Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
Теперь моя судьба решается в каких-то верхах, но, думаю, в скором времени мне прикажут собирать вещи. А может, будет еще "проверка", решающая, но смысла в этом никакого нет - я все равно выпью стакан водки, который мне оставят.
Лида! Недавно я видел Эрика, он сам приехал ко мне, и я рад, что из него вышел толк. О чем мы говорили, зачем он ко мне являлся - неважно. Главное, что от него я, наконец, узнал место твоей службы, а потом уж и адрес. Это было непросто, но у меня, к счастью, есть друг на воле - единственный человек, которому удалось сбежать из Санитарного за последние пятнадцать лет.
Я
Видишь ли, если я попаду в Карантин, для тебя ничего не изменится, но каждый день, каждую минуту ты будешь знать, что я там только по твоей милости. Только по твоей! Потому что ты одна в силах мне помочь, но не потом, не когда-нибудь, а сейчас! Умоляю, сделай это!
Раньше я несколько раз пытался тебя найти, сообщить тебе, какая со мной стряслась беда. Ты получила мое письмо в августе позапрошлого года? А три года назад, когда я правдами и неправдами, подкупив охранника (пришлось отдать ему обручальное кольцо), дозвонился в твой бывший домком, - тебе передали от меня весточку?
Уверен - нет. Если бы ты знала, где я нахожусь, ты не смогла бы остаться равнодушной. Поэтому я пишу это письмо, надеясь, что дождусь на этот раз твоей помощи - или хотя бы ответа.
Пожалуйста, Лида, не оставляй меня!
Мой номер 113, Санитарный поселок, барак номер 2.
Очень жду!
Твой навеки, Глеб".
Закрыв глаза, я подержал письмо в руках и медленно сложил его. Что-то внутри - наверное, худшая часть меня - подсказывало, что его надо выбросить. Не в том дело, что читать чужие письма нехорошо, и мама может рассердиться на меня за вскрытый конверт. И не в том, что такой вот привет из прошлого может ее расстроить. И даже не в том, что в письме упоминаюсь я. А просто - надо выбросить. Мама не должна участвовать в таких делах. Никогда. Она может - теоретически, конечно - помочь бывшему мужу из жалости, но чем это кончится для нее самой?
Вернулась Хиля, свежая, розовая, с мокрыми волосами, одетая в лучший свой шелковый халатик, не прикрывающий колен. Судя по немного неестественной улыбке, она все еще обдумывала случившееся и не знала, как заговорить со мной об этом.
– Эрик? Не спишь?
– наклонившись, она всмотрелась в мое лицо.
– Не сплю. Говори, что хотела сказать - я же вижу.
Она со вздохом уселась рядом:
– Ты понимаешь, что не должен никому рассказывать? Тут нет ничего страшного, но все-таки... необычно немного...
– Ты насчет этого прибора?
– Да. Понимаешь, Зиманский просто хотел сделать тебе сюрприз. Я... я видела раньше эту штуку. Думала, она не работает, но он сказал... в общем, это вещь издалека. Не знаю, откуда, правда. Я мало знаю - он как через фильтр со мной разговаривает.
Я взял ее за руку:
– А он вообще... не слишком много с тобой разговаривает? Пока я болел, вы общались? Часто?
Хиля обиженно вырвалась:
– Ну, общались. Не в том же смысле, как ты думаешь!
И не смотри на меня так. Мне с ним интересно просто как с человеком. Он необычный... Знаешь, мы тогда привезли тебя домой, вызвали врача. Пока ждали, он принес лекарство и сделал тебе укол. Сказал: нет гарантий. Я не поняла, о каких гарантиях он говорил, но одно точно - в шестой раз легочный грипп ты мог и не перенести. Врач даже удивлялся, как быстро ты поправляешься... и что, после этого я должна сказать: "не приходи больше"?– Не должна. Если тебе хочется - общайся, пусть приходит, - я почувствовал, что не могу с ней спорить.
– Просто ты моя жена, и я...
Хиля приподняла брови:
– Я тебе скорее друг, чем жена. Но у меня с ним ничего не было и не будет. Не интересуют меня мужчины - что поделать...
Мы помолчали. Я прекрасно понимал, что такое ее состояние рано или поздно пройдет, но все еще надеялся придумать выход.
– Ложись, Хиля. Почитай мне вслух, если можно.
В дверь осторожно постучали, и заглянула встревоженная мама:
– Эрик?.. Прости, Эльза, я на секунду. Эрик, ты конверт не видел? Который я принесла?
Это был подходящий момент для признания, но я уверенно помотал головой.
– Странно, - мама пожала плечами.
– Хотела посмотреть, а его нет... Чудеса какие-то. Ну, доброй ночи.
Она вышла, и шаги ее скоро затихли. Хиля откинула одеяло, устроилась рядом со мной и потянулась за книгой, заложенной листком бумаги.
– Эрик?
– Да?
– Ты действительно не брал письмо?
– Действительно. Даже не видел.
– Я не хочу думать, что это - Зиманский. Это ведь не он, правда? Может, ветром с подоконника сдуло?..
Это был еще один подходящий момент для признания, и, если бы я знал, как мало осталось жить моим родителям, я сказал бы своей жене правду. Клянусь - сказал бы. Никакие взыскания по службе, грозившие маме, не могли сравниться с ее смертью.
Но я не знал.
А через десять дней нам с Хилей дали квартиру в служебном доме на набережной, и я совсем забыл о письме.
* * *
Ни разу в жизни я не чувствовал себя пойманным и вдруг воочию увидел толстые прутья клетки, в которой оказался. Нет, он не подловил меня на лжи, все сказанное мной звучало логично и правдоподобно, а уж опыт обмана дознавателей ("отца", например) у меня кое-какой был. Толстенький Голес имел в виду другое: "Расскажи мне все, что знаешь. Это очень важно. Я чувствую, что ты не договариваешь, я по глазу твоему единственному это вижу! Человек, которому нечего скрывать, не молчит, пялясь в окошко. Видишь, я даже специально удалил Трубина, чтобы он тебе не мешал! Рассказывай, не заставляй меня применять силу".
– Какую правду вы хотите услышать?
– осторожно спросил я, отпуская штору, которая сразу же легла с тихим шелестом на место.
– Правда существует только одна, - Голес подошел, почти силком усадил меня за Трубинский стол и склонился надо мной, заглядывая в лицо.
– Только ради Бога... ммм... Эрик, не надо делать вид, что вы ничего не знаете. Вы что, держите меня за идиота? Не надо, не советую. Расскажите мне все.
– Что - все?
– я изо всех сил пытался вести себя естественно, но удавалось это мне все хуже.