Биография Бога: Все, что человечество успело узнать
Шрифт:
Газетчикам было о чем писать. Журналист Х.Л.Менкен (1880—1956) бичевал фундаменталистов как настоящее бедствие для нации. Разве это не знаменательно, ликовал он, что Брайан с его любовью к простым сельским жителям окончил свои дни в «захолустной деревне в Теннесси»? Фундаменталисты вездесущи. Ими полны «захудалые улицы за газовыми заводами… Они всюду, где знание, даже скудное знаньице из соседней школы, – непосильное бремя для человеческого ума». Они – враги науки и свободы, и им нет места в современном мире. [935] Писатель Мейнард Шипли говорил, что, если фундаменталисты возобладают в церквях и навяжут людям свои предрассудки, Америка откатится к темным векам. [936] В Дейтоне либералы почувствовали опасность, когда были нарушены права на свободу слова и исследования. Эти права священны и неприкасаемы не потому, что являются «сверхъестественными», а потому что занимают центральное место в современной идентичности. Откажитесь от этих прав, и все пойдет наперекосяк. Для фундаменталистов, боявшихся нового времени и знавших, что некоторые ярые сторонники
В будущем возникнет немало схожих столкновений между людьми, стоящими на разных стадиях процесса модернизации и придерживающимися разных концепций сакрального. Фундаменталисты отчаянно сражались за ценности, которые, по их мнению, находились под угрозой, а либералы наносили ответные удары. Поначалу возникло впечатление, что поле битвы осталось за либералами. После дела Скоупса фундаменталисты притихли. Казалось, они деморализованы. Однако подобные проблемы быстро не решаются. Фундаменталисты никуда не делись: как это неоднократно будет и впоследствии, они лишь заняли оборонительную позицию, создавали анклавы благочестия в антирелигиозном (по их мнению) мире, организовывали свои церкви и радиостанции, издательства и школы, университеты и библейские колледжи. В конце 1970-х годов, когда их контркультура обрела достаточно сил и уверенности, фундаменталисты вернулись в общественную жизнь и повели широкую кампанию, призванную обратить нацию к своим принципам.
За время скитаний в политической пустыне фундаменталисты стали более радикальными, затаив глубокую обиду на основное направление американской культуры. [937] Последующая история покажет: когда фундаменталистское движение подвергается нападкам, оно почти всегда становится более злым, более агрессивным и склонным к крайностям. Поскольку фундаментализм коренится в страхе перед уничтожением, его сторонники рассматривают любую резкую критику как доказательство, что секулярный и либеральный мир собирается с ним разделаться. В иудаизме и исламе наблюдается аналогичная картина. До Скоупса фундаменталисты чаще занимали левую сторону политического спектра. Они хотели сотрудничать с социалистами и либералами в бедных кварталах быстро индустриализующихся городов. После Скоупса они сместились сильно вправо, где и остались.
Насмешки прессы оказались контрпродуктивными: фундаменталисты озлобились. До Скоупса их не особенно волновала теория эволюции. Даже такие пылкие сторонники буквального понимания Библии, как Чарльз Ходж, знали, что мир существует дольше, чем описанные в Библии шесть тысяч лет. Лишь немногие поддерживали так называемый креационизм, который доказывал научную правоту Книги Бытия почти в каждой детали. Большинство фундаменталистов были кальвинистами, хотя сам Кальвин не разделял их враждебности к научному знанию. Однако после Дейтона железобетонный буквализм в истолковании Писания стал занимать центральное место в фундаменталистском самосознании, а без креационизма это движение уже сложно представить. Рациональные диспуты по данному вопросу невозможны, поскольку эволюция воспринимается не просто как научная гипотеза, но как символ, ассоциирующийся с поражением и унижением. Эта история многому учит! Люди должны понимать: нападая на религию, которая кажется им обскурантистской, они делают ее еще более склонной к крайностям.
Когда фундаменталистское движение подвергается нападкам, оно почти всегда становится более злым, более агрессивным и склонным к крайностям.
Вторая мировая война (1939—1945) вскрыла жуткую эффективность современного насилия, а взрывы атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки – нигилистическое саморазрушение в самой сердцевине блестящих достижений Homo technologicus . Наша способность убивать и увечить друг друга не отставала от нашего экономического и научного прогресса, а у нас не хватало то ли ума, то ли умения удерживать агрессию в безопасных и допустимых рамках. Более того, шокирующее известие, что в нацистских лагерях были планомерно истреблены шесть миллионов евреев, – и в какой стране? прежде всего, в Германии, цитадели Просвещения! – поставило под сомнение само наличие человеческого прогресса.
В Холокосте иногда видят вспышку древнего и средневекового варварства, а то и выражение религиозных чувств, подавлявшихся в секулярном обществе. Однако историки и социальные критики оспаривают эту точку зрения. [938] Да, со времен крестовых походов Европа была больна антисемитизмом. Да, хотя отдельные христиане выступали против преследования евреев и пытались спасти своих еврейских соседей, многие деноминации позорно отмолчались. Гитлера следовало как минимум отлучить от Католической церкви, но номинально он оставался католиком. Пий XII не осудил нацистские программы и не дистанцировался от них.
Однако возлагать ответственность за Катастрофу на религию, мягко говоря, неправильно, да и опасно. Ведь планомерное и хладнокровное убийство евреев ради выгоды не только не противоречило целерациональности Нового времени, но и стало ее апофеозом. Выстраивая централизованные государства
нового типа, правители давно проводили политику этнических чисток. Правда, чтобы максимально задействовать человеческие ресурсы и обеспечить продуктивность, правительства дали ряд свобод ущемленным ранее группам (в том числе евреям), но события 1930–1940-х годов показали, сколь поверхностной была эта терпимость и сколь сильные предрассудки она скрывала под цивильным покровом. Для осуществления геноцида нацисты использовали технологии индустриальной эпохи: железные дороги, достижения химической промышленности, бюрократический аппарат. Концлагерь реплицировал фабрику, символ индустриального общества, однако продуктом массового производства на сей раз была смерть. В экспериментах по евгенике принимали участие ученые. Националистическое идолопоклонство Нового времени сделало кумира из немецкого народа ( Volk ), поклонение которому уже не оставило места для евреев. Детище «научного» расизма, Холокост, стал страшным примером своего рода «садоводства», при котором выкорчевывалось все, что считалось сорняком, – извращенный, но яркий, пример рационального планирования, в котором все подчинено единой, четко определенной цели. [939]Освенцим стал темной эпифанией, страшным пророчеством о том, чем станет жизнь, если будет утрачено всякое чувство священного и если человек, кем бы он ни был, перестанет почитаться как неприкосновенная тайна.
Холокост представляется не столько осуществлением, сколько искажением иудео-христианских ценностей. [940] Как любили отмечать атеисты, идея Бога знаменует границу человеческих возможностей. Нацисты же тосковали по дохристианскому германскому язычеству (которое, впрочем, толком не понимали) и отрицали Бога, который, согласно Ницше, сковывал амбиции и «языческую» свободу чувств. Уничтожение народа, создавшего Бога Библии, было символической инсценировкой смерти Бога, которую возвестил Ницше. [941] Не исключено, что Холокост можно понимать и как вспышку чувств и энергий, которые в западной культуре религия направляла в более благородное и конструктивное русло. [942] В христианской теологии ад издавна понимался как отсутствие Бога, и нацистские концлагеря – жуткое подобие ада: пытки, сдирание кожи, избиения кнутом, изуродованные тела, языки пламени, провонявший воздух, – все это напоминало картины ада у европейских художников, поэтов и писателей. [943] Освенцим стал темной эпифанией, страшным пророчеством о том, чем станет жизнь, если будет утрачено всякое чувство священного и если человек, кем бы он ни был, перестанет почитаться как неприкосновенная тайна.
Нобелевский лауреат Эли Визель, прошедший концлагерь, считает, что Бог умер в Освенциме. В свою первую ночь в концлагере он смотрел на черный дым, вздымавшийся к небу от крематория, в котором сгорели тела его матери и сестры. Годы спустя он напишет: «Никогда мне не забыть эти мгновения, убившие моего Бога и мою душу; эти сны, ставшие горячей пустыней». [944] Он рассказывает, как гестаповцы повесили мальчика «с лицом печального ангела», который был тих и почти спокоен, идя к месту казни. Он умирал почти час на глазах у тысяч людей, которых заставили смотреть на его мучения. «И вот кто-то позади простонал: «Где же Бог? Где Он? Да где же Он сейчас?». И голос внутри меня ответил: «Где Он? Да вот же Он – Его повесили на этой виселице!» [945]
Эту историю можно рассматривать также как внешний знак смерти Бога, возвещенной Ницше. Чем объяснить страшное зло, которое мы видим в мире, созданном и управляемом, как предполагается, всеблагим Богом? Американский еврейский мыслитель Ричард Рубенстайн отказывается от этой концепции Бога. Он не предлагает евреям полностью отречься от своей религии: это значило бы предать собственное прошлое. Однако милый и приятный Бог либеральных иудеев выглядит простым болеутоляющим: он способен лишь притупить боль от жизненных трагедий, а не реально чем-то помочь. Поэтому Рубенстайн обращает внимание на Бога лурианской Каббалы, не способного контролировать мир, приведенный им к бытию. Мистики рассматривали Бога как Ничто, – и Освенцим вскрыл опустошительную пустоту жизни; созерцание же лурианского Эн-Софа может стать способом войти в первозданное Ничто, из которого все мы вышли и в которое возвратимся. [946] Однако британский еврейский теолог Луис Джейкобс считает иначе: беспомощный Бог Лурии не дает осмысленности человеческому существованию. Предпочтительнее классическое решение вопроса: Бог намного более велик, чем люди могут себе представить, и Его пути – не наши пути. Да, Бог непостижим, но люди должны довериться ему и сделать выбор в пользу смысла даже перед лицом бессмыслицы.
Показательна следующая история, происшедшая в Освенциме. Даже в концлагере некоторые узники продолжали изучать Тору и соблюдать праздники. Делали они это не из желания умилостивить разгневанное божество, а зная по опыту: так легче переносить ужас окружающей действительности. Но вот, одна группа иудеев решила судить Бога. При такой невыносимости страдания расхожие аргументы казались пустозвонством. Ведь если Бог всемогущ, он мог предотвратить Катастрофу. А если не предотвратил, значит, он либо не всемогущ, либо не благ. Узники вынесли Богу смертный приговор. Председательствующий раввин зачитал вердикт, а затем… спокойно объявил, что наступило время для вечерней молитвы. Представления о Боге приходят и уходят, но молитва, попытка обрести смысл даже в самых темных обстоятельствах, должна продолжаться.