Большие дела

– Так, всё, давай, не пудри мозги, - сердится она.
– Мне надо возвращаться, а то шеф меня вздрючит.

– Ларчик, этот Снежинский тот ещё мудила, он и против Гены копать может, вообще против всех, понимаешь? Ты, вот что, если что-нибудь узнаешь, сразу мне сообщи, ладно?

– Слушай, я тебе на шефа своего стучать должна? Ты в конец охамел?

– Так скажешь, если что? Про Снежинского?

– Достал ты, Брагин! Дай пройти!

Не получив сколько-нибудь полезной информации о Снежинском, я еду в горком. Картинка у меня в голове рисуется не слишком красивая. Думать об этом неприятно, но и не думать не получается. Складывается всё так, как если бы Трыня, случайно услышавший, как мы с Платонычем называем фамилию Чурбанова, рассказал об этом Снежинскому.

Мда… И это несмотря на то, что я провёл воспитательную беседу и, как мне показалось, достиг понимания. Это могло произойти, например, если Снежинский сказал Андрюхе, что не будет с ним больше общаться, потому что я ему запретил. Причём, не просто запретил, а с угрозой для жизни.

Эдик вполне мог так поступить, и даже, скорее всего, именно так и сделал. А если не сделал, то обязательно сделает.

Трыня, скажем, разозлился, что за него кто-то посмел решать, с кем ему общаться, а с кем нет, и рассказал о том, что слышал. Ну а дальше по цепочке - от Снежинского к Печёнкину, минуя или включая Дружкину.

Я снимаю трубку и набираю домашний номер Платоныча. Трыня может быть уже дома.

— Алло, - раздаётся его голос.

– Андрей, привет…

– Егор!
– мгновенно вспыхивает он.
– Ну, что за дела! Зачем, ты это сделал?! Почему ты за меня решаешь?! Ты действительно думаешь, что можешь указывать, с кем мне общаться, а с кем нет? Так не пойдёт, брат! Лучше, мне, наверное, вернуться туда, откуда вы меня вытащили, раз такое дело…

– Андрей, погоди! Он это делает специально, разве ты не…

Но он «не»… понимает, не слышит и не продолжает разговор. Он просто бросает трубку. Блин! Ну вот проблем подросткового переходного возраста мне только не хватало. Он ведь теперь назло может всё делать. Впрочем, так худо, как было с моей дочерью, всё равно, не будет. Просто не может быть…

Поговорив с Ефимом и обсудив проблемы молодёжно-патриотических объединений, я иду к Вале и почти полчаса жду в приёмной, пока она закончит встречу с предыдущим посетителем. Я уже думаю уйти и вернуться чуть позже, но дверь, наконец, открывается и из неё выходит неизвестный мне человек. К счастью, не Снежинский, иначе я и не знаю, что бы с ним сделал. Тут же, прямо в приёмной.

Вслед за посетителем выходит и сама Куренкова.

– Егор!
– восклицает она.
– Вот так сюрприз! Не ожидала тебя увидеть! Ну, подожди минуточку, я сейчас вернусь и мы хорошенечко поговорим.

Она убегает, а я остаюсь в приёмной, превращаясь в ждуна, поскольку возвращается товарищ первый секретарь совсем не через пять минут, а ещё примерно через полчаса. За это время я успеваю поболтать с Леной Ивановой и другими боевыми подругами.

– Ждёшь?
– улыбается Валя, входя в приёмную.
– Ну, пойдём скорее, а то мне нужно в обком ехать.

Мы заходим в кабинет.

– Я ведь тебя тоже жду, - продолжает она с ослепительной улыбкой.
– Теперь ты хоть немного понимаешь, что значит ожидание с неясным финалом, да?

– Ты меня ждала?
– удивляюсь я.
– А что не сообщила?

– Вот, теперь сообщаю, - подмигивает она.
– Ну присаживайся. Запираться не будем, а то опять принесёт кого-нибудь, как Ефима в прошлый раз, да? Рассказывай, какая надобность у тебя ко мне возникла. Ты же не просто так пожаловал, правда?

– И правда, - говорю я, - и неправда. Я ведь хотел тебя увидеть. Ну… просто поболтать, знаешь… Соскучился. А заодно и повод появился. Так что я вроде как по вполне серьёзному и весомому делу, а, с другой стороны совсем…

– Ой-ой-ой, - со смехом перебивает меня Валя.
– Ври-ври, да знай меру. Давай, рассказывай, что за истинная причина.

– Снежинский, - отвечаю я, чуть помолчав.

– Да неужели?
– удивляется она.
– Чем он тебе так насолил, что ради него ты готов сделать столько лишних шагов?

– Я хочу, чтобы ты протянула руку помощи нашему другу, оступившемуся, но успевшему осознать тяжесть греховной жизни.

– Это да, кстати. Он действительно осознал. Я не про порнографию, а про поведение в целом. Он тут приходил недавно, весь такой шёлковый, раскаявшийся, аж слезы наворачиваются.

И сюда уже пришёл. Вот урод!

– А зачем приходил-то?
– настороженно спрашиваю я.

– Да поговорить. Он там у тебя, как я поняла, в фабричный комитет вошёл. В принципе, правильно, что ты даёшь человеку возможность исправиться и не гонишь его от себя.

Я даю? Это вы даёте, ребятушки! Тем более, что горбатого только могила исправит.

– А это он в моё отсутствие просочился. Я бы его близко никуда не подпускал. Ты вполне бы могла из-за его козней тормознуться на неопределённый срок в райкоме.

– Ну, это не сто процентов, - пожимает она плечами.
– Ведь если бы его кляузу не отозвали, Новицкая, думаю, долго бы в своём кресле не просидела.

– Ага, но только этот хрен Эдичка попытался бы туда не тебя пристроить, ты так не думаешь?

– Да кто бы его слушать стал?
– беззаботно машет Валя рукой.

– Любопытная логика у тебя, Валюш. Он бы против тебя бился, а ты его привечаешь теперь.

– Может, он и за меня бы ратовал, кто теперь скажет? Если бы, да кабы!

Ух ты. А не был ли это запасной вариант Куренковых на случай, если бы Новицкая заартачилась и не порекомендовала Валентину? Ладно, сейчас неважно.

– Валь, я его хочу выпнуть с фабрики и мне нужна твоя помощь.

– Моя?
– удивляется она.
– Я-то к предприятию отношения не имею.

– Во-первых, разумеется, имеешь, а, во-вторых, надо его куда-нибудь услать.

– Услать?
– поднимает она брови.
– В Шушенское что ли?

– Дальше, Валюш, дальше. Магнитка, Уренгой-Помары-Ужгород, БАМ, Луна, Марс, Царство мёртвых. Не знаю, куда можно приобрести горящую комсомольскую путёвку. Надо дать человеку возможность начать новую жизнь, а не топтаться на одних и тех же граблях, впадая в искушение снова сподличать там, где уже наделал дел.

– Путёвку в жизнь?

– Вот именно, в новую, чистую и, желательно, максимально тяжёлую, полную тягот и лишений. Чтоб не до интриг товарищу стало.