Больше, чем жизнь

– Ты что делаешь?

– Смотрю, - отозвалась она, не поднимая головы.
– Красиво, Север! А этот рисунок что-то означает?

– Хм...
– я покосился на сложную вязь, сплошь покрывающую мою левую руку от плеча до локтя.
– Почему ты так решила?

– Если бы это было просто украшение, то, наверно, рисунок оказался бы симметричным, - ответила она.
– Ну, как орнамент. Или он изображал бы что-нибудь узнаваемое: какое-то растение, животное или птицу... ну вон как у тебя на другой руке!

На правом предплечье у меня был наколот морской орел с добычей в когтях - сделал на удачу, когда из дома уходил. Правда, с удачей как-то не заладилось... С другой стороны, меня не убили сразу же, а это что-то да значит!

– Вот такие рисунки я видела, - продолжала Эсси.
– Многие отцовские воины делали себе похожие... Но вот твой - это что-то совсем другое.

– Так почему ты решила, что моя наколка что-то означает? Бывают ведь и не очень... хм... симметричные рисунки!

– Ну...
– она нахмурилась.
– Вот, например, несколько символов повторяются постоянно. А другие не повторяются. Сложно объяснить, Север, но не похоже это на простую наколку! Правда же?

– Правда, правда, - со вздохом ответил я.

– И-и?.. Ну Север, ну объясни!
– уставилась на меня Эсси своими невозможными синими глазищами.

– Здесь, - потыкал я пальцем в наколку, понимая, что отделаться не получится, - перечислены мои предки.

– Все?
– изумилась девушка.

– Нет, только семь поколений, больше просто не помещается, - улыбнулся я.

– Могли бы вторую руку использовать!

– Наверно. Но как-то уж так сложилось, что обходятся одной.

– А больно было такую наколку делать?

– Еще как, - я невольно передернул плечами.
– Потом еще заживает долго, чешется, сил нет... Но у нас позорным считалось хныкать.

– И ты, конечно, не проронил ни звука...

– Конечно, - согласился я.
– Только палец чуть не до кости прокусил.

– А говорил, боли почти не чувствуешь, - заметила Эсси.
– Помнишь? Когда руку сжег!

– Ну, это теперь, - уклончиво ответил я и прижал пострадавшую от треклятого камешка ладонь к земле, а то еще разглядывать возьмется!
– Тогда-то я совсем мальчишкой был, так что...

– Ну ладно, - неожиданно оставила она эту неприятную тему.
– Значит, тут перечислены твои предки? Всякие деды, бабки и так далее?

– Именно. А еще их братья, сестры, мужья, жены и прочие... Мы ведь в глуши жили, народу вокруг не так уж много, надо знать, кто тебе кем приходится, чтоб случайно на близкой родственнице не жениться.

– А ты где здесь?
– снова уставилась Эсси на рисунок.

– Вот, - я не глядя ткнул пальцем.
– Ньорт Головешка, сын Йолли Совы и Дильяна Шестипалого.

– А почему Головешка?

– Потому что волосы черные. У нас в роду такие встречаются, но редко. Вот, прадеда моего тоже Головешкой прозвали. У матери такое имя потому, что она на ярком свету видела плохо, а у отца на левой ноге действительно шесть пальцев было.

– И что, у вас это вот прозвище с детства - и на всю жизнь?
– удивилась Эсси.
– А если человек вырастет и, скажем, захочет другое имя?

– Такое тоже бывает, - ответил я и указал еще одно место на наколке.
– Мой самый старший брат, Шюрь, например, из таких. В детстве его Пузырем звали, потому что толстый был. А потом он вырос, похудел, сил набрался и измордовал тех, кто его дразнил, одного чуть до смерти не забил... С тех пор его стали Диким называть.

Когда я уходил из дома, Шюрь был здоровенным, на голову выше отца детиной с мрачным взглядом и тяжеленными кулачищами. Боялись его не только сверстники.

– Правда, - добавил я справедливости ради, - старое-то прозвище уже не сотрешь, только новое добавить можно. Так он и останется для потомков Диким Пузырем...

Эсси рассмеялась.

– Ты меня обманываешь!

– Не думаю даже, - заверил я.
– Вот из-за таких штучек мы особенно и не рвемся ничего менять. Ну, Головешка и Головешка, а поди знай, почему так прозвали: только за то, что масти такой уродился, или за то, что чью-нибудь деревню сжег? Так-то...

– А вот еще, - не отставала Эсси, - ты сказал, что твое имя Ньорт, но называешь себя Севером... Почему?

– Просто перевел, вот и все. А то Ньорт для этих краев слишком необычно звучит.

– Тогда я не понимаю, - нахмурилась она.
– Если так, то почему ты не перевел имена родителей и брата? И если они у вас значащие, как вы разбираете, где имя, а где прозвище?

Я задумался: мне такие вопросы никогда в голову не приходили.

– Даже не знаю, - сознался я наконец.
– Ну, родители - ладно, они у меня вполне божественная парочка...

– То есть?

– Йолли - это имя морской богини из младших, - пояснил я.
– А Дильян - лесной дух-покровитель. Тоже, можно считать, почти бог. У нас часто называют детей в честь какого-нибудь божества посимпатичнее, считается, что это к удаче.

– А именами старшей шестерки не называют?

Я помотал головой.

– Только если часть возьмут, и то редко. Ну вот, например, если у кого-то имя начинается с "калью" или "лью" - это наверняка в честь Величайшего.

– А...
– судя по выражению лица Эсси, она меня не поняла.

– Величайший - Кальювусан, - напомнил я.

– У нас его совсем иначе называют, - сказала она удивленно.
– Как же так, боги ведь одни и те же!

– Ну, у Величайшего не одно имя, - пожал я плечами.
– Ничего странного я тут не вижу! Так вот... вообще нечасто встретишь человека с таким именем. Того, кто сына так назовет, непременно гордецом считать станут, особенно если ребеночек еще не слишком хорош удастся. Да и маяться ему потом всю жизнь, оправдывать такое имя... А так - старшую шестерку вообще, знаешь ли, лишний раз да без дела лучше не поминать. Мало ли, в каком они нынче настроении!

– И Великого Нижнего тоже?..

– Конечно.

– А то, что ты ругаешься все время: пропасть, проваль, - это разве не обращение к нему?

Я почесал в затылке.

– Да нет вроде. Но, знаешь, мне почему-то кажется, что вот он как раз особенно сердиться не будет. Посиди с его в компании духов, обрадуешься, если кто живой к тебе обратится!

– Обижусь!
– предупредила Эсси.
– Хотя... пусть я и дух, но ты на воплощение Великого Нижнего все равно не тянешь!