Богдан Хмельницкий

против него с поднятыми саблями и дубинами. Хмельницкий бросился на мятежников,

держа в обеих руках булаву, и собственноручно начал бить их со всего размаха; за ним

полковники и козаки разгоняли хлопов саблями и перначами. Выговский играл роль

примирителя и говорил убедительную речь:

«Чего вы хотите, злодеи? за что вы обижаете панов, когда они ни в чем не виноваты;

это не ляхи. Притом они послы, а послов нельзя трогать: право народное запрещает; уж

так везде водится: послы везде безопасны».

Некоторые опамятовались.

«Правда,—говорили они, — Кисель русский, а прочие литовцы, и никогда не

делали нам обид; знали ляхи кого послать. Вот, еслиб настоящие ляхи пришли, так уж

бы не вышли отсюда!»

Но смелость Хмельницкого успокоила толпу только на малое время. Чрез несколько

часов начался снова шум. Хмельницкий, Выговский и полковники провели ночь без

сна,. сами стояли настороже и оберегали ворота. На другое утро волнение усилилось до

того, что белоцерковский полковник грозил палить по мятежникам из пушек и

предлагал коммиссар свой оружейный запас к услугам, а Гонсевский послал тайно к

войску записку на жмудском языке: он извещал об опасности и требовал вооруженного

конвоя.

Коммиссары не дождались помощи; через день, 9-го сентября (19-го н. ст.), они

уехали из замка. Хмельницкий и старшины провожали их и обороняли до тех пор, пока

они не выехали из неприятельского табора. Хлопы снова бросались на них, и

Хмельницкий, в глазах панов, опять положил несколько удалых на месте. Но только-

что они очутились в чистом поле, как бешеная толпа хлопов и татар догнала их,

высадила из экипажей, побрала у них золото, серебро, одежды и лошадей... сняла даже

с пальца у Гонсевского драгоценный перстень; «словом, пустили их в одном платье»,

говорит современник. Грабеж делался не из одного корыстолюбия, но из удали, чтоб

досадить панам. Иные, которым недоставало сокровищ, срывали с рыдванов обоп,

раздирали на части, делились ими, потряхивая издали, кричали: «а що? и у нас е ляцька

здобычь?» Кисель продолжал напоминать русским, что они

463

ему братья. Тогда татары ломаным славянским наречием кричали: «ляшка братка, а

лоша не братка, и сукманка не братка!» Кисель и Коссаковский утратили тогда на

тридцать тысяч злотых, а Глебович и Гопсевский на сто тысяч 1).

Ограбленные коммиссары встретили целое войско уже на пути из Германовки в

Белую-Церковь 2). Через два часа за ними явились козацкие послы Москаленко п

Гладкий.

Они изъявили согласие на статьи, предложенные коммиссарами в БелойЦеркви.

«Пусть,—говорили они,—паны приезжают к нашему обозу для взаимной присяги».

Коронный гетман Потоцкий ласково принял это посольство, но польный

Калиновский, всегдашний противник Потоцкого, и гетман литовский Радзивилл

подняли протест; к ним присоединились другие паны. Они негодовали за оскорбление,

нанесенное коммиссарам, и находили самые статьи, постановленные в белоцерковском

замке, слишком уже много предоставляющими козакам. Когда в палатке, куда

собрались предводители слушать козацкое посольство, Потоцкий • вежливо приглашал

приехавших Козаков садиться, Калиновский произнес: «я приготовил для них колы, на

которые следует их посадить, а здесь они среди нас сидеть недостойны» 3). Но

Потоцкий настоял на более гуманном обращении с козаками.

Гладкий остался заложником. Козакам дали также заложниками двух поляков.

Отправляя Москаленка, Потоцкий сказал ему:

«Скажи благородному гетману войска запорожского Богдану Хмельницкому, что

коронный гетман и каштелян краковский идет к Белой-Церкви с войском принимать

присягу на верность от подданных его королевского величества запорожских

Козаковъ».

10-го сентября (20-го н. ст.) все коронное и литовское войско двинулось к Белой-

Церкви. «Огромен был корпус этого войска,—говорит очевидец, — одних возов шло

сто тринадцать рядов. Ночью приступили они к БелойЦеркви, й жолнеры не смыкали

глаз, страшась нападения».

Па другой день коммиссары разбили великолепный шатер на кургане, называемом

Острая Могила, и ждали Выговского и Козаков для присяги; но вместо ожидаемых

явились' другие, вовсе неожиданные козаки. Двенадцать человек,—на челе их

старшина Одынец,—вступили в шатер и сказали:

«Милостивые паны и коммиссары! войско запорожское послало нас к вашим

милостям просить, чтоб вы утвердили зборовские статьи, чтоб войско коронное вышло

из Украины и не занимало в нашей земле квартир, и чтоб нам не мешали сноситься с

татарами, которые охраняют нашу свободу».

Это требование раздражило коммиссаров: они, в гневе, даже хватались за сабли,

говоря:

«Что же это? мы будем игрушками презренного хлопства?»

Ч Дневиг. Освец. Киевск. Стар. 1882 г. Дек., стр. 548.

– ) Staroz. Pols., I. Wojna z koz. i tat., 229—304.—Histor. ab. exc. Wlad. IY, 85.—Annal.

Polon. Clim., I, 289—290. — Woyna domowa. 4. 2, 55—57. — Histor. belli cosac. polon,,

201—203.—Истор. о през. бр.—Кратк. истор. о бунт. Хыел,, 38—39.

3) Дневн. Освец. Киевск. Стар. 1882 г. Декабрь, 548.

464

Но войско их стояло в отдалении, и потому они умерили вспыльчивость.

«Мы ожидали,—сказал Кисель,—что вы явитесь присягать в верности, потому что

уже все кончено, а вы снова начинаете квестыи?»

«Козаки не будут присягать и не покорятся, — отвечали козаки:—пока вы нам не

подпишите Зборовский договоръ».

«В Белой-Церкви сделано было другое условие,—сказал Кисель:—опомнитесь,

ведь там дело было слажено».

Козаки отвечали: «мы розъихалыся с паном гетманом, ми незнаемо, невидаемо, що

там у вас у Вилой-Церкви було, а нас вийсько з тым послало».