Бородинское поле

когда люди пытаются говорить, а звуков и слов нет.

Потом его уложили на носилки, унесли, и он,

почувствовав слабость во всем теле, какую-то невесомость,

уснул. Проснулся в санчасти. В палате он был один. Прежде

всего, пожалуй, инстинктивно, чем осознанно, прощупал

самого себя. Все было на месте, при нем: руки, ноги целы. И

никаких болей. Лишь сухость во рту и монотонный шум в ушах.

Он напряг память и начал припоминать все по порядку.

Дрель... Сначала сверло шло туго, а под конец сразу легко,

провалилось. И взрыв. Значит, угодил в провода, замкнул. Но

почему же это не произошло раньше, когда старший лейтенант

сверлил первое отверстие? Просто ему повезло, Федоров

вообще везучий. Сам об этом говорил, даже хвастался. А ведь

могло и его вот так же. Могло быть хуже. А что хуже?

Этот неожиданный вопрос прозвучал в нем тревожно.

Игорь вспомнил: взрыв произошел как раз накануне

инспекторской проверки. Выходит, вся кропотливая работа

целого подразделения пошла насмарку. Ну конечно же:

выведен из строя агрегат - шуточное ли дело! Он представил

себе: приехала комиссия с генералом Думчевым во главе - и

вот вам сюрприз: сожгли дорогостоящий агрегат. И кто

виноват? Конечно же он, Игорь Остапов. Он сверлил, не

рассчитал, допустил небрежность. Поругают и старшего

лейтенанта, это естественно, но главным виновником будет он,

младший сержант Остапов. Не Федоров же. У Федорова

взрыва не произошло. Хотя, в сущности, старшему лейтенанту

просто повезло. "Повезло", - горько подумал он. Какое уж тут к

черту везение - все подразделение теперь на последнем

месте. Да что подразделение! Пятно на всю часть. А что

подумает генерал о нем, об Игоре? От такой мысли

становилось муторно, нестерпимо - хоть сквозь землю

провались. Только б родителям не сообщили. И как он теперь

будет смотреть в глаза товарищам, подполковнику Шпакову. . А

Думчев с ним и разговаривать не станет. И будет прав.

Немного успокоившись, Игорь стал заново вспоминать и

анализировать каждый свой шаг, начиная с того момента, когда

в его руках оказалась эта злосчастная дрель. И выходило, что

опасения его не были безосновательны, он не хотел сверлить.

В сущности, он выполнял приказ командира...

В коридоре послышались твердые шаги и негромкие

голоса. Собственно, он слышал лишь один голос - мужской, и

кажется, знакомый, кого-то напоминающий. Широко

отворилась дверь палаты, и следом за сестрой в белом халате

вошел Федоров. Вид у него был какой-то растерянный и

виноватый, словом непонятный, странный вид.

– Тебя пришли навестить, Остапов, - сказала сестра и,

словно спохватившись, спросила: - Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, - кивнул Игорь, настороженно глядя не на

сестру, а на старшего лейтенанта Сестра повернулась и ушла,

оставив их вдвоем. Федоров воровато посмотрел на

закрывшуюся за сестрой дверь и, неловко присев на табуретку

возле койки, спросил:

– Ну как ты? Что болит?

Игорь обратил внимание, что и у Федорова, как и у

медсестры, голос далекий и слова невнятные. Догадался: со

слухом не в порядке. Ответил негромко, без показного

бодрячества:

– Нормально. Тут мне делать нечего. Я сказал врачу, чтоб

выписывали.

– "Сказал", "сказал"! Ты не спеши. Врачи сами знают,

когда выписывать. Ты, Остапов, счастливый, в сорочке

родился.

– Как там у нас? - нетерпеливо перебил его Игорь. -

Приезжал генерал?

– У нас полный порядок. Представляешь - за ночь мы все

исправили, как ни в чем не бывало. И никаких следов. Комар

носу не подточит. Подполковник наш не ожидал такого,

растрогался старик, молодцы, говорит, ребята, не подкачали.

Генералу он, как и положено, доложил о происшествии. Не

знаю, какой у них разговор произошел, но, кажется, и генерал

остался доволен. Я сужу по тому, как он со мной разговаривал.

– Кто он?

– Ну, естественно, генерал Думчев. Целый час со мной

говорил. Я сразу всю вину взял на себя. Сказал: наказывайте

меня, потому как я приказал Остапову сверлить. Я доложил,

что ты не хотел, сомневался. Я честно доложил. Ты ведь

предчувствовал. А? Знаешь, говорят, есть такое предчувствие.

Или сон дурной перед этим видел? А? Признайся, Остапов!

Ты, конечно, прости меня. Я виноват перед тобой. Это счастье

твое, что все так обошлось. Малость оглушило. Но это ерунда,

доктора говорят, что все пройдет и слух твой восстановится

полностью. Главное, что жив, цел и невредим. А могло... Ты

представляешь, что могло? Жуть, кошмар! Представляешь:

был человек - и нет человека.

– Мы солдаты. Всякое может случиться. На войне сколько

погибло, - ответил Игорь.

– То на войне. Там другое дело. А жертвы в мирных

условиях - непростительная роскошь. Какая там роскошь -

преступление. Генерал так и сказал мне. Конечно, академия

моя на этот раз накрылась. Но я не печалюсь. Все равно от

меня она никуда не уйдет. Время еще есть. Я своего добьюсь.

Думчев вспомнил и тот случай, когда я от поезда отстал.

Говорит: "Тебя судил суд офицерской чести". Ну и что? Судил.

Но после того у меня две благодарности. А стрельбы?

Помнишь, Остапов, как мы тогда стреляли? Первое место на

блюдечке. Это он не учитывает, говорит, Федоров заслуживает

наказания. Возможно, я заслуживаю. Но за то, как быстро мы

все исправили, за это мне опять же полагается приз. А в итоге?