение - словно посторонний появился в комнате.

Хиля завопила и отпустила мой локоть. Машинально я схватился за подвернувшуюся спинку стула и сделал полшага к "телевизору" - этого хватило, чтобы разглядеть изображение. Зиманский подхватил меня, не дав упасть, и усадил на этот стул прямо перед экраном.

Я помню: за окном стремительно темнело. Больше ничего от того момента в памяти не осталось, потому что весь я очутился там - внутри цветной картинки.

Понимаете, там действительно было изображение, очень яркое и просто пугающе реальное: шумный проспект с высокими, под самое небо, домами, каких не бывает на самом деле. Картинка двигалась: по проспекту мчались машины, но не такие, как в жизни, а странные, разноцветные, причудливой формы, и лишь некоторые из них выглядели знакомыми. Проехал трамвай, бело-голубой, просторный, быстрый. Из-за поворота вывернул совсем уж нереальный автобус с черной "гармошкой" посередине, причем на повороте он согнулся в этой "гармошке" почти под прямым углом, распрямился, выезжая на проспект, и поехал дальше, как ни в чем не бывало.