Бесконечность любви, бесконечность печали

«Шестые сутки? В реанимации?
– закрыв глаза, попытался осмыслить Вадим.
– Не может быть... Помню, как заболел... Зину помню, Поляченко... Леру...
– старательно восстанавливал он в памяти события.
– Катю... Катя! Я ее нашел!
– пронзила радостная мысль.
– Катя... Генрих... Там был Генрих... С Катей... Розы на снегу... Ребенок... Не мой, Генриха, - остро кольнуло еще одно воспоминание.
– Мой ребенок умер... У меня был сын...»

На душе стало горько, да так, что захотелось плакать. Но сил на слезы у истощенного организма не нашлось...

– Кашляй!.. Еще... И еще!.. Вот молодец!

– искренне порадовался за пациента Заяц, вытер ему рот и подбородок марлей.
– Как дышится? Тяжело?

– Нормально... Как... мама?
– с трудом выговорил непослушными губами Вадим.

– Мама у тебя - молоток! Железобетонная. Пока ты валялся тут без сознания, у нее даже давление нормализовалось. Предельная концентрация организма в трудные минуты.

– Я ее искал, - вспомнил Ладышеви фантастические полеты во сне, как теперь понимал, медикаментозном.
– Ну, когда там был, - показал он глазами вверх, уловив настороженность на лице Андрея.

– А-а-а... Понятно. А то у меня уже мысль крамольная закралась: все ли с головой в порядке? Извини, издержки профессии... Теперь отдыхай, а мне трудиться надо. Вон сколько народу навалило за сутки, - показал он взглядом на соседние кровати, занятые больными.
– Если что - я рядом. Лариса...

– Поняла, Андрей Степанович...

– ...Ну как он?
– негромко спросил у медсестры остановившийся рядом с кроватью Заяц.

– Спит и слезы текут, - почти прошептала та.
– Посмотрите, - и она осторожно промокнула тампоном сбегавшую по щеке Вадима слезу.

– Пусть спит, - прислушавшись к дыханию друга, Андрей глянул на мониторы и блегченно выдохнул: - Пошел на поправку... И что плачет, тоже хорошо. Ожил, значит... Ты посиди с ним еще, пока я остальных обойду.

– Андрей Степанович, давайте лучше вы здесь останьтесь, а я их посмотрю. Которые сутки на ногах без сна, - посочувствовала медсестра.

– Отгулами заберу. После свадьбы понадобятся, - попытался улыбнуться Заяц.

Но улыбка получилась кривой, вымученной - мышцы лица отказались слушаться: то ли атрофировались за последние напряженные дни, то ли занемели, как от инъекции токсина. Поняв это, Заяц отвернул лицо.

– Следи за дыханием, - напомнил он и скрылся за стеклянной перегородкой...

Катя вернулась в палату, легла на кровать и закусила уголок подушки. Где-то там, в кабинете заведующей отделением, в это время решалось, быть или не быть ее ребенку

Насколько отразился на развитии плода предварительный диагноз «аборт в ходу», с которым она поступила десять дней назад и который, к счастью, удалось остановить, не мог сказать никто. Катя понимала: против ее огромного желания сохранить малыша могут встать неоспоримые медицинские доводы. От этого становилось страшно. А пока в ожидании вердикта доктора, которому она верила и на профессионализм и опыт которого надеялась, оставалось только думать о хорошем.

«Хочешь сохранить ребенка - никаких отрицательных мыслей, - как молитву повторяла она слова, сказанные ей в первый день Радой Александровной.
– Замри, заморозь эмоции. Лежать, ноги на специальную подушку! Не вставать даже по нужде, медсестру зови. Минимум разговоров по телефону. И спать, спать».

И Катя снова, как и в первый раз, попав на сохранение, не смела ослушаться. Спала, оставив телефон без звука, перезванивала только тем, кому считала нужным, и почти не вставала. Но два дня назад постельный режим смягчили, доктор даже разрешила прогуливаться по палате, но в коридор лишний раз выходить запретила, чтобы избежать общения с другими больными: грипп, карантин. Так что на УЗИ на другой этаж Проскурина отправилась с маской на лице.

От этого УЗИ зависело многое, но, как ни пыталась Катя хоть что-то прочитать по лицу доктора во время исследования, ничего у нее не получалось: никаких эмоций, никаких изменений мимики. Рада Александровна была верна себе: спокойна, уравновешенна, немногословна.

– Одним могу порадовать: плод жив, - наконец произнесла она и, как показалось Кате, облегченно выдохнула.
– Но вопросы есть... Возвращайся в палату, об остальном после поговорим. Скоро зай-ДУ-

...Открылась дверь. Катя зажмурилась, сжалась в комок.

– Ну что ты, милая!
– Арина Ивановна погладила по голове падчерицу.
– Все хорошо. Только не плачь.

– Я не плачу, - быстро повернулась Катя.
– Что сказала Рада Александровна?

– Сказала, что плод развивается без видимых отклонений.

– Правда?
– впервые за день улыбнулась Катя.
– А что еще? Вам что сказала?
– сделала она ударение на слове «вам».
– Вы ведь подруги. Только, пожалуйста, все как есть, честно.

– Честно...
– женщина вздохнула, опустила глаза.
– Состояние стабилизировалось, но...

– Что?

– Понимаешь, самый ответственный период приходился именно на последние недели - формировались органы. Пока на УЗИ все хорошо, насколько можно видеть на этом сроке. Но любой минимальный сбой, любое отклонение, которое пока незаметно, в будущем может иметь последствия.

– То есть?
– поторопила Катя.

– Риск патологий. Рада сама удивлена, что плод выжил. Скажем так: такое случается нечасто. Повезло.

«Повезло», - мысленно согласилась Катя, вспомнив потерявшую ребенка Алису, и спросила в ожидании поддержки:

– Но это доказывает, что он борется за жизнь. Разве не так?

– Конечно, - кивнула Арина Ивановна.
– Но все равно велик риск...

– Дальше не надо ничего говорить, - предостерегающе подняла руку Катя.
– Самое главное я уже услышала. Сохраню, выношу и рожу ребенка, чего бы мне это ни стоило! И давайте больше не будем о плохом. Я верю: все будет хорошо!

– Я тоже верю, - согласилась мачеха и попыталась ободряюще улыбнуться.

В искренность ее улыбки поверить было трудно: в отличие от Рады Александровны Арине Ивановне не удалось скрыть внутреннее напряжение.

– С папой все хорошо?
– насторожилась Катя.

– Да, - кивнула Арина Ивановна и тряхнула головой, словно попыталась сбросить ненужную озабоченность.
– Послезавтра - в Аксаковщину. Просится дома переночевать. Доктора не нарадуются: такого жизнерадостного больного давно не видели.